(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Янгаул-Черемша
Он и сейчас лежит в ящике моего стола. Пожелтевший, с полустертыми, будто пудра с женской щеки после поцелуя, буквами и цифрами, хранящий четкие складки, повторяемые уплотнившимся за многие годы пластиком файла, в который он помещен. Самый заурядный и потому – настоящий. Билет с запада на восток.
Зачем он мне? Наверное, в напоминание о том, что тот душный летний день и в самом деле был. В моих руках перебывало множество билетов, связанных с путешествиями, оставившими след в жизни. Но этот – особый. Он несет следы, не дающие забыть того, что случилось тем самым давним летом. Глубокие, сквозные отпечатки пяти ногтей, взлохматившие бумагу и окантованные неровными бурыми контурами.
Хотя и эти следы я мог бы, при желании, списать на случайность. А такое желание возникало не раз, и настолько большое, что хотелось и вправду усмехнуться своей излишней впечатлительности прежде и нетвердой стариковской памяти впоследствии, и забыть эту историю, как предутренний сон. Однако это невозможно, ведь старинная, диковинная для нынешней молодежи блестящая коробочка флешки хранит слова той, кто оставила следы на моем билете, и с кем дважды я виделся лично.
Это был июль – хорошо вспоминать подробности, когда перед глазами билет, правда? – в который я закончил свое долгое деловое пребывание в столице и наконец-то отправился поездом домой, в далекий зауральский город.
Никогда особо не жаловал поезда, но в тот раз, несмотря на то, что в моем купе оказалось четверо попутчиков вместо обычных трех, да и полка досталась верхняя, поездка приносила тихую радость. Может, от смены надоевшей столичной слякоти и неуверенного, слабо греющего света на яркое, щедрое солнце. Или от веселой болтовни неожиданной пассажирки - девочки лет пяти, самоотверженно пытавшейся помогать разгадывать журнальный кроссворд своему отцу – крепкому, с суровым лицом и командирским голосом мужчине, направлявшемуся в военный городок. Или просто от общения с симпатичной, работавшей всего лишь третий рейс проводницей, которой ассистировал бывалый спутник, пожилой, немногословный, с умными и хитрыми морщинами у глаз – настоящий железнодорожный волк.
Ужин и сон, в течение которых мы оставили яркий, угловатый и вечно шумный город и незаметно пересекли знатный кусок Европы, были замечательны, а утро – теплым и приветливым. В полдень второго дня я, обычно необщительный, стал добр и благодушен. Помог разгадывать не взятый вчера двойным штурмом кроссворд, чем заслужил удивленно-уважительные взгляды мужчины, показав небольшие знания в военном деле и физике. Сложил его дочурке цветную бумажную птичку. Выслушал и поддержал тираду попутчицы о назойливых советах не нашей «стюардессы» посетить вагон-ресторан, ну или хотя бы заказать комплексный обед, стоивший тут как два таких же, но на твердой земле. Выяснив, что ее пухлый сосед – это сын, неожиданным образом отправляющийся поступать из Москвы в не-Москву, я, сам того не ожидая, устроил ему маленькую репетицию экзамена по предмету, который крепко помнил со студенчества. «Комбат», как я мысленно назвал отца девочки, даже отвлекся от журнала и увлеченно подсказывал парню нужное, а то и сам отвечал на мои вопросы упитанному абитуриенту. В общем, атмосфера в купе сложилась добрая.
Поезд ненадолго остановился у рядка серых и желтых зданий крупной станции с тюркским именем, разогнался вновь, и под ногами снова привычно и мягко закачалась вагонная палуба.
«Погоняв» будущего студента и пошутив насчет оплаты репетиторства, я вышел в коридор. Теплые лучи лились прямо в окна, создавая не жару, а томное тепло, разбавленное приятным сквозняком из открытых форточек. Из купе выбирались люди, умиротворенно взирая на проносящиеся мимо сочные виды. Зеленые холмы прятали за собой уютные поселки с блестящими куполами и тонкими минаретами, перемежались речками и полями, поднимались снова, уже повыше, пока не превратились в почти сплошные, близкие к путям стены травянистых скатов и деревьев, росших в несколько ярусов. Еще ближе, перед самыми глазами, проносились то смазанные, то четкие при смене взгляда стайки васильков и одуванчиков, россыпи ромашек, огромные зонты тысячелистников. Вкусно пахла хвоя.
В коридоре выгуливали пуделя и кота. Они, немного растерянные, нервно озирались и на диво дружно шли вдоль купе, разглядывая все вокруг и нюхая новые, незнакомые ароматы.
Позаимствовав у «своей» проводницы авторучку, я вернулся на полку, решив нарисовать ее портрет в полный рост, как есть – в серой форменной жилетке и юбке, в белой рубашке и мягких туфлях, чтобы потом, сходя с поезда, вручить его девушке, внеся в мир чуть больше позитива. Заканчивая нелегкий, с учетом тряски, труд, я выронил ручку и, повернулся к торцевой стенке купе, чтобы извлечь ее из щели между стенкой и матрацем.
И едва не расшиб лоб от сильного толчка, с дребезгом своротившего всю посуду со столика и швырнувшего бы на меня упитанного абитуриента, окажись он на противоположной полке. Мои попутчики разом вскрикнули, страшно, оглушительно лязгнула сталь – и такой же вибрирующий грохот послышался, почувствовался всем телом. Мигом позже меня откинуло назад, и только поднятая рамка лежака и левая рука, вцепившаяся, пронзив болью пальцы и запястье, в навес у изголовья, удержали меня от падения.
Грохот прошел, и я подумал, что поезд ненароком переехал оленя. «Или слона», - несмешно пошутил внутренний голос.
Все еще боясь отпускать свою точку опоры, я осторожно глянул вниз. Меня встретил ошарашенный взгляд парня.
- Прямо ле-лежачий м-мент какой-то, - пробормотал он. Из его носа тонко змеилась кровь. Его мать, побледневшая, но совершенно невредимая, выбралась из угла купе, держа в руке целую, но совершенно пустую кружку. Села, охнула, сунула сыну бумажную салфетку и, пробормотав «Извините», начала стряхивать с себя быстро теряющие блеск чайные капли. «Комбат» сбросил на столик и под ноги небьющуюся посуду и другую мелочь, осыпавшую его при ударе, и метнулся к дочери.
- Пап, я правильно упала? – спросила, приподнявшись, девочка, свернувшаяся комочком на сиденье.
- Если цела, значит, правильно, - с облегчением сказал мужчина, усаживая ее на колени.
- А может, еще надо было головой от вспышки, нет? – усомнилась она, не проявляя никаких признаков испуга.
- Не надо. Не было вспышки.
В коридоре и соседних купе тоже шумели, ворчали и ругались. Поезд тем временем выровнял ход и ехал, как ни в чем не бывало. Даже, вроде бы, тише, чем до происшествия. Я аккуратно спустился вниз и помог попутчикам прибираться.
- И что это было такое? - обратилась к нам женщина со смесью гнева и растерянности. Мы с Комбатом переглянулись.
- Может, сбили кого... В смысле, зверя. - вяло предположил я.
- Или машину на переезде смахнули, - абитуриент унял кровь и теперь мял подрагивающими пальцами потемневший салфеточный ком. - В интернете же показывают...
- Нет тут переезда, - Комбат махнул рукой за окно, где в дюжине метров от края насыпи тянулась все та же крутая, покрытая лесом стена. - Может, разрыв путей, но как мы тогда проскочили, не вильнув, не завалившись... Бывает, значит.
Женщина возблагодарила бога, и тут в дверь вежливо постучали.
- А пусть они нам и ответят! - нервно сказала мать, отпирая купе.
– Они-то при чем, - ухмыльнулся я, но подумал, как знать?
Проводница, моя тайная модель, не дала никому раскрыть рта:
- У вас все в порядке? - и, окинув настороженным взором наши лица и остатки бардака, продолжила официальней. - Уважаемые пассажиры, приносим свои извинения за случившееся и надеемся, что это не принесло вам неудобств. Если нужна помощь...
- Да спасибо, сами как-то, - прервал ее Комбат. – Там, вообще все целы?
Девушка опустила плечи и просто ответила:
- Да.
- А что конкретно случилось? - задал я волнующий всех вопрос. Она чуть улыбнулась, но заговорила неуверенно.
- Небольшая заминка, нештатная, но все обошлось.
- Какая заминка? - нахмурилась мать.
- Мы немного задели... Но машинист справился. В нашей компании лучшие машинисты!
- Угу. Летайте самолетами. А что задели?
Проводница все так же улыбалась одними губами. Крепко, в ниточку сжатыми. И была бела как мел. Девочка, вглядевшись в нее, вдруг уткнулась отцу в грудь.
- Ну и? - недовольно спросил он.
- Все в порядке, уверяю вас, - напряжение с лица девушки не ушло. - Просто на путях было незапланированное... - она помолчала, - препятствие.
- Будто бывают запланированные, - проворчал парень, потирая нос. - что за препятствие?
Проводница будто его не слышала.
- Спасибо за понимание, меня ждут другие пассажиры. Приятного пути!
И упорхнула. В открывшемся коридорном окне ехала та же плотная зелень.
- Ну здрасьте, приехали! - взволновалась мать. - Везут людей, едва их не угробили, а как объяснить, так молчок. Здорово! У них машинист там не пьяный?
- Не должен, - серьезным тоном отозвался Комбат, глядя в окно. - Нехорошо обошлись. Но раз так, то надо. Наверное.
С минуту все молчали, по купе, резво сменяя друг друга, бежали назад светлые и темные полосы – ехали лесом. Правда, медленнее привычного. «Скоро разгонимся», - подумал я, когда девочка, неотрывно глядевшая в окно, вдруг отчаянно закричала:
- Бабочки!
Она была абсолютно права.
С востока, навстречу поезду, свистя и воя в хвойных вершинах и низких ветвях, все больше и больше разгоняясь в узкой полосе отчуждения, отражаясь от плотных стен леса, понеслась мощная волна ветра. Упругого, сильного, вмиг взметшего мелкий мусор, пыль и ломаную хвою плотным облаком, что обрушилось на нас. В этом ветре, бешено струящемся, обтекая вагоны, неслись вперемешку с травинками и иголками, блестя мгновенными точками и пятнышками, не в силах справиться с потоком, стрекозы, жучки и красивые яркие бабочки.
Все это цветастое конфетти неслось мимо нас к хвосту поезда с минуту, а потом резко, почти пугающе, прекратилось.
Жуткое завывание воздуха резко стихло, вернув обычный звук мерного движения поезда. Но ненадолго. Потому что снова, но уже тише и тяжелее, громыхнуло по крыше дальнего вагона, заставив весь хвост состава будто тяжко вздохнуть, и движение замедлилось. Мы, то переглядываясь между собой, то без толку оглядывая внешний мир, молчали.
И тут поезд как-то тоскливо скрипнул и встал совсем. Кто-то в соседних купе разразился новой руганью, затявкал пудель. Комбат тихо ругнулся.
По коридору поспешили шаги. «Ну что такое?» - разом накинулись мы с вопросом на проводницу. Она, секунду поглядев – не на нас, а в окно, где качались после шквала ветки, быстро ответила:
- Все нормально, извините, за неудобства. Закройте, пожалуйста, окна. Техническая необходимость.
- Да поскорее! – добавил, глянув на ходу в купе, ее озабоченно-сердитый коллега. Я заметил, как он качал большой головой. – Эх! Девять лет…
- Какие девять лет? – спросила мать абитуриента. Абитуриент пожал плечами, потянул оконную штору вниз. Та, старая и заскорузлая, не сразу подалась. Я помог. Наружный свет превратился в плотную матовую бледность. Стало мутно и совсем странно, будто мы очутились внутри пустой упаковки из-под масла.
Гортанно гудели по всему вагону двери, люди спрашивали, спорили, ворчали. Гудело опять. Проводники ушли куда-то. Прошло минуты три, внутри и снаружи стихло. Вдруг дверь соседей, открываясь, заурчала снова.
- И что это такое? – раздался злой мужской голос. – Делать нам нечего.
- Мама, темно! – захныкал ребенок. – Открой!
После недолгого пререкания первый голос хмыкнул.
– Ну и ладно! Откроем щас. И в коридоре бы надо.
Вокруг забухтело, зашевелилось облегченно. Напряжение чуть спало. Комбат приподнял край шторы, быстро выглянул, привел штору в порядок.
- Пусто, - сказал он. – И тишина. Даже трава не колышется.
Наша дверь с грохотом отъехала, и старый проводник с перекошенным, яростным лицом прошипел:
- Не шумите! Штору трогали? – и на наши отрицательные жесты продолжил. – Сейчас будет обход! Начальник поезда сделает обращение. Нельзя открывать окна и двери, даже в коридоре. Сидите на местах и сохраняйте спокойствие!
- А скоро мы… - уставилась на него женщина.
- Минут двадцать, - уверенно ответил проводник и, на этот раз мягко закрыв дверь, перешел к соседям. Там завозились, мужчина начал громко и грубо спрашивать, но тихий ответ заставил его умолкнуть. Ребенок проныл что-то, быстро стих.
Дальше – заорал истошно кот, поднялся непонятный шум. Пролетела коридором проводница, с ней стали спорить, она успокаивала, потом разъяснял что-то ее напарник. Потом хвост вагона сразу загомонил, зашумел слитно злые, испуганные, нервные голоса.
- Кобеля заткните! – отчетливо гаркнул проводник. – Разве не понимаете? Нужно прослушивать при обходе! Для вашего же блага.
И тут в динамик коридора ворвался с треском хриплый, немолодой голос:
- Уважаемые пассажиры, с вами говорит начальник поезда. Обход начнется через минуту. Затемните окна ваших купе, закройте по возможности плотно и равномерно. Можно использовать постельное белье. Большое спасибо.
- Все слышали? – придушенно, но отчетливо спросил из коридора проводник. – А ты что стоишь?! – и проводница куда-то побежала. – Окна закройте и не трогайте! Сядьте подальше от них, ближе к выходу!
- До обхода тридцать секунд, - ожил динамик. – Поторопитесь! Спасибо.
Вспыхнула и мигом угасла женская истерика, задвигались новые двери. Снова плакали дети, шуршали и падали вещи, наступили на пса.
Началась бешеная работа и у нас – вмиг оконную штору крепко прижали два матраца, в зазоры между ними и рамой были всунуты простыни и одеяла. Стало темно и душно, поднятая пыль лезла в нос.
- А теперь не двигайтесь и соблюдайте тишину! – шептала девушка, переходя от купе к купе. – Это для вашей безопасности!
В глубине вагона послышалась возня и проклятия, стихшие на миг. И вдруг, в последние секунды, отведенные начальником поезда перед непонятным «обходом», проводник отчаянно проревел:
- НЕ ТРОГАЙТЕ, МАТЬ ВАШУ, ОКНА!
И все почти стихло – не до конца. Конец возне наступил, когда лязгнул дальний вагон. В мертвой тишине и полумгле, вдавив себя в сиденья, налепившись в углы у двери, отстранившись от нелепой стенки тряпок и набивки, загородившей окно, в запахах опрокинутой еды, питья и старой пыли, мы услышали то, что приближалось к нашему вагону с хвоста.
Это были тихие, осторожные шажки. Вернее, шлепанье, будто по крышам вагонов осторожно крались босиком. Шлепки шли не парами, а тройками, причем одну ногу будто подтягивали. Шлеп…топ…топ. – и пауза, недолгий перерыв. И снова – шлеп, топ…
Дыши мы чуть громче, вряд ли бы расслышали это – стенки и крыши вагонов все же довольно толсты. А шлепанье уже отчетливее раздавалось сверху, и мы в немом смятении втягивали головы в плечи, одними глазами следя за стенками тесной душной коробки, куда добровольно себя закрыли… дали себя закрыть. И это были не шаги.
Взгляд метался по углам, где еле видно курились пылинки, по блесткам глаз соседей, и выше, к нависшим мрачными плитами полкам, ставшим сейчас ненадежной защитой от абсолютной уже тьмы, копящейся сверху. Там еле маячили самые верхние узкие полки, обманчиво, смертельно-бледные на фоне разлитого под самой невидимой крышей вечного мрака.
А шлепанье, точнее, сильные тройные шлепки по крыше чем-то вроде гигантской ладони, продолжались. Они били и били примерно по центру крыши, над продольной стенкой, отделявшей коридор от купе. Нашего купе… И подобрались почти к нам.
Женщина тихо сползла на грязный пол, Комбат молча отправил туда же дочку. Та послушно нырнула, скорчившись у самой двери. Секунда – и мы все услышали.
- Есть тут кто-нибудь? – спросил снаружи тонкий, но густой и громкий голос. Смахивавший на голос пятилетнего ребенка. Новый шлепок – и тишина. Владелец голоса, кем бы он ни был, остановил свой обход напротив нас.
- Есть здесь кто-нибу-удь? – протянул он. Абитуриент придушенно всхлипнул, а я пытался представить силу легких и гортани, издавших звук, так четко пробивавшийся сквозь вагонные стены и наглухо закупоренное окно.
- Мо-жет е-есть? – сам себя спросил голос. Сильный шлепок, хлестко, криво, между крышей и окном – зазудело сильно стекло, но наша баррикада устояла.
Снаружи засопело, почти как тот шквал, унесший бабочек, и, сместившись чуть вперед, ударило над купе соседей. Сказало утвердительно.
– Есть кто-то!
Бок вагона мелко задрожал. Мы трое, оставшиеся до сих пор на местах, близкие к горячке помешательства, сползли под столешницу, замерли комками трясучей испуганной плоти. Возня и шлепки продолжались.
- Е-есть!
Внезапно этому голосу громко и четко, суховато ответили. Другой человек, не начальник.
- Никого нет!
Все, что было в поезде и над ним, умолкло, будто с отключенным звуком. Но вновь ожил динамик, и говоривший – как я понял, наш машинист, повторил:
– Никого здесь нет!
Тишина. Мы слышали сердца друг друга и кровь в собственных, по-звериному напряженных, настороженных ушах.
- Тут товары везут. То-ва-ры, - продолжал машинист. – Кроме меня, нет никого! Совсем!
- А Ми-и-ша? – с придыханием, недоверчиво спросил не-ребенок.
- Он мой помощник! – последовал четкий ответ. – Помогает ехать. И все. Больше никого!
Два-три слабых шлепка впереди, еще удар по вагону перед нами – что бы ни помешало нашему поезду, оно двигалось к его голове.
- Совсем нет! – произнесло оно.
Долгая, неясно во сколько растянувшаяся пауза. Пауза, которая могла стоить жизни людям со слабыми сердцами и нервами.
- Ну ла-адно… - неожиданно грустно произнесло наше «препятствие».
Нас всех сотряс чудовищный удар – стекло не лопнуло лишь чудом, и чудом же никто из пассажиров не закричал. А поезд, подстегнутый страшной силой, дернулся вперед, проехав метров тридцать, и лишь потом, неправдоподобно скоро, заурчали, набирая ход, двигатели, и мы поехали вперед.
Спустя минут десять мы ожили, встали, проверяя, целы ли сами и попутчики. Едва удалось успокоиться и протереть тряпочками со спиртом небольшие ушибы и царапины, как вернулась проводница, застучала в двери, испуганно глядела и слушала нас. Возмущенных, злых, но быстро растерявших задор. Потому что пришел свет – в дверной проем лился день, а старый проводник, уже открыв коридорные окна, ходил, успокаивал, благодарил за понимание и говорил, что все миновало.
Быстро осмотрев пассажиров – никто, к счастью, особо не пострадал, девушка с тысячей извинений просила немедленно открыть окна купе. Мы, всем вагоном разом, слушались и помогали тем, кто не был в состоянии ни сделать это, ни вообще сдвинуться с места от страха и шока. На общий вопрос, что случилось, она ответила невнятицу.
- Разве вы не слышали? Столкновение… соударение! Чрезвычайное происшествие. Оставайтесь пока на местах, пожалуйста!
Более нервных соседей едва не силой не держал в купе «железнодорожный волк». Вдалеке снова нарастал шум: оказалось, нас не пускали не зря. Открылись хвостовые двери, и через наш вагон прошли десятка два перепуганных, держащихся за бока и головы людей. Без остановок, дико поглядывая на нас, не менее дико таращившихся на них из купе, они прошли за своими проводниками к голове поезда и быстро исчезли в переднем вагоне.
- Ну хоть живы все, - охнула наша спутница, которой подавал таблетки сын.
- Папа, а бабочки больше так летать не будут? – с надеждой спросила девочка Комбата. Он приобнял ее, посадил на чистый угол сиденья.
- Конечно, не будут! Будут правильно летать, красиво. Слышала, что тетя проводник сказала? – и тише обратился к нам. – Слыхали? Чрезвычайное происшествие! Да им за такие слова начальство не язык, а руки-ноги оторвет! Но сказала все же. Значит, дело было худо.
- Что ж это такое? – промычал, опасливо глядя в мирный пейзаж за окном, парень. Никто не ответил.
Скоро лес кончился, а поезд, полязгав немного, пошел заметно быстрее обычного. Еще через полчаса мы влетели на большую станцию, остановившись у дальнего края платформ. Там уже ждали придворной свитой с парадными, будто орденскими лентами, яркие машины спецслужб. Начальник немедленно объявил, что поезд дальше не идет, а всем, следующим дальше, в течение суток предоставят бесплатный транспорт до мест назначения.
- Не могу я тут сутки торчать! – возмутился абитуриент, посмотрел на часы. Поднял брови. Проверили часы и мы – и механика, и мобильные телефоны показывали, что мы прибыли на станцию на два часа раньше графика. А с учетом непонятной аварии и медленного хода на перегоне – почти три. Не дав осмыслить это, нас повели на выход, к медикам и транспортной полиции.
Главное обошлось – полтора десятка ссадин и ушибов обработали на местах, от госпиталей практически все, кого я видел, отказывались, суетясь и возмущаясь случившимся. Значит, будут жить. Кажется, хуже пришлось животным. Пудель носился вокруг людей, будто не узнавая хозяев, и дурно подвывал, а котяра приник к дну своей переноски и молчал, выдавая себя периодическим копошением и треском выпускаемых-впускаемых когтей, будто хотел вкопаться в сумку с головой.
Полиция внимательно выслушала, записала наши сбивчивые, странные показания. На моменте описания диалога машиниста с кем-то или чем-то, ударившим поезд, капитан хмыкнул:
- Это не могло быть галлюцинацией?
- Нет!! – грозно и яростно гаркнули ему сразу человек семь. Отправляясь к привокзальному зданию, я заметил машиниста, красного, как в очень жаркий день, с тяжелым понурым взглядом. Рядом шел в сопровождении врача бледный молодой помощник – видимо, тот самый Миша, которого лесная тварь как-то угадала.
Нас накормили до отвала в станционной столовой, откуда перед тем убрали всех посетителей, и я успел выслушать не один рассказ пассажиров-соседей. Все пережили примерно то же самое. Люди волновались, звонили домой некоторые уже тут начали трястись и плакать, у некоторых пропал аппетит. Особенно после сверки часов. Мы почти решили собраться снова и предъявить за происшедшее местному начальству, но тут работники сказали, что к ближним платформам подошли два поезда, и половина народа, забыв о прочем, снялась с места и ушла. Вечером прибыли еще три состава, и пассажиры, довольные, что в кои-то веки их не обманули, отбыли со станции с забавным, травяным названием Черемша. Провожали их местные работники и наш «волк». Я слышал, как он, наклонившись к дежурному, глазевшему на шествие, сердито бормотал:
- И ведь как уже держат? Третий случай…
Последними, уже на рассвете нового дня уехали человек десять, среди которых был я.
У выхода на станцию стояли два полицейских и наша проводница. Она вежливо попросила сдать бумажные копии билетов. Я, на всякий случай сделав две копии еще в столице, протянул ей одну и спросил, что же все-таки произошло.
- Спасибо! – она проворно сунула бумаги – мою и соседа, в кармашек, и кашлянула. – Чрезвычайная ситуация. Было повреждение в рельсе, а потом соударение с транспортом, шедшим сзади. Никто не пострадал, спасибо за беспокойство.
- Но голос? Удары эти…
- Поезд отходит через три минуты! – затараторила она. – Торопитесь, граждане.
Стражи рядом и ухом не повели. Это было все.
Я прибыл домой почти в срок, и родные с друзьями тревожно расспрашивали меня, как я пережил аварию. И рассказывали мне, что на самом деле, со слов из телевизора, со мной стряслось.
Первый день о причинах аварии молчали. После сказали, что поезд встал из-за неисправного рельса, а в хвостовой вагон ударилась мотриса. Полстраны потом учило новое слово. Показали и немного помятый хвостовой вагон, что был эвакуирован, отцеплен в нарушение всех норм и инструкций, на ходу и брошен среди путей. Спустя неделю зажили последние легкие травмы, пострадавшим выдали страховки и чрезвычайные выплаты, нам, целым, дали компенсацию в половину стоимости билетов, и все стихло. Про пережитый сотнями людей шок и ужас, про странную бурю в лесу, про приход поезда на три часа вперед графика никто, конечно, не сообщал.
Но я помнил про слова на вокзале. «Третий случай». И еще в поезде оброненную фразу проводника про девять лет. И не я один. За месяц удалось собрать нескольких попутчиков, и завести в сети маленький форум. Начали сверять события.
Голос слышали не все, но все слышавшие подтверждали, что он был ребячий, может, девочки детсадовского возраста. Разнились звуки и слова. Но это легко списать на стресс и необычность ситуации. А вот слова машиниста все запомнили твердо. Удар в хвост поезда пришелся сверху-сзади, как и предыдущие громкие шлепки, которыми неизвестная сила простукивала поезд в поисках людей.
Что бы она сделала, найдя или просто увидев нас?
Действия властей никто особо не комментировал кроме как словом «зажали». Все их действия были корректны, уместны и правильны. Для обычного случая. Все показания вносились в документы, никто не был задержан или допрошен вторично. Скорее всего, на станции были рады, что мы быстро покинули ее. Из странностей были удивление и небрежное недоумение временным парадоксом и изъятие всех бумажных билетов. Мы решили, что это из-за показывающих реальное положение дат на них. Электронные билеты на сайте транспортной компании оказались стерты, доказать их правдивость запросами к начальству было невозможно.
Но ведь копия реального билета лежала у меня дома!
И я решил. К тому времени прошло около года, начинался отпуск. Про случай забылось, даже пара-тройка участников нашего стихийного сообщества покинули форум. Дальше баек и искаженных слухов информация не пошла. Официального резонанса событие не вызвало, так как обошлось без жертв. Версия двойной аварии на путях устраивала почти всех. К таким я не относился. Значит, надо было вернуться к началу.
Я не нашел в сети никого из персонала поезда, кроме той проводницы. Отыскал завалявшийся в своих старых бумагах портрет. Не такой уж и плохой, как мне казалось прежде. И завязал с ней разговор в соцсети. Она ответила, увидев рисунок, смутилась, потом удивилась. Вроде, даже обрадовалась.
Это было довольно глупо, но после месяца непринужденного, общения ни о чем я сказал, что еду в отпуск через ее город, где побуду неделю. Она ответила, что показала бы мне город, если б не новый рейс, из-за которого мы пересеклись бы максимум на сутки. Я уточнил даты, подготовившись к срыву плана. Хотя какого там плана? По сути, это была авантюра и блажь. В любом случае она сейчас исчезнет, толком не появившись. А кроме меня, серьезного дела до произошедшего похоже, никому не было.
Девушка написала, где лучше всего снять жилье на неделю. И день, когда может меня встретить перед отбытием в рейс. Через год она выглядела лучше прежнего. Может, сказалось отсутствие гнета рабочих обязанностей и казенной униформы. Она подробно пояснила, где мне снять жилье, а на вечер, перед отъездом, я пригласил ее на кофе, а она меня – на экскурсию. На местный «Арбат». Неужели такая молодая – и одинока? Я гнал лишние мысли, сосредотачиваясь на том, что она говорила – будто не помнила меня на том роковом маршруте, а может и вправду забыла. Я до поры не нарушал этого неведения. И лишь в кафе, за час до прощания, я перевел беседу на ее работу и всякие странные случаи, имевшие там место. Про «аварию» она поведала охотно, хоть и немногословно. Я «припомнил» легенды и байки об этом случае.
- Ну… люди много придумывают, - чуть помедлила она. – Вообще там перегон проблемный, из-за этих гор. То ли магнитят породы, то ли как-то на рельсы влияют. Вот и ходят байки еще с советских лет. Про этот Янгаул еще две-три истории есть, но так, тоже чушь. Ну, мне пора. Спасибо за компанию!
- И тебе, - кивнул я. – А со временем тоже аномалии бывают?
Она нахмурилась, не поняла. Переспросила.
- Я об этом, - достал сложенный пополам билет, разровнял, показал ей. – Июль прошлого года, перегон. Когда нас остановил гигантский ребенок, которому нельзя было показываться из окна. От которого ты и Степан Сергеич нас прятали. Мы тогда приехали на три часа раньше графика. Ты ведь помнишь. И знаешь.
Она дернулась, как от разряда тока, и бросилась на меня. Не на меня, точнее – на билет. Я не успел отдернуть руку. Девушка хищной кошкой накрыла полстола, с треском прорвав листок ногтями правой руки, вминая бумагу в лежавший под ней блокнот, а скрюченными пальцами левой с хрустом врезалась в столешницу. Глухо зашипела от боли, сжала кулак с билетом. Я рванул его на себя.
- Нельзя! – провыла проводница, не обращая внимания на сломанные ногти, на показавшуюся из-под них и мякоти ладони кровь. – Надо сдавать! Верни!
- Это мой документ, - глухо сказал я. – Не имеешь права. Ни ты, ни эти все…
- Отдай! – тише, но с той же яростью приказала она. – Вы же не понимаете! Нельзя такое!
- Почему? Мы все рисковали, - мягче произнес я, оглядываясь, не вмешаются ли в дело соседи из-за ближайших столиков. Но те не заметили. Или сделали вид, может, даже боялись. Как боялась и делала вид, что все в порядке, та, кого я нашел, чтобы узнать правду.
– Слушай, это надо выяснить, а если ты и так все знаешь…
Проводница уже была в дверях.
- Дурак, - пробормотала она, укутав кончики пальцев в салфетку. – Пожалеешь! Лучше уезжай отсюда, только на запад!
Я не стал догонять. Только проверил, идет ли запись на маленький диктофон, что, дико стыдясь, взял с собой на эту прогулку, сохранил запись, и уже наутро вернулся домой. Изложил узнанное в группе, не выкладывая файл с нашей беседой. Это придало временной энергии всем нам, но шли месяцы за месяцами – и ничего нового не появлялось. К осени наступило разочарование. Пара участников даже написала посты с опровержением случившегося и покинули группу, советуя нам не страдать чепухой.
Было ли это влиянием девушки и ее работодателей? Не знаю. Но новое событие убедило нас в том, что виденное и слышанное нами не просто было. Оно продолжилось.
На вторую годовщину «аварии» нам удалось собраться – семь человек, включая Комбата. Тогда, в баре, мы увидели по работавшему там телевизору репортаж о новой катастрофе – сошедшем с рельсов товарном поезде на том же лесном перегоне. Расписание товарных составов добыть мы не могли, но место и обстоятельства до боли напомнили прошлое: хвостовой вагон был наполовину разбит и почти сброшен с путей. Горячее обсуждение произошедшего принесло свои плоды. Комбат вспомнил, что перед поездкой сфотографировал на всякий случай свой билет и обещал показать его не только нам, но и дирекции железной дороги.
Тем же вечером на эту новость откликнулись еще двое. Был послан открытый запрос на выяснение ошибки в расписании нашего злополучного поезда, с фотографиями тех самых билетов. Через долгий месяц пришел ответ, что ошибки не было – короткий, официальный, но заметно сердитый. Комбат настоял, и я, подумав, прибавил к свидетельствам фото своего билета, пробитого ногтями испуганной проводницы. Отозвались в это раз быстро. Полуугрожающими фразами было сказано не мешать работе организации и не дискредитировать компанию, и глупыми просьбами более не докучать. Тем более без малейших доказательств. Фотографии же наших билетов были объявлены фотошопом.
Сказать нам было что. Но доказывать стало нечем.
Через три года на проблемном участке сошли с путей еще один поезд и дрезина – ее команда пропала без вести, что списывали то на непогоду и немногочисленных в регионе диких зверей, то на бандитов.
На местных сайтах железной дороги и близлежащих управ начались жалобы на сбои в расписании транспорта. Внятных ответов на них не последовало, но сбои прекратились.
Пока еще год спустя на перегоне не произошло взрыва обычного пассажирского вагона с гибелью нескольких несчастных пассажиров и проводника. Я помню короткий, безрадостный список. Проводником был Степан Сергеевич. Это должен был быть его предпоследний рейс перед пенсией.
К тому времени наш форум окончательно съежился и перестал обновляться. Даже эта история с массой подозрительных деталей мало кого заинтересовала. Людям свойственно меняться и забывать. Или напротив, они укрывались от своей вечной тревоги? Я мог бы опубликовать сохраненное на флешке странное, рваное интервью проводницы, но все боялся навредить – не столько себе, сколько ей. Кто скажет, на что готова пойти компания для сокрытия тайны перегона? Не лучше ли забыть это и мне?
Я не забыл. Отложил в долгий ящик. Хотя нет, самый обычный, настоящий ящик на дне письменного стола. Жизнь с другими, свежими делами и заботами, оттащила меня от него, и сделала прошедшее значимым, но уже не таким важным.
Были и другие новости. Я не воспринял истории об оползне в районе горного тоннеля на обычном пути уральских поездов и о незапланированном подрыве старых шахт в ходе рекультивации бывших промышленных зон, как нечто связанное воедино. Пока наконец лет десять назад не было объявлено о постройке новой ветки местных путей, что должны были влиться в недавно проложенную Южносибирскую магистраль, соединявшую недавно открытые богатые месторождения с Приуральем.
И вот прошло почти полвека. Говорят, данные на электронных носителях тоже стираются, хоть и медленно. Однако сделанная мной запись цела, снова возвращая меня в теплый летний вечер, обдавший внезапным морозом чего-то чужого, страшного и неизвестного. Я дослушиваю короткий разговор, стыдливо прячу флешку с глаз долой и долго, бесплодно думаю.
Недавно на новый объездной путь перевели все сообщение, и памятная дорога в лесистых склонах стала практически заброшена. Если есть в словах «депрессивная область» позитивный смысл, то разве что такой. Надеюсь, эта ветка пуста, и даже местные жители ей не пользуются. И, может, некому, видеть новые вихри среди тихого дня, кружащие мириады травинок и бабочек. И некому слушать того или то, что с этим вихрями приходит. Это меня утешает. Никто не погубит себя и свой разум в ненормальной, коварной зеленой долине с узкой насыпью и парой железных путей на дне.
Конечно, если только эта ненормальность и находилась единственно на старой линии перегона Янгаул-Черемша.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 59 мнений)
