(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Чад (С. Грабинский)
С оврагов помчались табуны свистящих ветров и, пронесясь заснеженными полями, ударили лбом в белые сугробы. Согнанный с мягкой постели снег скручивался в причудливые трубы, бездонные лейки, хлещущие плети и в безумном водовороте рассыпался белой сыпучей пылью.
Наступал ранний зимний вечер.
Ослепительная белизна метели набирала синеватой окраски, перламутровое сияние горизонта погружалось в мрачную тьму. Снег шел без перерыва. Большие лохматые хлопья падали откуда-то сверху совершенно бесшумно и стелились пластами по земле. Росли на глазах стопы сена, умножая на себе гигантские широкополые шапки, и всюду, покуда хватало глаз, возвышались оскаленные снежные заносы.
Постепенно ветер успокоился и, сложив свои усталые крылья, отправился скулить куда-то в чащу. Пейзаж потихоньку становился четче, вырисовываясь на вечернем морозе.
Ожарский упрямо брел по дороге. Одетый в тяжелый кожух, в грубые до колен сапоги, увешанный измерительными приборами, преодолевал молодой инженер снеговые завалы, преграждавшие ему путь. Два часа назад, отбившись от группы товарищей, ослепленный метелью, заблудился он в поле и после бесполезных блужданий окольными путями наконец пошел напрямик, пока не вышел на какую-то дорогу. Теперь, увидев, с какой скоростью сгущаются сумерки, он напряг все свои силы, чтобы добраться до человеческих домов, пока не наступит сплошной мрак.
Но по обе стороны дороги тянулась бесконечная пустыня, среди которой глазу не было на чем остановиться, ни хижины, ни кузницы заброшенной не видать. Охватило его досадное чувство одиночества. На минуту он сбросил увлажненную потом меховую шапку и, вытерев ее изнанку платком, вдохнул воздуха в усталую грудь.
Пошел дальше. Путь медленно менял направление и, изогнувшись широкой дугой, начал спускаться вниз и на запад. Инженер преодолел изгиб и, обогнув обрыв, поспешным шагом сходил в долину. Вдруг, оглянувшись, он не сдержал непроизвольного вскрика. По правой стороне заблестел тусклый огонек — неподалеку было жилье. Инженер прибавил шагу и через четверть часа оказался перед старой, заметенной снегом хатой, рядом с которой не было никаких пристроек.
Вокруг ни следа какого-нибудь села или хутора, только пара вихрей, словно спущенные с цепи псы, завывали и скулили.
Инженер забарабанил кулаком в темную дверь. Она открылась в тот же миг. На пороге едва освещенных сеней стоял седой старик, приветствуя его странной улыбкой. После просьбы о ночлеге кивнул дружелюбно головой и, меря глазами крепко сбитую фигуру молодого человека, произнес ласковым, даже нежным голосом:
— Будет, конечно, где положить ясну головушку. Еще и на ужин не поскуплюсь, конечно, накормлю ясного пана и выпить дам, а как же без того. Заходите в дом, вот сюда, к теплу.
И мягким отцовским движением обнял гостя за пояс и повел к двери в комнату. Ожарскому движение это показалось дерзким, и он охотно сбросил бы руку старика, но держала она его крепко и, когда уже он, преодолевая внутреннее сопротивление, переступал высокий порог, то споткнулся и упал бы, если бы не поспешная помощь хозяина, подхватившего его, будто ребенка, на руки и внесшего без малейшего усилия в дом. Тут, опустив инженера на пол, старик сказал каким-то другим голосом:
— Как же вы шли по такому ветру? Вы же легенький, как перышко…
Ожарский остолбенело взглянул на мужчину, которому он показался перышком, и вместе с удивлением почувствовал еще и отвращение к этой назойливой вежливости, к льстивой улыбке, словно бы навеки запечатавшей уста хозяина. Теперь, при свете закопченной лампы, свисавшей на шнуре с грязного потолка, мог внимательно его разглядеть. Мужчине было лет семьдесят, но худая, ровная осанка и только что продемонстрированная мощь противоречили такому преклонному возрасту. Лицо имел крупное, покрытое бородавками, буйные, обвисшие подковой седые усы и такие же седые длинные волосы. Глаза были особенные — черные, с демоническим блеском дикого страстного огня, оказывавшего на Ожарское магнетическое воздействие.
Хозяин тем временем принялся готовить ужин. Снял с полки ветчину, буханку хлеба, достал из буфета графин с водкой и поставил на столе перед гостем.
— Прошу к столу. Чувствуйте себя как дома, сейчас принесу борща.
Похлопав по-панибратски гостя по колени, вышел в амбар.
Ужиная, Ожарский рассматривал хату. Она была низкая, квадратная, с пыльным потолком. В одном углу у окна стояла лавка, а напротив — что-то вроде прилавка с бочонком пива. Повсюду висела густая с серебряными блестками паутина.
— Душегубка, — процедил он сквозь зубы.
В печи клокотало пламя, под четырехугольной заслонкой дотлевал уголь, и это тихое тление жара сливалось с ворчанием закипевшего на плите блюда в таинственную полусонную беседу, в приглушенные шепоты душной хаты на фоне метели.
Скрипнула дверь амбара, и, вопреки ожиданиям Ожарского, подбежала к печи невысокая, крепко сбитая девка. Отставила в сторону большой горшок и, склонив, налила в глубокую глиняную миску густого наваристого борща.
Девка молча поставила перед Ожарским ароматное блюдо, второй рукой подавая ему добытую из ящика ложку. Наклонилась при этом так близко к нему, что коснулась его щеки, словно нехотя, выпавшими из ворота простой рубашки грудями. У инженера пошли мурашки. Груди были молодые и полные.
Девка села на скамью рядом и уставилась на гостя взглядом больших, голубых, чуть подернутых слезой глаз. На вид ей было лет двадцать. Золотисто-рыжие буйные волосы падали на плечи двумя толстыми косами. Полное лицо портил длинный рубец от середины лба через левую бровь. Пухлые груди были цвета светло-желтого мрамора, поросшие легким золотистым пушком. На правой груди виднелась родинка в форме маленькой подковки.
Девушка ему понравилась. Протянул руку к ее груди и погладил. Она не пыталась защититься от этого прикосновения.
— Как тебя зовут?
— Мокрина.
— Красивое имя. Вон тот там твой отец? — указал рукой на амбар, где исчез недавно старик.
Девчонка улыбнулась загадочно.
— Что за «тот там»? Там сейчас нет никого.
— Э, не выкручивайся. Ты его дочь или любовница?
— Ни то, ни другое, — рассмеялась широким простым смехом.
— А кто же ты, служанка?
Нахмурилась с презрением.
— Еще чего удумал. Я здесь хозяйка.
Ожарский удивился.
— Так он твой муж?
Мокрина снова рассмеялась.
— Не угадал, ничья я не жена.
— Но спишь с ним, да? Старый, а горячий? С тремя такими, как я, справился бы. А в глазах аж искры полыхают.
— Слишком уж ты любопытный. Нет, ложиться с ним не ложусь. Как бы я это сделала? Ведь я происхожу из него… — запнулась при этих словах, подбирая нужные.
Вдруг, словно пытаясь избежать его смелых рук, вывернулась и пропала в амбаре.
— Странная девка.
Ожарский выпил пятую рюмку водки, и его разморило. Тепло разогретой хаты, усталость после долгого путешествия и горячий напиток навеяли сонливость. Уснул бы, если бы не повторное появление старика. Хозяин принес под мышкой две бутылки и наполнил рюмки для гостя и для себя.
— Это хороший вишняк. Очень старый.
Ожарский хлебнул и услышал, как в голове закружилось. Старик следил за ним исподлобья.
— Но ведь ясный пан совсем мало съел. А пригодилось бы на ночь.
Инженер не понял.
— На ночь? Что вы имеете в виду?
— Ничего, ничего… Но окорочка у вас неплохие!
И ущипнул его за бедро.
Ожарский отодвинулся, одновременно нащупывая револьвер.
— Эй, чего вы сразу так бросаетесь? Просто шутка и только. Потому что вы мне нравитесь. Времени у нас много.
И, словно для того чтобы успокоить, отодвинулся к стене.
Инженер остыл, а чтобы поменять тему, спросил:
— Где та ваша девка? Почему она прячется за дверью? Вот вместо этих глупых шуток лучше пришлите мне ее на ночь. Я неплохо вам заплачу.
Хозяин, казалось, ничего не понял.
— Простите, ясный пан, но нет у меня никакой девки, а там за дверью нет сейчас никого.
Ожарский, хорошо уже захмелев, вскипел.
— Что ты мне, старый пень, плетешь глупости прямо в глаза? Где девка, которая только что мне борщ подавала? Позови Мокрину, а сам убирайся!
Старик и с места не сдвинулся, только посмотрел на гостя с насмешкой.
— Ага, значит, Мокриной нас нынче зовут.
И, не обращая внимания на разъяренного инженера, тяжелым шагом направился в амбар. Ожарский бросился за ним, чтобы ворваться внутрь, но в ту же минуту оттуда появилась Мокрина.
Была в одной рубашке. Золотисто-красные ее волосы рассыпались мерцающими волнами по плечам и блестели на свету.
В руках держала три корзины, наполненные свежевыпеченными хлебами.
Поставив их на скамье возле печи, взяла кочергу и принялась выгребать раскаленный уголь. Наклоненная вперед к черному отверстию ее фигура изогнулась упруго, натягивая пышные девичьи формы.
Ожарский, не соображая, что делает, схватил ее в объятия и, задрав рубашку, принялся расцеловывать разгоряченное от огня тело.
Мокрина смеялась и не сопротивлялась. Вывернув тем временем дотлевшие головни, остальной жар бросила небрежно скраю, после чего бережно вымела весь пепел. Однако горячие объятия гостя мешали ей в работе, потому что наконец, высвободившись из его рук, шутливо замахнулась на него лопаткой. Ожарский на минуту отступил, ожидая, пока она закончит с хлебами. Наконец она выложила все буханки из корзин и, посыпав их еще раз мукой, сунула в печь.
Инженер дрожал от нетерпения. Схватил ее снова и, тянув к кровати, попытался задрать рубашку. Однако девка не далась:
— Сейчас нет. Слишком рано. Потом, через час, около полуночи, приду вынимать хлеб. Тогда возьмешь меня. Ну пусти уже, пусти! Если сказала, что приду, то приду. Силой все равно не дамся.
И, ловким кошачьим движением выскользнув из его объятий, снова исчезла в амбаре. Попытался вбежать туда за ней, но наткнулся на запертую дверь.
— Вот шельма! — процедил сквозь зубы. — Но в полночь так легко не выкрутишься. Должна будешь прийти за хлебом. На всю ночь в печи его не оставишь.
Немного успокоившись, разделся, погасил свет и лег в постель, не собираясь засыпать.
Постель была удивительно удобна. Вытянулся с удовольствием, подложил руки под голову и погрузился в то особое состояние перед сном, когда мозг, утомленный дневным трудом, словно спит, а словно грезит — как лодка, пущенная на волю волн.
На дворе завывал ветер, ослепляя окна снежной метелью, издалека — из лесов и полей — доносился приглушенный вихрем вой волков. А здесь было тепло и темно. Только жар угольков мерцал и бросал сияние на стены. Сквозь щели просвечивали рубиновые глаза, приковывая взгляд… Инженер всматривался в угасающую красноту и дремал. Время текло очень медленно. Каждую минуту открывал отяжелевшие веки и, борясь с сонливостью, поглядывал на мигающие огоньки. В мыслях беспорядочно менялись фигуры хитрого старика и Мокрины, неизвестно почему сливаясь в какое-то странное единство, несусветную химеру, которая стала плодом их страсти. В голове всплывали разные вопросы, на которые не было ответа, неслись бессвязно какие-то слова и лениво перекатывались в голове, словно горсть камней…
Тяжелая духота овладела мозгом, заполняла горло, грудь, странная истома закрадывалась в тело, порабощая его и пеленая. Выпрямленная рука попыталась оттолкнуть невидимого врага, но тут же отяжелела и опала.
Где-то среди ночи Ожарский очнулся. Протер лениво глаза, поднял тяжелую голову и прислушался. Показалось ему, что слышит шорох в печи. Как будто осыпалась в трубе сажа. Напряг зрение, но из-за сплошной тьмы не мог ничего увидеть.
Вдруг сквозь замерзшие стекла хлынуло в избу лунное сияние и, пересекая ее ясной полосой, улеглось зеленым пятном под печью.
Инженер поднял глаза и увидел вверху пару голых икр, торчавших из отверстия в дымоходе прямо над плитой.
Смотрел, затаив дыхание. Между тем медленно, под шуршание продолжающей осыпаться сажи, вылезли поочередно из трубы толстые круглые колени, сильные широкие бедра и наконец жилистый могучий женский живот. В конце концов вся фигура выскочила из отверстия и встала на полу. Перед Ожарским стояла в сиянии месяца огромная уродливая старуха…
Была она совсем голая с распущенными седыми космами, спадающими ей на плечи. И несмотря на седину волос, ее тело сохранило странную сочность и гибкость. Инженер, как завороженный, блуждал глазами по налитым и стоячим, как у девушки, грудям, по бедрам крутым и круглым. Ведьма, словно стремясь, чтобы он ее лучше разглядел, стояла некоторое время неподвижно. И вот без единого слова подступила на пару шагов поближе к кровати. Теперь он мог разглядеть и ее лицо, до сих пор укрытое мраком ночи. Встретился с пламенным взглядом сильных черных глаз, светящихся из-под сморщенных век. Однако больше всего его удивил вид ее лица. Было оно старое, вспаханное кружевом складок и углублений и как бы двоилось. Напрягая память, он решил загадку: ведьма смотрела на него одновременно двумя лицами — хозяина и Мокрины. Гадкие бородавки, разбросанные по всей поверхности, кривой нос, демонические глаза и веки принадлежали старику. Однако пол ее был бесспорно женским, белый рубец на голове и родинка подковкой на груди выдавали Мокрину.
Смущенный своим открытием, инженер не сводил глаз с магнетического лица ведьмы.
Между тем, она подошла еще ближе и запрыгнула на кровать, наступив большим пальцем левой ноги на уста инженеру. Случилось это так неожиданно, что не было даже времени, чтобы увернуться из-под ее тяжелой стопы. Охватило его чувство странного страха. В груди билось беспокойное сердце, а свленные губы не могли даже вскрикнуть. Так прошла в молчании долгая минута.
Медленно отодвинула одеяло второй ногой и принялась сдирать с него белье. Ожарский попытался защищаться, но силы его покинули, и все тело охватило вялость. А ведьма, увидев, что он уже покорился ей, села на постели возле него и начала дикие срамные ласки. Через несколько минут она овладела его волей так, что он уже дрожал от желания. Распутное, животное, ненасытное совокупление раскачало их тела и сплело в титанических объятиях. Похотливая самка бросилась под него и, ухватив его член, как молодая девка, затолкала себе между бедер.
Ему показалось, что она совершенно обезумела, обхватила его нервными руками, обхватила крепкими своими ножищами и сжала в безобразных объятиях.
Почувствовал боль в пояснице и в груди:
— Пусти! Задушишь!
Ужасное давление не ослабло. Казалось, она поломает ему ребра, раздавит грудную клетку. Лишь наполовину находясь в сознании, он левой свободной рукой схватил со стола блестящий нож и изо всех сил вонзил ей под мышку.
Адский двойной крик разорвал ночную тишину: дикое звериное рычание мужчины — и острый, пронзительный визг женщины. А потом тишина, полная тишина.
Ощутил облегчение, когда омерзительные объятия ведьмы ослабли, а потом из-под его тела словно выскользнула гладкая, толстая змея и упала на пол.
Луна спряталась за облаками, и в хате стало полностью темно. Лишь голова была невероятно тяжелая, а в висках пульсировали жилы.
Лихорадочно сорвался с постели и стал искать спички. Нашел, черкнул, зажег целый пучок. Свет сверкнул и озарил дом, в котором не увидел ни живой души.
Склонился над кроватью: постель была вся в саже, а на подушке краснела кровь. Тогда заметил, что сжимает нож.
Почувствовал тошноту. Спотыкаясь, подбежал к окну и открыл: в дом влетела морозная свежесть зимнего утра и ударила ему в лицо.
По верхней части окна вытекал из дома узкой полосой убийственный чад.
Протрезвев от свежего воздуха, побежал к амбару и, заглянув внутрь, пришел в ужас. На старом топчане лежали два голых трупа: гигантского старика и Мокрины. Оба были окровавлены и имели одну и ту же смертельную рану у левой подмышки над сердцем.
Автор: Стефан Грабинский, 1919.
Текущий рейтинг: 40/100 (На основе 10 мнений)
