(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Шпана
— Слышь, братан, пропусти, а то скоро одиннадцать...
Не дожидаясь разрешения, дюжий работяга оттеснил Савельева от кассы и грохнул звенящую бутылками корзину на ленту. Савельев было открыл рот, но, трезво оценив шансы, промолчал –пять минут погоды не сделают. Тостовый хлеб, замороженные наггетсы, сыр, сосиски и бутылка колы – бывшая жена не одобрила бы такой продуктовый набор, но теперь своим мнением она делилась где-то на солнечных берегах Калифорнии. «Ты, Алёша, архетипичный лузер. В Эл-Эй такие как ты спят в коробках на пляже» — сказала она ему напоследок. В тот день Савельев узнал заодно и с кем спала его жена — как оказалось, та уже два с лишним года делила ложе офисного стола с иностранным партнером своего шефа. А по первому зову белозубого американца сорвалась в страну небоскребов и возможностей, оставив Савельева с дочерью.
— Мужчина, пакет брать будете? – протяжно, будто пережевывая слова, поинтересовалась кассирша.
— Нет, спасибо. Картой, пожалуйста...
Выйдя из магазина, Савельев словно ненадолго ослеп – на освещении в Чертаново как будто экономили. Половина фонарей тускло мерцали, другие и вовсе не горели. Внимательно смотря под ноги, чтобы не споткнуться о трещины в асфальте, Алексей Викторович, преподаватель на кафедре териологии заштатного ВУЗа, специалист по изучению тел Бабеша-Негри, шагал через ночное Чертаново и поминутно оглядывался.
В сумерках район напоминал дикие джунгли, опасные и непредсказуемые. То и дело из темных дворов раздавались выкрики пьяни, споткнувшейся на предыдущей ступеньке эволюции; выли в кустах городские шакалы – бродячие псы. Торчащие тут и там многоэтажки, что слепо пялились в пустоту желтыми бельмами окон, напоминали древние и незыблемые мегалиты, щедро покрытые «наскальной» живописью аборигенов: нечитаемые теги, предложения приобрести соли и смеси, подозрительные ссылки и ничего не значащие иероглифы в виде линий, квадратов и спиралей.
Входя во двор, Алексей Викторович уже издали приметил мелькающие во тьме огоньки сигарет у скамеек; запертая меж домами металась какая-то жуткая какофония, доносившаяся из Блютус-колонки. Кажется, это называлось «дабстеп». Музыкой Савельев это не мог назвать при всей либеральности взглядов. Стараясь прошмыгнуть незамеченным за мусорными контейнерами, он уже было достиг подъезда, когда в спину ударил басовитый, ломающийся оклик:
— Слышь, старичок, закурить есть?
Савельев вжал голову в плечи, надеясь, что обращались не к нему. Кому он нужен, скучный взрослый преподаватель с пакетом продуктов? Но чертов порыв, передавшийся по бесконечно-длинной и спутанной генетической цепочке от глупой жены Лота заставил его-таки обернуться. Огоньки сигарет прекратили свое мельтешение, и, напоминающие глаза хищников, застыли, будто уставившись на него. Вот, одна пара «глаз» разделилась, и огонек медленно потек через темноту к нему.
— Эу, бро, я к тебе обращаюсь!
Долговязый акселерат лениво перебирал кроссовками по дворовой пыли. Торчащие локти и кадык, крупный нос-картошка и россыпь угрей на щеках. В руке банка с каким-то коктейлем, зубы сжимают дымящую сигарету.
— Не курю! – пискнул Савельев, нащупав, наконец, звенящую связку в портфеле. Ткнув таблеткой ключа в электронный замок, он под пиликанье домофона нырнул в дверь подъезда. В ежесекундно уменьшающейся щели дверного проема Алексей Викторович успел разглядеть щербатую улыбку подростка – тот лыбился на пределе человеческих возможностей. Казалось, еще чуть-чуть, и его рот порвется, а голова запрокинется назад. Стеклянно блеснули напоследок глумливо сощуренные глаза.
Лишь уняв колотящееся сердце, Савельев, наконец, загремел замками двери в квартиру – Соня не должна увидеть его таким.
Затявкала Пенелопа, мальтийская болонка – любимица дочери, последний прощальный подарок от бывшей жены. Белая пушинка тут же принялась вертеться в ногах, подпрыгивая и цепляясь лапами за колени – пришлось взять на руки. Та тут же взялась старательно вылизывать Алексею Викторовичу подбородок.
— Соня, я дома! С собакой гуляла?
— Привет, па! – отозвалась дочь из комнаты. – Да, часа два назад.
— Ты что, до сих пор не спишь?
— Если бы!
Зайдя внутрь, Александр Викторович не сдержал улыбки – девочка, скрючившись, сидела над письменным столом с высунутым языком и что-то старательно выводила в тетради.
— Спину выпрями. Над чем корпишь?
— «Образ Базарова и философия нигилизма» — простонала дочь.
— О, Тургенев! Помним, знаем...
Савельев заглянул через плечо Соне – та каллиграфическим почерком выводила: «Базаров воспринимает окружающий мир, не как храм, но как мастерскую. Там, где иные видят сакральность, он через призму материализма и крайнего цинизма наблюдает лишь совокупность деталей, ничего не значащих по сути.»
— О как! Не слишком ли... заумно?
— Нормально, — отмахнулась дочь, — Альбертовна только за такое пятерки и ставит.
— Отличница моя!
Савельев потрепал дочь по коротко стриженым волосам, опустил собачку на пол и пошел переодеваться в кабинет. Пожалуй, лучшее, что было в его браке с бывшей женой – это их дочь Софья. Когда на первом курсе биофака стерва-Яночка залетела от Савельева, вместо радости он испытал холодный ужас, стиснувший все его существование до одной мысли: как прокормить семью? Яна наотрез отказалась делать аборт, и теперь, спустя годы, Савельев был ей за это бесконечно благодарен. Семья Яны взяла над молодой парой шефство, наскоро сыграла свадьбу и торжественно всучила трешку на Соколе. Ни к щуплому студенту из простой семьи, ни к собственной внучке родители Яны особенным теплом так и не прониклись. Пока Савельев корпел на аспирантуре, не оставив надежды заниматься наукой, карьера Яны в крупной фармацевтической компании шла семимильными шагами – папа тряханул связями. Иногда Алексей Викторович даже думал, что и в служебном романе жены не обошлось без родительского участия.
И вот, теперь он сидел в тесной комнатушке, прозванной по недоразумению «кабинетом» в спущенных брюках и застывшим взглядом сверлил тьму за окном – та, казалось, поглотила собой все сущее, и лишь неведомые космические огни то и дело сверкали в первобытном мраке. Выли дворняги, проревел вдали движок мотоцикла, закаркал пьяный смех в чаше домов – каменные джунгли жили своей обычной жизнью. Дабстеп – атональная, лишенная какого-либо ритма и смысла музыка пробивалась и сюда, наполняла квартиру болезненным беспокойством; хаотичные басы отскакивали от стен и врезались в мозг визгливыми запилами.
Уже собираясь пойти готовить, Савельев бросил взгляд на рабочий стол – что-то не так. Действительно, микроскоп – дорогущий «Левенгук» с комбинированным освещением и диоптрийной коррекцией, подаренный бабушкой и мамой к поступлению – теперь стоял на талмуде Никифорова «Курс общей териологии», в опасной близости от края стола.
— Софья! – позвал он, напряженно раздувая ноздри.
— Ну чего, па? – с раздражением в голосе спросила дочь, но все же пришла, встала в дверях.
— Я ведь тебя, кажется, просил не трогать микроскоп, так?
— Слушай, ты к себе все ручки перетаскал, а у тебя на столе пока что-нибудь найдешь...
— Мы же, кажется, договаривались!
— Но пап...
— Не папкай! Запомни! Ты! Не! Трогаешь! Мой! Микроскоп! Без исключений! – Алексей Викторович и сам был не рад, что повысил на дочь голос – та уже чуть не плакала. «Папина дочка», она привыкла, что Савельев балует и одаривает, карательная же функция лежала на матери. Но теперь все воспитание свалилось на щуплые плечи отца-одиночки, и временами требовало жесткости. – Еще раз я увижу, что ты брала мои вещи...
— Да, но ручки-то были мои!
— В этом доме нет ничего твоего! – выпалил Савельев и застыл, осознав, какая гадость только что выпала из его рта, шлепнулась на ламинат и теперь отравляла своим присутствием атмосферу в доме. Он и сам не знал, что на него нашло – дело ли в том, что очередной грант достался бездарю Забулыжникову, дело ли в стыде за собственный страх, пережитый во дворе, но сказанного уже не вернешь. Соня застыла, будто получив пощечину; застыл и он, ощущая, как лицо пошло пятнами – от злости на самого себя, проклятый район, прогнившую до сердцевины кафедру и суку-Яну, предавшую его. Взяв себя, наконец, в руки, Савельев прочистил горло и сипло выдавил:
— Пошли ужинать.
Дочь не ответила.
Поужинали, что называется, без настроения. Соня вяло поковыряла наггетсы вилкой, не доела почти половину, после – долго плескалась в душе. Время от времени Савельеву казалось, что он слышит плач.
Лежа на узкой односпальной кровати, он ворочался, переворачивался со стороны на сторону, раздираемый мыслями. Вдобавок, вечеринка во дворе, кажется, и не думала прекращаться: верещали пьяные голоса, звенели бутылки и гремел в голове бесконечный, бессмысленный «туц-туц». Наконец, не выдержав, он подошел к окну и уставился во мрак в надежде разглядеть неведомых хулиганов.
— Пап? – раздалось за спиной. Он резко обернулся – на пороге стояла Соня. В своей пижаме с осликом Иа из диснеевского мультфильма она выглядела еще младше, еще уязвимее. – Я не могу уснуть, эта музыка...
— Да. Да. – кивнул Савельев. – Я сейчас разберусь.
Включив свет, он принялся одеваться.
— Ты куда?
— Во двор.
— Пап, не надо. Может, вызовем полицию?
— Нет, я сам! – гнев и желание искупить свою недавнюю вспышку приглушали страх перед дворовыми гопниками. Кто они по сути? Просто дети, невоспитанные шалопаи, которых родители не приучили думать об окружающих. Он — взрослый, и в первую очередь он – мужчина, а, значит, должен встать на защиту дочери. В конце концов, именно за этим она к нему обратилась, ведь так? Значит, он должен доказать ей, что с папой она как за каменной стеной, иначе грош ему цена как отцу. – Я скоро.
Вылетев из подъезда, Савельев тут же покрылся гусиной кожей. Вечерняя прохлада обняла стылыми руками за плечи, тьма окутала плотным одеялом. Здесь, за пределами квартиры вне досягаемости Сониного взгляда он почувствовал себя тем, кем на самом деле всегда и являлся – затюканным ботаником, которого всю жизнь учили «не обращать внимания», «не опускаться до их уровня», один, в одной футболке, домашних трениках и шлепанцах на чужой территории. Поборов порыв вернуться в подъезд, он зашагал вперед – на звуки кошачьего концерта, раздававшиеся из Блютус-колонки.
Испуганный взгляд насчитал шестерых – трое сидели на спинке скамейки, закинув ногу на ногу, еще двое стояли рядом; тот, высокий, обратившийся к Савельеву с просьбой закурить стоял на краю песочницы и мочился внутрь.
«Ублюдок!»
— Але, молодежь, время видели? – обратился к ним Савельев издалека, подпуская в голос уверенности.
Подсвеченные смартфонами лица неспешно оторвались от дисплеев, повернулись в его сторону. Так сытые гиены поднимают голову, видя пробегающую мимо добычу. Среди подростков оказалось две девушки – уже хорошо. Лица не были обезображены интеллектом. Толстый слой тоналки, заметный даже в темноте, скрывал подростковые прыщи; глаза подведены так густо, что веки, кажется, начинаются сразу под бровями; поблескивали штырьки пирсинга; из-под неуместно-коротких юбок виднелись рыхлые бедра. Парни тоже соответствовали – широкие «пролетарские» морды, сбитые костяшки, невзрачные балахоны с накинутыми капюшонами. Тот, что отливал в песочницу, без лишних обиняков повернулся к Савельеву; встряхнул член, норовя попасть ему на тапочки, но поднимать штаны не торопился.
— Че, не спится? Бессонница? – поинтересовался с ухмылкой акселерат, растянул лицо в уже знакомой Алексею Викторовичу неестественной улыбке. Опустил взгляд, возмутился: — Ты куда смотришь? Педофил что ли?
Синхронно рассмеялись девчонки – грязно, вульгарно.
— Ребят, я все понимаю, май-месяц, хочется погулять-потусоваться, — принялся увещевать Савельев, ненавидя себя за вечную извиняющуюся нотку, — Я и сам в вашем возрасте ого-го...
Вновь прокатились по площадке смешки. Александр Викторович неловко переступил с ноги на ногу, почувствовал как под тапочком хрустнул осколок.
«А здесь ведь гуляют дети.»
— Короче, слушайте, людям завтра на работу вставать, дочке в школу. Давайте как-то потише может быть...
— А то что? – нагло спросил «осквернитель песочниц». Член он так и не убрал, держал обеими руками, направляя на Савельева. – Слышь, ты куда пялишься, перверт? А? Хочешь потрогать?
На этот раз смешков не было. Наоборот, над площадкой повисла зловещая тишина, наполняемая лишь хаотичными звуками, раздающимися из колонки. Боковым зрением Савельев заметил как две тени шмыгнули ему за спину. Сердце сжалось в неподвижный, холодный комок, взгляд сам собой заметался по темным окнам стоящих полукругом панелек – не смотрит ли кто, не собирается ли выйти на помощь? Но нет, Алексей Викторович был со стаей один на один.
— Ладно, ребят, сделайте потише, — пробормотал Савельев так тихо, что слышал, кажется только он сам, и подался назад. Кажется, останавливать его никто не собирался. Тогда Алексей Викторович развернулся и быстро зашагал в сторону подъезда.
— Да, ковыляй, дедуля! – неслось ему в спину. – Затралено! Иди в ментуру зарепорть!
Молодежный сленг всегда казался Савельеву чем-то неестественным, искусственнорожденным. Все эти «кек», «лол», «лмао» слышались ему враждебным и странным шифром со своими страшными значениями. С Софьей он постоянно боролся за чистоту языка – не «училка», а «учительница»; не «хайп», а «популярность», не «бомблю», а «злюсь». Оградив себя и дочь от словесных метастазов, Алексей Викторович теперь мучительно вслушивался в звучавшие за спиной незнакомые слова – не прозвучит ли сигнал к атаке:
— Зашкварный бумер.
— Ага, душнила.
— Бля, Митяй, ты мне на нью-бэлансы харкнул.
— Кринжа-а-а...
Ускорив шаг, Савельев вновь нырнул под защиту подъезда. Домой он вернулся понурившийся и оплеванный.
— Ну что? – спросила Соня, стоило войти.
— Да ничего, разве от них...
И вдруг музыка затихла. Какофонические риффы умолкли, в квартире стало тихо. Очень тихо.
— Смотри-ка, послушались, — не веря своим ушам, произнес Алексей Викторович. А следом из Сониной комнаты раздался звон разбитого стекла. Дочь завизжала; оглушительно затявкала Пенелопа. Осколки брызнули на пол и даже долетели до коридора, а вместе с ними, теряя инерцию, проскользила по полу бутылка из-под шампанского.
— Вот суки малолетние! – выругался Савельев, рванулся к разбитому окну, но за ним уже никого не было, лишь металось по двору эхо издевательских смешков.
Звонок в полицию ничего не дал. Сержант, сопя, выслушал жалобу, после чего казенно-заученной фразой ответил, что «это не входит в их полномочия», посоветовал поставить на окна решетки. Спать Савельев лег в комнате дочери, переселив ее на время в «кабинет». Оконный проем он заложил фанерой, снятой с задней стенки шкафа.
Ночью похолодало и Алексея Викторовича продуло, поэтому с самого утра он шмыгал носом, вдобавок Пенелопа поранила лапку о стекло и теперь жалко прихрамывала. Намечались и незапланированные расходы – со следующей зарплаты придется выложить кругленькую сумму за стеклопакеты.
В общем, настроение у Алексея Викторовича с самого утра было отвратное. Провожая дочь в школу, он заметил в окне компанию каких-то малолетних ублюдков – те краской из баллончика старательно выводили ядовито-желтую спираль на трансформаторной будке. Савельев мучительно вглядывался, пытаясь узнать в шпане ночных хулиганов, разбивших ему окно но ничего не смог различить под опущенными капюшонами.
Занятия прошли из рук вон плохо – на студентов Савельев откровенно срывался, выдавая «неуды» направо и налево, двоих выставил из аудитории. Вместо лекций о поведенческих особенностях ластоногих он только и мог думать о стайке сорвавшихся с цепи подростков. В столовой он рассказал о ночном происшествии коллегам по биофаку.
— Наверняка на солях сидят, — предположил Забулыжников, самый молодой на кафедре. – Я слышал, с них башню рвет только в путь.
— А ты пробовал? – язвительно спросил Савельев.
— Ты новости посмотри.
— Да, дети нынче пошли какие-то... не такие. Как взбесились. – подтвердила Лидия Самуиловна, специалист по чешуекрылым, бледная, со следами мела на фалдах пиджака, сама похожая на моль. – Более наглые, злые, циничные. Ни во что не верят, ничего не боятся, все для них – игрушки...
— Вот, пожалуйста, — делился Забулыжников, читая с экрана смартфона, — «В разных районах Москвы совершено более десятка схожих правонарушений: окна первых этажей подверглись массированной атаке. В ход шли камни, куски арматуры и пустые бутылки. В Гольяново была использована бутылка с зажигательной смесью, годовалому малышу осколок попал в глаз, глава семьи получил ожоги более чем семидесяти процентов поверхности тела, сейчас на госпитализации. Правоохранительные органы высказывают предположение, что все это может быть частью спланированной акции или некого жестокого флешмоба.» Так что, Савельев, тебе еще повезло.
— А ты где это читаешь? – поинтересовался Алексей Викторович.
— В «Телеге». – увидев непонимание в глазах коллеги, Забулыжников со вздохом объяснил. – Ну «Телеграм», это мессенджер такой новый. Он типа дохрена зашифрованный, где сядешь, там и слезешь. Куча функций, секретные чаты, сообщения с функцией удаления по таймеру и все такое... Там сейчас все барыги... ну, наркоторговцы сидят – их же ни ФСБ, никто выследить не может.
— А тебе зачем? – с подозрением спросил Савельев.
— Новости читать, не видишь что ли? Все, коллеги, у меня лекция...
Забулыжников спешно допил кофе и вскочил из-за столика, следом заторопилась и Лидия Самуиловна, а Савельев так и остался сидеть. Зайдя в магазин приложений, он быстро отыскал «Телеграм», ткнул пальцем в кнопку «Скачать».
С работы Савельев всегда добирался затемно. Чтобы доехать до Чертаново от ВУЗа приходилось сменить три вида транспорта – автобус, электричку и троллейбус, а занимало это все не меньше полутора часов. Шагая через двор, Савельев внутренне сжался: на детской площадке вновь гнездилась стайка подростков, а меж домами гудел все тот же ненавистный дабстеп. Алексей Викторович, обходя по кривой дуге шпану, отметил про себя, что сегодня их стало больше. На подъездной двери его встретило новое граффити – ядовито-желтая, закручивающаяся внутрь себя спираль с вписанными в нее символами. Савельев поморщился — звери метили территорию.
За дверью квартиры уже знакомо, по-домашнему тявкала Пенелопа.
— Соня, я дома!
В ноги Савельеву тут же бросилась собачка, принялась проситься на руки. Но в квартире было тихо – никто не отвечал.
— Соня, ты где?
Алексей Викторович прошел в свой кабинет, огляделся – здесь Сони не было. «Может в душе?» Но дверь ванной была открыта, свет выключен, а рядом на паркете растекалась желтая лужа. Что же это выходит? Получается, Соня не погуляла с собакой, придя из школы? А если она и вовсе не вернулась?
— Софья? – позвал Савельев уже громче, с нарастающим беспокойством в голосе. Похоже, дочери дома не было.
Теперь Савельеву стало по-настоящему страшно. Часы показывали без пятнадцати одиннадцать. Где она может быть в такое время? Загулялась с подружками? Нет, она бы позвонила. Попала в неприятности? Дрожащими пальцами он нашел нужный контакт, нажал кнопку вызова, облегченно выдохнул, услышав длинный гудок – значит, телефон включен. Трубку никто не брал. Руки дрожали от волнения, стены квартирки сдавливали. Где-то внутри вращались жернова, наматывая нервы на мощные валы, натягивали их до предела. Движимый неведомым порывом, Савельев, не запирая квартиру, выбежал во двор, мучительно вслушиваясь в гудки. Тем временем, в гул дабстепа от скамейки вклинилась до боли знакомая мелодия:
«Куда уходит детство, в какие города...»
Зубы Савельева заныли, когда он осознал – Сонин рингтон исходит оттуда – с детской площадки, где тусовалась кучка малолетних ублюдков. Не помня себя, он устремился к ненавистной компании, собираясь... сделать что? Почему он слышит эту мелодию? Говнюки отобрали у Сони телефон? Скорее всего, она же такая домашняя, такая беззащитная... А где же она сама?
Оказавшись в центре толпы одинаковых, будто под копирку срисованных друг с друга подростков в опущенных капюшонах, он близоруко заморгал, пытаясь понять, откуда же исходит эта старая советская песенка. Глаза метались от одной тени к другой – те что-то насмешливо выкрикивали, но Савельев не обращал внимания, полностью сконцентрировавшись на грустной мелодии. Теперь он был уверен – та исходит из сумочки какой-то невзрачной коротко стриженой гопницы. Алексей Викторович, движимый первобытным родительским инстинктом дернулся к сучке, рванул сумочку, поднял глаза на ее лицо...
— Пап, ты чего?
— Софка, это что, твой батя? – спросил уже знакомый Савельеву голос – это был прыщавый акселерат.
— Ты знала, что он у тебя педофил? – с подхихикиваньем сообщила одна из девчонок.
Выпучив глаза, Савельев смотрел на лицо родной дочери и не узнавал ее – лицо искажено насмешливой гримасой, темные глаза смотрели с презрением и насмешкой.
— Быстро домой! – прошипел Алексей Викторович, вцепился в запястье Сони и потащил ее за собой.
— Пап, мне больно! Отпусти!
— Эу, мужик, это домашний абьюз, в курсе?
— Я все засняла!
Но Савельев проигнорировал возмущенные выкрики, что неслись в спину. Травоядный страх перед юными хищниками затмила злоба. Нет, его дочь они не получат, она никогда не станет такой.
Войдя в квартиру, он толкнул Соню в комнату; встал в дверях, тяжело дыша. Та села на кровать, раздалось обиженное сопение.
— Бать, что за кринж?
— Кринж? – прошипел Савельев, — Ты вообще понимаешь, с кем ты связалась? Что ты делала рядом с этой шпаной?
— Мы просто чиллили...
— Чиллили? Софья! Где ты набралась этого словесного мусора?
— Бать, не мороси...
Чуткое ухо Савельева уловило какую-то неправильность в дикции дочери – точно язык у нее не умещался во рту.
— Софья, ты что, пила?
— Не-а, только энергетик...
— Ну-ка дыхни!
Не дожидаясь новых оправданий, Алексей Викторович приблизился к лицу дочери, принюхался.
— Софья! Ты еще и курила!
— Бать, не бомби по херне...
Пощечина стала неожиданностью и для Савельева. Рука дернулась сама и совершила роковой взмах раньше, чем он успел осознать происходящее. На щеке Сони – его маленькой девочки – расплывался малиновый отпечаток пятерни. Глаза дочери взглянули на отца с неверием и разочарованием, блеснули влагой; губы задрожали.
— Соня, я... – попытался было оправдаться Савельев, протянул руки к дочери. Весь гнев сошел на нет, уступив место жгучему стыдну.
Но девочка вырвалась из так и не сомкнувшихся объятий, убежала в ванную. Щелкнул замок, послышались всхлипы.
Алексей Викторович подошел к столу, бросил взгляд на открытую тетрадь – сочинение остановилось там же, где и вчера. Вернувшись в кабинет, он уселся на край кровати и закрыл лицо руками.
С Соней Алексей Викторович не разговаривал со вчерашнего дня. В институте снова завалили работой, пришлось задержаться едва ли не до одиннадцати. Домой Савельев добрался глубоко за полночь. Идя по ночному Чертаново, он со всех сторон слышал безумный ритм дабстепа, разносящийся то из одного двора, то из другого. Казалось, эта недомузыка поселилась у него в голове, пульсировала, отскакивая от стенок черепа и стирая мысли в порошок, оставляя за собой лишь гулкую пустоту. На глаза попадались ядовито-желтые граффити, вписанные в самое себя, ставшие частью привычного пейзажа. Шпана, тусовавшаяся во дворе снова была на своем месте. Мучительно вглядываясь, Савельев пытался распознать в толпе Соню, но ничего не выходило – броуновское движение подростков не давало сконцентрировать взгляд ни на одном из них. Их число прибавилось. Он насчитал по меньшей мере двенадцать человек. Впрочем, судить было сложно – подростки то и дело отходили помочиться в песочницу, уходили в сторону круглосуточного и возвращались с ярко разрисованными банками ядовитой смеси, приторно-сладкий аромат которой долетал даже до подъезда.
— Говнючата, — выругался он, заходя в дом.
Обычно он проверял почту с утра, но в этот раз что-то привлекло его внимание – какой-то белый клочок, торчащий из щели ящика. Что это? Спам? Платежка по коммуналке? Но ведь он уже перевел за этот месяц. Ключ скрежетнул и провернулся в замочной скважине. Похоже, кто-то вскрыл ящик. Уже открывая дверцу, он почувствовал железистый запашок. Савельев отворил ящик до конца и едва сдержал рвотный позыв, подогнавший съеденную накануне столовскую булочку к гортани. Из-за дверцы на него глядел уже подсыхающим глазом дохлый голубь. Белый, точно с картинки – таких разводят в голубятнях – он был грубо запихан на дно ящика, а затылок вдавлен в череп. На когда-то круглой головке красовался глубокий отпечаток чьего-то кроссовка. Почему-то Савельев готов был поклясться, что это были «Нью-бэлэнсы». Стоило попытаться вынуть голубя, как крыло его судорожно забилось. Алексей Викторович отскочил, вскрикнул, но успокоил себя — это явно были лишь предсмертные конвульсии.
— Чертовы ублюдки! – прошептал Алексей Викторович, размазывая по щекам сами собой хлынувшие слезы.
Соня уже спала, когда Савельев вошел в квартиру. Пенелопа снова надула – на этот раз под кухонным столом. Пришлось вытирать. Голубя Алексей Викторович осторожно взял пакетом – тот еще трепыхался – и выкинул в мусоропровод; на улицу выходить не рискнул.
Лежа в кровати, он то и дело вздрагивал, сбрасывал с себя одеяло, вставал и подходил к окну, с ненавистью глядя туда, где в густой тьме разносился бесконечный «туц-туц» и бесились шакалята.
Воскресным утром Савельев позволил себе проснуться позже, чем обычно. Поговорить с Соней так и не удалось – та, наскоро позавтракав сосисками, вылетела из квартиры как ужаленная. На звонки дочь не отвечала. Отложив телефон, Алексей Викторович обругал себя – именно от такой гиперопеки подростки закрываются в себе, у них появляются темные секреты и опасные развлечения. Пожалуй, стоит дать ей немного свободы. Нужно было расслабиться, разгрузить голову.
Для этого Савельев избрал небольшой променад по району — в конце концов, он так редко видел его при свете дня, что это вполне могло сойти за развлечение. На самом же деле, Алексей Викторович в глубине души надеялся случайно встретить Соню, убедиться, что та не связалась с дурной компанией или не натворила глупостей. С собой прихватил Пенелопу — собачка, наверняка, истосковалась по прогулкам.
Шакалят во дворе не наблюдалось — наверняка, те выходят только ночью, как и положено большинству мелких хищников. Солнечный день немного поднял настроение, и Савельев направился в скверик неподалеку от дома. Рядом с пресловутой «Пятерочкой» случайно подслушал разговор двух пожилых женщин. Одна – дородная, с полными сумками продуктов, другая – мелкая и вертлявая. Дородная гудела:
— А я тебе говорю, Наташ, на зону их надо всех, или перестрелять как собак бешеных! Это же настоящие уголовники подрастают. В мое время тоже хулиганили, но не так, знаешь…
— Ирочка, это же дети…
— А раз дети – пускай в песочнице сидят и куличики лепят!
— Ну подумаешь, дохлую ворону подкинули… Нешто мы по малолетству не баловались?
— Наташа, ты не понимаешь, это не просто баловство, это настоящая мафия!
Савельев пожал плечами – что ж, по крайней мере, не он один стал мишенью для уличного хулиганья. Пенелопа тянула в сквер неподалеку – ей не терпелось побегать по травке. Здесь, под сенью зеленых крон в солнечный день ночные страхи казались сущей ерундой. Ведь кто они по сути? Просто дети. Пробуют себя, дерзят взрослым, проверяют на прочность границы дозволенного. Наверняка, все проходят через этот период. Было бы странно думать, что Софья станет исключением.
Именно такие мысли вертелись в голове Савельева, когда его слуха коснулись до зубовного скрежета надоевшие звуки дабстепа – бессмысленные переходы, атональные визги, какой-то стук, будто кто-то включил запись со стройки, разрезал на кусочки, а после склеил в случайном порядке. Взгляд быстро выхватил три тощие фигурки в капюшонах, копошившиеся у совсем новой, но уже покрытой узловатыми узорами граффити, беседки. В их поведении: напряженных позах, нервных поворотах головы, перетаптывании на месте чувствовалась некая запретность действа. В груди Савельева проснулась незнакомая, ранее чуждая ему гражданская ответственность.
— Эй, молодежь! — крикнул он и направился к троице. В конце концов, он – взрослый, сейчас – погожий день, в сквере гуляет масса людей, наверняка, где-то поблизости бродит патруль. Что они ему сделают? — Чего вы там делаете?
Те не отреагировали, продолжая будто бы что-то искать под одной из скамеек.
— Эй, я к вам обращаюсь!
Положив руку на плечо плюгавого пацана в черном балахоне, Алексей Викторович развернул его к себе лицом и застыл. Лица под капюшоном не было. Здесь, средь бела дня, в сквере, где по тротуару прогуливались мамаши с колясками, а старушки полудремали, сидя на скамейках, это смотрелось совершенно нереалистично, невозможно, неуместно, но врезалось в действительность Савельева непреложным фактом – под капюшоном подростка клубилась лишь тьма, вихрилась внутрь себя самой. Непроглядная, невозможная, абсолютная, она казалась самой настоящей дырой в реальности, через которую кто-то невидимый смотрел на Алексея Викторовича в ответ. Дыхание в груди сперло, слова застряли в глотке, и он мог только пялиться туда, в черную бездну под капюшоном, не в силах пошевелиться.
— Шухер! — гнусаво вякнула тьма, пацан вырвался из ослабшей хватки Савельев, и все трое рванули прочь из беседки. Пенелопа залаяла им вслед. Встречный поток воздуха сорвал с голов капюшоны, и Алексей Викторович теперь видел совершенно обычных подростков – короткие стрижки, наушники на шеях, одинаковые и невыразительные лица.
За спиной Савельев услышал тяжелое дыхание, обернулся – перед ним стоял грузный одутловатый мужик. Тот держался за ребра, красный и потный, он тяжело раздувал щеки, пытаясь отдышаться.
— Затрахали… Постоянно здесь… — поведал он, судорожно хватая воздух между репликами, — Трутся… Закладки свои… А тут дети…
— Закладки? — недоуменно спросил Савельев. До этого слово «закладка» ассоциировалось у него исключительно с книгами.
— Ну… Наркоту… Они по интернету оплачивают… Им потом говорят, где…
— Понятно. — протянул Алексей Викторович. «Надо проверить Сонин телефон» — мелькнула мысль.
По возвращении домой дочери он не застал. Прошелся по ее комнате, сложил разбросанные вещи – все-таки подросток есть подросток, взглянул на стол. Сочинение дополнилось новыми строчками. Из любопытства Савельев прочел немного:
«Отрицание есть суть познания. Лишь отринув все неважное, можно узреть то, что находится за кулисами. Инсигнификация всего – родственных связей, привязанностей, моральных и социальных конструктов, и даже собственной плоти позволяет соприкоснуться с истиной, сущность которой есть х@ос, «нигил», ничто.»
— Занесло тебя. — удивленно пробормотал Савельев. Впрочем, Сонина учительница литературы – Бэла Альбертовна – действительно готова была накинуть балл-другой, если сочинение стремилось к многословности и запутанности философского трактата.
Начав уборку, Алексей Викторович решил не останавливаться и принялся мыть, драить и стирать. Выгреб остатки осколков из-под мебели, перебрал книги в кабинете, расставил по высоте, потом передумал и перераспределил в алфавитном порядке, аккуратно протер микроскоп спиртовой тряпочкой со всех сторон, разморозил холодильник и счистил наледь с морозилки. Лишь начав мыть окна, Савельев заметил, что на улице уже начинало темнеть. Соня так и не появилась. Схватив телефон, он уже было дернулся к двери – вдруг она снова «чиллит» с этой шпаной. Но стоило ему надеть стоптанные кроссовки, в которых Алексей Викторович обычно выбрасывал мусор, как дверь распахнулась. На пороге стояла Соня.
— Явилась-не запылилась. И где же мы пропадали, а мадемуазель? — спрятал он беспокойство за шутливой интонацией. Дочь не ответила, прошмыгнула между плечом и тумбочкой в прихожей в ванную. — Эй, Софья, мы не договорили, что ты…
Савельев поспешил отвернуться – девочка принялась раздеваться, ничуть его не стесняясь. Глядя в стену и сгорая от стыда, он мямлил неуверенно:
— Слушай, так не пойдет. Нам нужно наладить общение. Я понимаю, что ты уже не ребенок, но…
Но какая-то мысль не отпускала его, что-то увиденное краем глаза не давало покоя, крутилось на подкорке. И тогда Савельев оглянулся. Соня уже стояла совершенно голая в ванне, спиной к нему, а между лопаток сочились кровью сотни порезов.
— Софья, что…
Включившийся душ заглушил его слова, вода смыла кровь, и Савельев понял, что порез только один. Между лопаток дочери красовалась смутно знакомая ему спираль. Закручиваясь глубоким свищом у позвонка, она разворачивала кольца во всю спину. Этот знак осквернял плоть от плоти его, вгрызаясь глубокими язвами в тело девочки, которую Алексей Викторович укачивал, когда у той болели зубки, которую он повел на первое сентября в школу, которую он любил больше жизни.
— Соня, что случи…
— Дверь закрой! — завизжала она, не оборачиваясь. — Закрой дверь, старый извращенец!
— Соня, детка…
— Закрой, блядь, дверь!
Отшатнувшись, Савельев подчинился. Закрыл дверь ванной, да так и остался стоять, мучительно вслушиваясь в плеск воды. Потом дернулся, будто пронзенный током, рванулся к Сониной сумке. Телефон лежал в маленьком кармашке сбоку. Алексей Викторович достал устройство и принялся водить по точкам наугад, надеясь разгадать рисунок блокировки. Безрезультатно.
— Что же с тобой происходит, детка? Как взбесилась. Что же это такое…
Весь вечер дочь вела себя так, будто ничего не случилось. Сидела, ковыряла без интереса гречку и котлеты, уставившись в телефон. Алексей Викторович сидел молча, натужно думал, с чего начать диалог, чем привлечь внимание дочери, и не вызвать очередную истерику. Наконец, решился:
— Что у тебя там? В телефоне? Покажешь?
— Так, ничего особенного. Игра.
— А в чем смысл?
— Нет смысла. Забей.
Разговор не клеился – девочку явно больше увлекало изображенное на дисплее. Ее глаза жадно впивались в экран, палец лихорадочно что-то листал. Не сдержав любопытства Савельев под предлогом похода к холодильнику заглянул Соне через плечо. Та тут же свернула приложение, но доли секунды вполне хватило, чтобы увидеть схематичное изображение бумажного самолетика. «Телеграм» — подсказала память. Но зачем он ей? Неужели Соня тоже как-то связана с этими «закладками»? А что если она сидит на наркотиках? Все эти мысли обрушились на Савельева у холодильника, так что он даже забыл его открыть.
— Пап? Ты чего завис? — позвала дочь.
— Ничего, так, передумал… — ответил Савельев. Он будет мудрее, выше всего этого «после школы сразу домой, телефон – мне на стол; поехали, проверим тебя на наркотики». Вот уж воистину лучший способ потерять доверие подростка. Нет, нужно действовать тонко, без насилия. Для начала разузнать, о каких идет закладках речь. Расспросить как следует о знаке на спине – тот бурыми пятнами проступал через белую футболку. Она явно не могла этого сделать сама, просто не достала бы. Значит, у нее есть «помощники». Почему-то представился давешний акселерат с прыщавыми щеками. Но ведь, чтобы выцарапать этот символ, Соня должна была снять футболку и расстегнуть перед ним лифчик… Алексей Викторович усилием воли остановил поток мыслей. Нужно проветриться, успокоиться. Как раз самое время гулять с Пенелопой.
— Детка, я пойду собаку выгуляю…
— Я сама! — Соня вскочила с места, уронила вилку, бросилась обуваться. Такой прыти в уходе за болонкой в ней раньше на наблюдалось – обычно приходилось напоминать, что собака – не только милый пушистик с шершавым языком, но еще и ответственность.
Савельев было собирался поинтересоваться, откуда подобное рвение, но передумал. Не стоит гасить своей подозрительностью благородные порывы. Соня вернется, и они спокойно обо всем переговорят.
Соня не вернулась ни через полчаса, ни через час. Попытка позвонить ни к чему не привела — дочь не брала трубку.
Когда Савельев уже собирался звонить в полицию, в дверном замке заскрежетал ключ. Соня вошла, стащила кроссовки и отправилась к себе в комнату. На дверной ручке сиротливо болтался пустой поводок.
— Софья, а где Пенелопа?
— Не знаю. Вывернулась из поводка.
— А... почему ты не пошла ее искать? – недоуменно спросил Савельев.
— Нужно домашку делать.
Соня невозмутимо уселась за стол и заскрипела ручкой над сочинением. Алексей Викторович так и застыл на месте, не зная, что и думать. Сам он к Пенелопе относился без особого пиетета – как того и заслуживал домашний питомец, ни больше, ни меньше, но ведь дочь в собачке души не чаяла. Что это – подростковый бунт, обида на мать? Неважно. При мысли о том, что это маленькое пушистое облачко осталось одно на улицах Чертаново, сердце Савельева сжалось. Пенелопу нужно отыскать. Не говоря ни слова, он схватил со стола ключи, мобильник, накинул куртку и вышел в ночь.
Компашка на площадке никуда не делась. Кажется, они определили двор Савельева как постоянное место для своих тусовок. Гулко бухал в ушах непрерывный «туц-туц». Впрочем, сейчас Алексею Викторовичу было не до этого – сначала нужно найти собаку, а потом серьезно поговорить с Софьей.
— Пенелопа! Пенелопа, детка, ты где? Фьють-фьють!
Свистел Савельев не умел, так что вместо звонкого посвиста выходили лишь слюни. Включив фонарик на мобильнике, он принялся рыскать в округе – домашняя, избалованная болонка не могла убежать далеко. Скорее всего, сидит сейчас где-нибудь под балконом и дрожит от страха. Обежав трижды вокруг двора и убедившись, что питомца здесь нет, Алексей Викторович растерянно застыл на месте. Куда могла побежать Пенелопа, которую толком ни разу не отпускали с поводка, Савельев даже не предполагал. Плюнув, он пошел, куда глаза глядят – ведь именно так убегают собаки?
Покинув двор, он оказался на каком-то пустыре – кажется, здесь раньше был детский садик. Половину забора давно уже снесли, здание пялилось во тьму пустыми окнами, замусоренные и исчерканные беспорядочными граффити стояли беседки. Луч фонарика мазнул по кирпичной стене, и что-то ёкнуло в сердце Савельева. Вглядевшись повнимательнее в наслаивающеся друг на друга теги, клички, ничего не значащие символы, он застыл. Шестеренки в голове завращались с двойной скоростью, мозг сложил два и два, выдал ответ: вот, где он видел этот символ! Ядовито-желтая спираль с глазом в центре, нанесенная светоотражающей краской на стену беседки была точной копией порезов на спине Сони, только раз в пять больше. Скользя глазами по извивающимся линиям и вписанным в них символаv, Савельев начинал догадываться, как связаны странное поведение дочери, происшествия с участием подростков и чертовы спирали, расползавшиеся по району, точно зараза. Символы, вписанные в граффити были ссылкой. Как зачарованный, он вбил ссылку в браузер, опечатался, вбил снова. Есть! Вместо открытия страницы браузер переключился на «Телеграм». Открылся чат, совершенно пустой. Количество участников не отображалось, зато можно было отлично разглядеть аватарку – та была более искусной копией спирали-граффити. По краям ее извивались языки пламени, а из центра на Савельева взирал бесстрастный, до жути безразличный глаз. По краям рисунка желтели греческие буквы, которые, однако без труда читались на русском как «хаос». Вдруг телефон завибрировал, и от неожиданности Алексей Викторович едва не уронил его – в чат пришло новое сообщение:
«Сонька – красава. Четко шавку пригвоздила»
Пользователь отображался как анонимный. Тут же пришел ответ.
«А я свою траванула. Вроде как и не жалко, а слезы все равно текут»
«Не будь ссыклом. Еще два задания, потом геймовер»
«А если хомяка напоить колой и скормить ментос – он рванет?»
«Молоток надежней»
«Да насрать. Не имеет значения»
«Да. Не имеет значения»
Волосы на затылке Савельева шевелились, когда он читал эти живодерские сообщения. Что это за задания? От кого? Попытки найти в настройках хоть какую-нибудь информацию ни к чему не привели, выше чат не прокручивался, как будто более ранних сообщений не было. Всплыло в памяти упоминание Забулыжниковым секретных чатов. Поиск в Гугле быстро дал ответ – сообщения из секретных чатов сохраняются только на устройствах, которые были в сети на момент получения, а, значит, чтобы понять, что тут творится – нужно залезть в телефон Сони. И как это сделать? Заставить ее разблокировать телефон? Или рассмотреть рисунок разблокировки за ее спиной? Тем временем, в чат пришло новое сообщение – и не абы какое, но промаркированное аватаркой чата.
«КNTЯТА! ПЕРЕДпосл 3@ДАН. ИГРАТ?»
К сообщению было прикреплено видео. На экране красовалась анимированная картина Гойи – «Сатурн пожирающий своего сына». И без того мрачное полотно смотрелось еще более жутко в беспорядочном мельтешении символов юникода и глитчей. Динамик дешевенького Ксяоми старался изо всех сил, выплевывая атональные и аритмичные звуки дабстепа. Сморщившись, Савельев глядел, как Сатурн с выпученными глазами будто бы выблевывал обезглавленное тело, пока то не встало перед ним на ноги. А следом останки замахнулись на отца, ударили его по голове обкушенной рукой. Раз, второй, третий, четвертый. С каждым ударом череп Сатурна проминался, превращался в плоский блин. Само же божество медленно опускалось на колени, преображаясь на глазах в груду пикселизованного фарша. Посыпались сообщения:
«Что это значит?»
«Кажись, я всекаю»
«А я уже разгадал!»
«Иду за батиным травматом»
Неясная тревога наполняла сознание. В кошмарном видео ощущалось что-то предельно неправильное, запретное. Поиск питомца отошел на задний план – нужно было найти Софью, и срочно.
На взводе Савельев вернулся домой, позвал дочь, но та не отозвалась – дома ее снова не было. Машинально Алексей Викторович набрал номер, и в квартире раздались звуки ненавистного дабстепа, точно те выдавили оконное стекло и ввалились в комнату. А значит, телефон Соня оставила дома. С одной стороны, нужно было бежать и искать теперь дочь, с другой – редкая удача.
Схватив в руку гаджет, Савельев ненадолго застыл – и что дальше? Ткнул на пробу в боковую кнопку, экран загорелся. С экрана блокировки на него смотрела Пенелопа, сидящая на ладонях дочери – здесь еще совсем щенок. Сердце кольнуло чувством вины; Савельев долго пялился на фотографию питомца, пока экран не погас. На черном зеркале смартфона были хорошо видны жирные разводы в форме пальцев. Эврика! Хмыкнув, Савельев повторил рисунок, многократно выведенным пальцем дочери на экране. Блокировка была снята. Рисунком, разумеется, оказалась спираль.
— Сейчас поглядим, что тут...
Савельев ткнул пальцем в иконку с бумажным самолетиком, открыл чат «хаоса» и прокрутил его до конца вверх. Перед глазами мелькали какие-то жуткие психоделические картинки, странные фотографии, грузились видео, и не было конца-края бесконечным подколкам, язвительным комментариями и откровенно злобным, циничным признаниям:
«Честно, давно бы взял ствол, пришел в класс и устроил там кровавую баню»
«Столько раз смотрел на мелкую в коляске, думал толкнуть на шоссе или просто оставить на морозе»
«Батя такой чмошник. Мать ему годами рога наставляла, а он ни сном, ни духом, боится всего, только возится со своими жуками. Ненавижу»
Во рту пересохло. Неужели это могла написать Соня? Прокрутив чат до самого верха, он вчитался в сообщение, открывавшее череду кошмарных происшествий:
«КNTЯТА! ЖИЗНЬ+СМblCll=РЕ@ЛЬНОСТ! ЖИЗНЬ-PE@llHOCTb= — CMblCЛ!!! NГРАТ????
Ерунда какая-то! Жизнь минус реальность равно минус смысл? Бессмысленность? Савельев поморщился – написанное и правда было какой-то бессмыслицей. Прокрутив чат ниже, он встретил первое «З@ДАН» — видео, на котором под рев электрогитар человек в капюшоне блевал на монитор. Лица его не было видно, а рвота на мониторе формировалась в слово «Veritas». Ниже шли признания – как кто-то мечтает придушить домашнюю кошку; как фантазирует о том, чтобы изнасиловать одноклассницу; описывает в красках сцену ограбления банка. Зацепило глаз сообщение: «Мечтаю разъебать батин микроскоп». Здесь уже не оставалось места сомнениям – это написала Соня. Прокрутив до следующего видео, Савельев, холодея, осознал, чего требовало новое задание. Это была запись девяносто третьего года – как танки стреляют по Белому Дому, и его окна разлетаются вдребезги под безумный ремикс «Лебединого озера». Алексей Викторович сравнил дату – по всему выходило, что видео вышло ровно в тот день, когда ему запустили бутылкой в окно.
«Не только в твое» — вспомнилась новость, прочитанная Забулыжниковым.
С другими заданиями было еще проще: для одного кто-то перемонтировал кусок мультфильма «Трое из Простоквашино» так, чтобы почтальон Печкин принес дяде Федору мертвого галчонка – это, значит, требование засунуть в почтовый ящик голубя. Дальше была испещренная дефектами пленки нарезка из какого-то немого фильма времен Веймарской республики, изображающее шествие флагеллантов. Запись явно призывала «усмирить плоть». Фантазия тут же услужливо подкинула картину того, как какой-нибудь прыщавый акселерат вырезает на спине у Сони злополучный знак. Следующее видео намекнуло на судьбу Пенелопы – на нем Губка Боб жестоко душил поводком свою домашнюю улитку. Глазки навыкате налились кровью, лиловый язык вывалился набок, под поводком четко багровела странгуляционная борозда.
Какой же психопат предлагает такие игры детям? Каким больным ублюдком нужно быть, чтобы заставлять подростков вытворять подобное? Глаза Савельева расфокусировались, потеряли из виду телефон, упали на тетрадь с сочинением о Базарове. Теперь текст рассказывал о чем угодно, но не о нем:
«Хаос ответ есть, все лишено смысла, все бесполезно, ничто важно не. Есть лишь бесконечное НЕТ. Мир – помойка, Х@ос правит, Б0Г умер, Кронос съел Иисуса.»
Строчки перескакивали друг на друга, слова менялись местами, буквы перемешивались, закручиваясь в лишенную какого-либо значения и смысла спираль.
Вдруг в соседней комнате что-то громыхнуло. Савельев подскочил на месте, рванул в свой кабинет, включил свет – никого. В помещении царил хаос – все полки вынуты из шкафов, одежда разбросана по полу, люстра разбита, кровать проломлена посередине. Микроскопа на столе не было.
— Какого... – выдохнул Савельев, а секунду спустя увидел в разбитом зеркале старого – еще бабушкиного – серванта отражение дочери. За мгновение до того, как тяжелое основание микроскопа врезалось ему в затылок, Алексей Викторович осознал смысл предпоследнего задания: сын забил Сатурна насмерть. Дитя убивало родителя.
Савельев рухнул, как подкошенный, а Соня, опустившись на колени продолжила долбить мокроскопом по черепу, пока тот не сплющился и не стал мягким. Тишину нарушали лишь влажный хруст, чавканье и тяжелое дыхание девочки. Когда, наконец, голова Савельева превратилась в кровавую кашу, соня встала, поправила волосы, стерла кровь со лба и вынула из руки отца свой мобильник. Нарисовала спираль на экране.
«КNTЯТА! ФИНалbн0е 3@ДАН. ИГРАТ?»
Соня внимательно смотрела на экран, пока на нем под звука дабстепа творилось неведомое. Потом кивнула, усмехнулась, произнесла вслух:
— Так и знала! Изи.
Уже через минуту поводок Пенелопы был надежно закреплен на крюке, державшем люстру. Взобравшись на табуретку, Соня отложила телефон, посмотрела в окно. Там, в многоэтажке напротив в нескольких окнах уже болтались чьи-то силуэты. Вот кто-то открыл фрамугу на последнем этаже, встал на карниз, посветил вниз мобильником. Соня улыбнулась, помахала ему рукой, с вызовом крикнула в открытое окно:
— Спорим, я быстрее?
И шагнула вперед, туда, где за пределами табуретки растекалось безбрежное, бесконечное, пустое и бессмысленное ничто.
См также[править]
Текущий рейтинг: 57/100 (На основе 88 мнений)
