Сломалась машина времени

Эта история была написана участником Мракопедии Таинственный Абрикос. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

Описываемые здесь события не поддаются никакой логике. Будьте готовы увидеть по-настоящему странные вещи.

Кто такой Юзик Каретников

Мой рыжий и веснушчатый одноклассник Юзик Каретников был из людей той породы, которые куда хочешь полезут.

Но были две преграды, которые всё ещё не давали ему стать до конца великим человеком.

Первая — возраст. Нам едва исполнилось по четырнадцать. В этом возрасте даже величайшие ещё только делают первые шаги.

Вторая — то, что он никак не мог решить, в какой же из областей он собирается достичь величия.

Он начинал с увлечения химией. Взялся за неё очень рано, когда у нас ещё даже такого урока не было. Интересовали его, разумеется, только самые впечатляющие реакции — когда вещества дымят и взрываются.

Как итог, на правой руке у него теперь не хватало одного пальца.

Так что Юзик начал осваивать другие области, менее взрывоопасные.

Дом, где живут бомжи

В тот раз он взял меня с собой после уроков — посмотреть на призрака кошки.

С его слов, призрак кошки появляется в сумерках. Как это и принято у призраков. А сейчас, осенью, темнеет рано, так что после второй смены мы как раз успеем и призрака посмотреть, и родители ничего не заподозрят.

Призрак появлялся среди старых сараев, что столпились позади нашего школьного спортзала.

Сараи были сырые, они пахли землёй и разложением. Гнилые кирпичные стены перекосились, а всегда запертые двери вросли в землю. Я не знал даже, чьи это гаражи. Может быть, школьные. А может быть, принадлежали загадочному заводу, чьей высокой стеной заканчивался школьный двор. Или остались с тех неведомых времён, когда строили школу и завод.

В сырой вечерний час эти четыре или пять сараев, каждый ненамного больше сельского нужника, казались чем-то неизбежным, вроде колонии грибов-поганок.

Подойти к этому месту было очень просто — мы вышли через чёрный ход, пересекли двор и свернули за спортзал. Но место было чужое, нечеловеческое — я решил это, потому что мы оказались там одни.

Здесь никто не курил, и даже не целовался. И сюда приходил призрак кошки.

Возле сараев уже сгустился густой чёрный ком мрака. Колючие металлические крыши торчали в ещё синее небо и казалось, что на гнилые стены кто-то бросил скомканую бумагу. А ещё в вечерней тишине явно слышалось, как гудят на заводе какие-то неведомые механизмы.

Я уже начал понимать, почему ни разу не слышал про этого призрака. В такой темноте и обычную кошку толком не разглядишь.

— А чьи это сараи? Школьные или завода?— спросил я. Хотелось хоть каплю определённости. Да и время за разговором течёт быстрее.

— Они приписаны к дому, который сразу первый в переулке.— с готовностью ответил Юзик.

Я знал этот дом — одноэтажный и жёлтый. Я ходил мимо него каждый день.

— Чего-то они этими сараями редко пользуются,— заметил я.

— Ну ясен-красен!— ответил Юзик.— Потому что в этом доме бомжи живут.

— Это как?— удивился я.

— Ну, это такой специальный дом, в котором живут бомжи,— Каретников перевёл дыхание. Было заметно, что ему непросто переносить мою непонятливость.

— Этого не может быть,— как мог, уверенно сказал я,— Бомж — он потому и бомж, что нигде не живёт.

— Все где-то живут,— всё так же убеждённо произнёс Юзик,— и призраки, и бомжи… Тихо! Смотри — вот она!

Я пригляделся, но смог различить только шорох в полумраке. А потом что-то зашевелилось на крыше.

— Давай, за ней!— Юзик бросился к ближнему сараю и ещё быстрее, чем кошка вскарабкался наверх.

Я — за ним. Я просто не мог это упустить.

Не могу сказать, что я прирождённый скалолаз. Но лёгкость Юзика придала мне сил. Он легко забирался куда хотел, несмотря на свои девять пальцев.

И вот я тоже влез на крышу сарая. Только медленнее. Когда я поднял голову, Юзик уже был возле стены завода. Мрак окутал его, но в темноте горели два белых пятна — это были его руки.

— Она туда побежала,— сказал он, уже карабкаясь на железную решетку, которая венчала бетонные блоки забора. Я побежал следом, грохоча подошвами по железному настилу

Раньше здесь был просто забор. Уже на нашей памяти, когда завод снова заработал в полную силу, его дополнили вот этой решёткой, чтобы из школьного двора перестали лазить на территорию.

Но на решётке не появилось ни колючей проволоки, ни сигнализации. И уже карабкаясь на ту сторону, я догадался, почему.

Видимо, владельцы завода вспомнили себя в нашем возрасте и осознали, что лазить не перестанут всё равно. А потом решили — изуродованный или мёртвый ребёнок обойдётся им всё равно дороже, чем вот такое вот вторжение после уроков.

Ничего нам не угрожает

Признаться, я ещё ни разу не был на той стороне. И если бы не Юзик, никогда туда не попал.

Другие ребята, конечно, лазили на завод, — а потом долго и весело бегали по школьному двору с какими-то непонятными трофейными упаковочными лентами. Я даже не представляла, откуда они их доставали. Всё, что было за секциями серого забора, которые окаменевшим валом поднимались на северная сторона школьного двора, казалось мне сплошной страной чудес.

Неудивительно, что призрак кошки тоже туда устремился. К тому же, ему это проще. Ведь он наверняка умеет проходить сквозь стены, как это принято у котов

И вот сегодня я почти на той стороне. Отсюда, с вершины забора, удивительно четко видел и край нашего школьного двора, и отдельно стоящие мастерские, где проходят уроки труда. А на другой стороне, среди разросшегося палисадника и деревянных заборов виднелся кусок того самого дома, где, по словам Юзика, жили бомжи.

Но бомжи меня не интересовали. Мы преследовали призрак кошки. Поэтому я спрыгнул вслед за Юзиком и уже там огляделся.

Странно — но ничего чудесную я пока не увидел. Это была просто забетонированная площадка, на которую подъезжают грузовики. Такая асфальтированная автостоянка может быть где угодно.

Забор теперь нависал из-за спины. А чудеса располагались прямо по курсу — там были корпуса завода, собранные из стандартных блоков, опутанные затейливой вязью разноцветных труб и узких металлических лесенок.

Призрак кошки, если он и существовал, должен был искать убежища где-то там.

Юзик уже был возле широких ворот цеха. Я подошёл ближе, стараясь двигаться как можно бесшумней. Всё-таки на заводе кто-то работал — а я хотел встретиться с призраком, а не с ними.

— Можно заходить,— сказал Юзик и юркнул внутрь.

Я — за ним.

Мы очутились в коридоре. Тут царил сумрак, несмотря на едко-жёлтый свет из забранных решётками лампочек.

Возле стен лежали какие-то непонятные металлические рейки. А прямо впереди, на повороте, я наконец смог разглядеть призрак кошки.

Призрак и правда, напоминал настоящую кошку. Но сквозь дымчато-серую шерсть просвечивали силуэты кирпичей на стене, а форма ушей, хвоста и хребта едва заметно, но постоянно менялась, так, что становилось невозможно определить его породу.

Я не успел разглядеть больше подробностей — призрак заметил меня и, сверкнув малахитово-зелёными глазами, юркнул в цех.

Я бросился за ним. Но четырёхпалая рука Юзика успела схватить меня на пороге.

— Подожди,— прошептал он,— Видишь — охранник!

Охранник и правда был — молодой, в спецовке, с коротко остриженной головой и в тяжелых берцах, которые олицетворяли суровость. Он неторопливо шёл по цеху, такому высокому, что мы не видели даже потолка, и шарил по сторонам лучом фонаря.

Кроме него в цеху никого не было, но диковинные станки продолжали работать — видимо, на автоматике.

— Антон, иди, водка стынет!— послышался голос из глубина здания.

— Подожди, мне обход закончить надо,— отозвался охранник, не поворачивая головы.

— Да забей ты.— настаивал невидимый,— Некому их ломать! Их всё равно кошка охраняет.

Антон остановился, поколебался — и пошёл в сторону голоса, навстречу суровому искушению выпивкой.

Когда шаги затихли, мы бесшумно, как призраки, прокрались в цех.

Кошки нигде не было видно. Только станки, с разноцветными огоньками датчиков и табло, продолжали работать, сосредоточенно и серьёзно. Пахло смолистой смазкой.

Ближний к нам станок выглядел особенно странно — я никогда я таких не видел. Лента конвейера была завёрнута диковинным образом, — так, что казалось, что она подвёрнута, но распрямить её всё равно невозможно.

На этой диковинной ленте ползли из одного большого корпуса в другой диковинные стеклянные колбочки, у которых горлышко изгибалось так хитро, что перетекало в ручку.

— Этот конвейер завёрнут лентой Мёбиуса,— пояснил Юзик,— А штуки, которые на нём делают, называются бутылки Клейна

Я догадался, что эти знания остались у него от короткого увлечения математикой. А больше из его слов не смог понять ничего.

Юзик уже подошёл к другой машине, ещё более причудливой. Это было что-то вроде кресла-кровати, собранного из трёх прямоугольных блоков. И странного вида обручи танцевали над его поверхностью.

Выглядело это внушительно. И было совершенно невозможно понять, что именно этот причудливый механизм производит.

— А я знаю, что это!— гордо заявил Юзик.

— Кондиционер новой конструкции?— предположил я.— Или трансформатор какой-нибудь?

— Нет. Это машина времени. Пробная, её по Дискавери показывали. Я думаю...— он уже забирался внутрь,— это тестовый образец.

Юзик ловко проскользнул между обручами и вытянулся внутри, словно на диване. И принялся осматривать внутренности, словно был уверен, что призрак спрятался именно там.

— Слушай, а разве не опасно вот так залезать?— спросил я.

— А чего нам бояться?— очень спокойно произнёс Юзик, не переставая ковыряться в боковых переключателях.— Нам ничего не угрожает. Что они нам сделают? У меня во дворе, между прочим, сам Оззи Осборн живёт. Слышал про такого?

— Это который… певец?— в те годы без интернета я плохо разбирался в классике рока. Но про Осборна слышал. Вернее, видел клип Dreamer по MTV и думал, что это такой американский Дима Маликов.

— Да. Тот самый Оззи Осборн. Он всё порешает, если надо. Так, если мы на второй передаче...

Что-то щёлкнуло, и машина времени задребезжала — как стиральная машинка на полных оборотах, если стоит неровно. А потом как будто кокон из белого света вытянулся на движущихся обручах, полупрозрачный, слово призрак кошки. Я почувствовал вонь палёной проводки, успел крикнуть:

— Останови!

А потом была вспышка, и я зажмурился, пряча лицо за локтём.

Когда я наконец выглянул, кокона уже не было — как не было и Юзика.

От машины времени разило гарью, поломанные обручи торчали вкривь и вкось, словно ножки раздавленного насекомого, а в импровизированном ложе прожгло дыру и в ней было видно, как вспыхивают и гаснут внутри искры короткого замыкания. Что до Каретникова, то от него не осталось даже следов.

Я успел сообразить, что мой друг Каретников только что допереключался. А потом услышал, как за спиной звонко затопали тяжёлые берцы.

Послышался крик:

— Кто там у машины времени?

Вместо ответа я побежал.

Моё главное (и единственное) преимущество

Я отлично запомнил, как мы сюда пробрались. И это было моим главным и единственным преимуществом.

Нырнул в дверь прямо под предупреждающим треугольником, пробежал по знакомому коридору и уже был готов пулей вылететь на улицу, когда обнаружил, что выхода больше нет.

Коридор был тот же и заканчивался он таким же поворотом. Только теперь там был не выход на асфальт внутреннего дворика, а небольшой холл с застеклённой стеной, похожей на огромную пустую витрину.

Это была точная копия того холла, в какой попадаешь, если зайти в нашу школу с парадного входа. Только дверей, спасительных двустворчатых дверей там больше не было.

Я прильнул к холодному стеклу и увидел там, в сизой дымке, осколки знакомых мест. Вот школа смотрит из-за забора, вот палисадник возле того самого дома. Вот антенны высотки, что на другой стороне переулка.

Я развернулся и навалился спиной, раскинув руки и ноги, словно морская звезда. И затылком, и руками я невероятно отчётливо ощущал стекло, жёсткое и холодное.

Непонятно, на что я рассчитывал. Наверное, хотел просто встретить опасность лицом.

Они уже появились из жёлто-чёрного полумрака коридора.

Впереди шагал тот самый охранник со всё таким же серьёзным выражением на бритом лице. За ним — кто-то ещё. У этого было видно только по-восточному большую и кучерявую чёрную бороду.

Я сделал отчаянное, хоть и бесполезное усилие, пытаясь разглядеть его получше...

От епископа Елпидифора

...И проснулся.

Я лежал на кровати, раскинув руки и ноги, словно морская звезда. А рядом стояла мама.

— Вставай,— сказала она,— пора уже.

В моей комнате — малиновый полумрак раннего утра. Часы показывали всего пять. Какого чёрта...

— Ты же сам хотел сходить с дедушкой.

Содрогаясь от невольного озноба, я выбрался из кровати и невольно посмотрел на свои руки. Они были всё те же, и пальцев по прежнему десять.

Значит, это моё тело и мой возраст. Хоть что-то удалось сохранить.

На кухне, под тёплым сиянием старого абажура, собралась вся семья. На столе — лёгкий завтрак из яичницы с луком и тостами. А посередине поблёскивала хрусталём сувернирная бутылочка Клейна.

Дед Миша, худой, седовласый, с морщинистым, но с по-прежнему благородным лицом восседал во главе стола. Вид у него был такой, словно сегодня — самый важный день в его жизни. И мне кажется, в этом убеждении он был прав.

Как всегда при встрече с дедом Мишей я вспомнил, что он был крещён как Мина, и это совсем другое имя. Его стали называть Мишей, когда после ссылки переехал сюда, в края, где имя Мина уже успело забыться.

Перед дедом лежал громадный, альбомного размера конверт из плотной голубой бумаги.

— Сам епископ Елпидифор прислал,— пояснил дед, постукивая по конверту пожелтевшим пальцем,— И назначение, и особое разрешение служить, хоть и без бороды. Что ж я сделаю, если не растёт? Но теперь вот и разрешение имеется. Конечно, пастырь без бороды не внушает уважение сразу. Но уважение даёт не борода, а вера и житие.

— Истинно так!— отчеканила бабушка Нинеля, бывшая комсорг.

Я уже вспомнил, о чём идёт речь. Дед Миша сделал шаг ещё на одну ступень вверх по той тесной лесенке, которую выдала ему судьба. И отныне будет служить в том самом большом Свято-Николаевском Гарнизонном Соборе, что в легендарной Брестской крепости.

Владыко Елпидифор благоволил пожилому священнику, среди прочего, потому, что ему было совершенно ясно: батюшка Мина с его большой семьёй и целым мешком местных тайн, собранных на исповеди, всё равно не может претендовать на его кафедру.

Престиж места, где служил дед, рос вместе с нашим постсоветским благосостоянием. Когда я был совсем маленьким, мне в качестве лакомства хватало обычного печенья, намазанного сливочным маслом, а дед служил даже не в самом городе, а где-то в Мотыкалах. Теперь же на тостовых бутербродах был тоненький слой красной икры. Значит, дело того стоило.

Но в то утро я пошёл с дедом не потому что интересовался религией и той особенной властью, которая ходит обычно с ней рука об руку.

Не могу сказать, что я не совсем ни во что не верил — но просто подозревал, что в современном мире накопилось слишком много вещей, от которых никакой Бог не поможет. Как метко заметила по тому же вопросу культовая для нашего города группа “Ангелы Разложения”:

Поп с бородой нам грядки кропил,

Но в кипящей реке — стальной крокодил!

Депутат, продавщица, учитель и жнец —

Всех вас поглотит река Труповец!

Но мне было интересно — главным образом, потому, что я никогда ещё не был внутри собора и даже не подозревал, как их готовят к службе. И батюшка Мина, как опытный пастырь, прекрасно это понимал и тайком пускал мне через стол ободряющую улыбку.

Путь через сумеречную Звезду

В пять утра уже рассвело, но город пока ещё спал. Знакомые улицы казались удивительно чистыми и спокойными, словно мы шли через фотографию.

И непривычная тишина царила в прозрачном воздухе. Лишь где-то глубоко во дворах, пела метла одинокого дворника.

Мне это всё было удивительно. А дед Миша, от же батюшка Мина, неожиданно волновался. Похоже, ему ещё не приходилось служить в храме, который отмечен в каждом путеводителе.

— Всё-таки церковь — место особое,— произнёс он,— Крепость для праведников, пристанище для изгнанников правды ради...

— Дом, в котором живут бомжи,— невольно вырвалось у меня.

— Что?— спросил дед, склонив голову.

— Ничего,— ответил я как можно быстрее,— это мне просто приснилось.

Набережную тогда ещё не перестроили, да и многоэтажки на Эспланаде были только в проекте. Так что идти к легендарной крепости надо было по Аллее Героев, через места, которые и днём-то безлюдны.

Слева была секционная ограда вокруг бесшумно дымившей ТЭЦ. Это настолько было похоже на заводскую ограду из моего сна, что я не мог в ту сторону спокойно смотреть. А с другой — перекошенный зелёный забор, уместный где-нибудь в деревенских Мотыкалах. За этим забором — поросшие травкой пустыри, где зашкаливают дозиметры. На них когда-то перегружали отработанный уран — с восточноевропейской колеи на советскую.

Наконец, мы вышли к парадному входу Крепости.

Возле Звезды стояли какие-то щиты. Я задержался и обнаружил, что это была очередная странная затея нашего городского совета. Они зачем-то устроили прямо перед крепостью выставку избранных картин, которые выполнили… пациенты нашей городской психбольницы, что на Плоске.

Ни к селу, ни к городу. И место, и выбор темы для выставки заставлял скорее сомневаться в психическом здоровье тех, кто её устроил.

Та картина, которую я успел разглядеть, носила название “Сломалась машина времени”. Чернильным карандашом и не очень умело художник изобразил уже знакомую мне конструкцию из трёх прямоугольных блоков и разлетевшихся во все стороны сломанных обручей, окружённые типичными для шизофреников глазами и звёздами.

Всё это настолько удручающе напоминало про недавний сон, что я поспешил догнать деда Мишу. И мы вместе вошли в сумеречную Звезду, где под потолком уже который десяток лет бубнил серьёзный голос Левитана.

Уравнение со многими неизвестными

Внутри легендарной крепости — огромные пустые пространства. Исполниский памятник Мужество нависает сумрачной тучей, перечерченный серебряной нитью Штыка. Куда не посмотри — только газон и открытое небо, и редко-редко заметишь участок с законсервированными руинами. Вот эти, например, были Белым Дворцом — тем самым, где подписали Брестский мир...

Крепость, как и город, ещё дремала в рассветном полумраке. Только чуть поодаль, под арочными сводами остатков казарм, горел оранжевый огонёк и стояли две великолепно помытые “бэхи”.

Я не мог разглядеть толком, но догадался — это кафе “Каземат”. Странное заведение, размещённое под арками уцелевших казарм.

Я никогда не был внутри. Видел только рекламу по нашему городскому телеканал. Там показали высокий сводчатый зал, официантку, суровую, как пограничник и меню с жуткими салатами и вариациями на тему картофельного блина. От рекламы осталось впечатление, что клиентов у кафе неизбежно немного, — как и зрителей у нашего городского телеканала.

— Я не понимаю...— произнёс я.

— Что ты не понимаешь?

— Не понимаю, кто поедет в такую рань, чтобы позавтракать в “Каземате”.

— Этого я не знаю,— признался дед Миша,— Но слышал, что его хозяин — тот же трест, что и всех школьных столовых нашего города.

— Это значит,— заметил я,— что кормят там ещё хуже, чем я думал.

— Не без этого. И разгадка, я думаю, тоже где-то рядом.

И вот мы подошли к собору.

Собор был похож на исполинский белый кирпич, а его бесчисленные полукруглые окошки отсылали, видимо, к сводам крепостных казематов. Уже на лестнице у парадного входа мне стало не по себе — как это было во сне, когда я смог перебраться через забор и оказался посреди загадочного завода.

Этот храм много раз перестраивали — но он уцелел, а перестройщиков сожрало время. Сейчас собор взирал на нас с дедом с насмешкой. Бумага от епископа Елпидифора вроде бы давала деду множество полномочий. Но на самом деле собор был хозяином, а мы — его случайные гости.

А ещё я осознал, что за этим назначением тоже кроется огромная тайна.

Что это за прихожанин будет тащиться почти за город, чтобы успеть на службу в музейный храм посреди пустой, пусть и легендарной крепости? И даже не на заутреню, а на обычную службу, вечернюю? Едва ли у деда будет здесь много прихожан.

И всё же собор был очень важен. Он древний, сюда заходят туристы. Здесь рядом граница. И в крепости тут и там шныряют пограничники.

Да, собор стоял на важном месте. И кого попало сюда не поставишь. У деда Миши, он же батюшка Мина, была здесь какая-то задача — настолько секретная, что он не сказал даже нам.

Благоговея от ужаса перед этим уравнением со многими неизвестными, я вступил в собор.

Снаружи собор восстановили тщательно. Внутри — голые стены из рыжего кирпича, даже без штукатурки. Лишь одно огромное семиярусное паникадило свисает с потолка. играя отблесками по новенькому позолоченному иконостасу. А пахло в соборе влагой, что выступила на камнях.

Дед Миша пошёл за царские врата, переоблачаться. У него была какая-то особая, очень древняя ряса, в которой и полагалось служить в настолько важном месте.

А я остался перед иконостасом, — этой огромной толпой почти что незнакомых мне людей. Которые, тем не менее, были настолько важны для человечества, что их пытались изображать и спустя многие века — хотя уже с самого начала не знали, как они выглядят.

— Дед Миша,— осторожно позвал я. Я был из ближних родственников, так что мне было можно называть его местным именем.

— Чего такое?— подал он голос с той стороны.

— А почему в иконостасе не заведут отдельный ряд для двенадцати апостолов? Или не хотят лишний вопросов, когда окажется, что среди двенадцати — один Иуда?

— Ничего подобного,— очень спокойно ответил глухой голос деда,— Их было двенадцать, двенадцать их и осталась. После предательства Иуды ученики собрались и выбрали по жребию ещё одного апостола — Матфия.

— Того самого, который налоговым инспектором работал?

— Бывшего мытаря звали Матфей,— спокойно поправил меня дед,— а нового апостола — Матфий. Эти имена путать тоже не надо. А если тебя интересует Иуда, то его тоже рисуют. У тебя за спиной нарисован Ад. Иуда Искариот там тоже есть, хотя не все его узнают. Его изображают как ребёнка на коленях у Сатаны, его самое возлюбленное дитя.

Над входом действительно закрепили ещё две стилизованные картины. Одна изображала ад, другая — страшный суд. Я подошёл ближе и посмотрел в нужный угол.

Там действительно был ребёнок на коленях у отвратительного свиноподобного Дьявола. А приглядевшись получше, я увидел...

Язык прилип у меня к гортани, а грудь сковал ледяной ужас. Но даже когда меня отпустило, я так и не решился сказать об этом деду Мише.

Нет, сомнений быть не могло. Даже сквозь бездну веков и железную решетку иконописного канона я опознал у дьявольского ребёнка вихрастые рыжие волосы и лицо, усыпанное веснушками. А чтобы у меня не осталось никаких сомнений, рука ребёнка тянулась к свинской роже Дьявола, как раз так, чтобы было видно: на правой руке Иуды Искариота — только четыре пальца.

Текущий рейтинг: 58/100 (На основе 38 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать