Цветок с холма сидов

Эта история была написана участником Мракопедии MiolMorr в рамках литературного турнира. Судьи и авторы Клуба отметили эту историю наградой "Золотой Кирпич". Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

Баю-бай, дитя, не моё дитя, –
Год назад меня забрали насовсем,
Баю-бай, дитя, не моё дитя, –
Из моего дома на холме, где трепещет боярышник,
Баю-бай, дитя, не моё дитя.
Шохин-шо, улоло,
Шохин-шо, чужой ребёнок!
Шохин-шо, улоло,
Ты – не мой милый ребёнок!
(Старинная ирландская песня)

– Нарвёшь для меня цветов с холма сидов?

Ма́ре хохочет звонко-презвонко, словно и сама из сидов: того и гляди ухватит да как закружит в колдовском танце – вовек не вырвешься! Видно, и вправду течёт в ней кровь подхолмного народа: говорят ведь, что бабку её покойный Бран О'Киллинь, когда-то слывший самым умелым колдуном на всю округу, увёл прямо из сидовского холма, уберёгшись от погони да мести жителей подхолмья заговором и холодным железом…

Всё это проносится в голове у Шемуса, пока он смотрит в её ослепительно зелёные глаза, и он долго не находит что ответить. Наконец, будто очнувшись, спрашивает:

– Да уж для тебя-то нарву, а каких?

– Всех, что найдёшь! – смех переливается колокольчиком, а непослушные рыжие кудри, так будоражащие Шемуса, рассыпаются во все стороны и разбегаются волнами, словно маленькое огненное море. – Вот прямо сейчас пойди и принеси!

– Сейчас? – переспрашивает Шемус, и взгляд его как-то сам собой устремляется вслед заходящему солнцу, которое бросает последние свои лучи на кромку неба и на укрывающий их с Маре дуб, окрашивая его листву в изумрудный цвет – цвет её глаз. – Так ведь после заката на холм лучше не соваться: это всякий знает…

Маре снова хохочет, и в хохоте её на сей раз чудится насмешка:

– Дулахана испугался? Или банши? Или боишься, что сиды околдуют и уведут к себе в холмы?

– Да не боюсь я ничего, – храбрится он и, будто бы пытаясь упредить следующую насмешку, спрашивает, – а что мне будет, когда принесу?

– Тебе?... – как бы задумавшись, переспрашивает девушка.

И тут же отвечает:

– Всё, что захочешь…

И словно бы невзначай одёргивает платье на своём тугом теле, отчего Шемуса бросает в жар.

∗ ∗ ∗

Шемус О'Риордан идёт по опушке леса прямиком к холму – полому холму из местных страшных сказок, в котором, как говорят, нашли себе пристанище сиды. Бессмертные, могучие, прекраснее всех живущих – но столь же ужасные: сколько он в детстве наслушался историй о насланных сидами проклятиях, об украденных ими детях, о человеческих юношах и девушках, томящихся в глубинах холма в колдовских оковах… Но теперь Шемусу девятнадцать, и он не слишком-то верит в сидов и прочих духов – хоть и догадывается, что Маре послала его за цветами на сидовский холм, скорее всего, для того, чтобы испытать его храбрость. Как и полагается человеку двадцатого века, он рационален и верит в силу человеческого разума, а ещё – в светлое будущее своей страны, совсем недавно войной и кровью выборовшей независимость, и в своё собственное счастливое будущее с Маре О'Киллинь. С Маре, в которую Шемус влюблён с тринадцати лет и с которой мечтает прожить всю жизнь. С Маре, ради счастья с которой он отверг не одну девушку из заглядывавшихся на него, высокого статного красавца. С Маре, на которой он намерен вот-вот жениться и уехать с ней в Дублин из их деревушки в Коннахте.

Взобравшись на холм, он наспех собирает в охапку огромный букет из самых разных цветов и чуть ли не вприпрыжку разворачивается, собираясь спускаться. Но вдруг понимает – что-то изменилось. Что-то не так.

Туман. Его белёсые языки проникают будто бы отовсюду, обволакивают холм и подступают к ногам. Недоумевая, откуда мог взяться туман в такую ясную ночь, Шемус подымает глаза к ночному небу, откуда только что приветливо подмигивали звёзды, и понимает: звёзд нет. Они исчезли. Всё пространство неба поглотила сплошная чернота, словно зёв какой-то колоссальной твари.

А затем Шемус слышит позади себя голоса. Голоса, чем-то неуловимо отличающиеся ото всех, слышанных им ранее. И он мог бы поклясться, что во всём их западном краю, от Слайго и до Голуэя, не отыскать людей с такими голосами.

Шемус оборачивается, заранее страшась того, что может увидеть.

Они появляются из тумана – одетые в зелёные и красные одежды, смеющиеся, высокие и прекрасные. Их лица белы, как снег, а движения плавны, как течение воды в ручье. Они будто источают странное сияние, благодаря которому их видно как днём, а когда Шемус переводит взгляд на их ноги – видит, что трава холма под их шагами не пригибается книзу.

Шемус слышит девичий голос, который звучит, кажется, отовсюду – он исходит от травы, и от камней, и от беззвёздного неба вверху:

– Какой красивый мальчик, о Мананнан. Можно мне его?

– Мало тебе пленников, Лус-Мионла? – смеётся другой голос, мужской и властный, точно так же звуча словно бы со всех сторон. – Только не задерживайся…

– Но уж если он поднялся на наш холм в ночную пору, то, наверное, и оберегами запасся, не так ли? – глумливо спрашивает третий голос, и существа взрываются жутким нечеловеческим хохотом, от которого Шемус покрывается гусиной кожей: никаких оберегов он с собой не взял. Громче всех хохочет девушка.

Покрываясь липким потом страха, Шемус видит, как от компании на той стороне вершины холма отделяется женская фигура в зелёном одеянии и направляется прямиком к нему. Всё в нём вопит об опасности и о том, что надо бежать, но когда он оборачивается – видит, что пологий спуск, от которого он находился буквально в нескольких шагах, исчез: вершина холма теперь похожа на огромное гладкое плато, противоположный край которого теряется в непроглядной черноте ночи. И когда Шемус обречённо поворачивается лицом к хозяевам холма, готовясь встретить свою участь достойно, дева уже стоит прямо перед ним.

Её слепяще-белые волосы сияют лунным светом, губы отсвечивают дивным золотистым блеском, а пахнет от неё цветущей яблоней. Она невероятно высока – выше Шемуса, слывшего самым высоким парнем в округе, и даже выше его отца, которому всегда приходилось сгибаться в три погибели, заходя в паб. А когда Шемус осмеливается посмотреть ей в глаза – ему начинает казаться, что он вот-вот упадёт в пропасть: из её глаз к нему проговаривает бездна времени. Дева, стоящая перед ним, древнее, чем его деревня, древнее, чем Коннахт, – и, быть может, даже древнее, чем сама Ирландия.

Остолбеневшего от этого зрелища Шемуса вдруг пронзает мысль: наперстянка! Всем известно, что сиды на дух не выносят это растение, а уж его-то он сегодня на холме нарвал вдоволь! Судорожно рыща в букете для Маре, который он до сих пор держит в руках, Шемус наконец находит цветок с длинным стеблём и сиреневыми продолговатыми чашечками и, крепко сжимая в кулаке, подносит его прямо к лицу подхолмной девы.

Та, смеясь, легонько взмахивает рукой. Наперстянка вылетает из руки Шемуса и, левитируя, опускается деве прямо на голову – чуть выше её слегка продолговатых ушей, обвиваясь венком вокруг её макушки и распускаясь подобием диковинной короны.

– Глупый, глупый мальчик.

Она удовлетворённо улыбается, наблюдая за пареньком, на глазах у которого только что рухнула последняя надежда на спасение. А затем она спрашивает:

– Как тебя зовут?

– Шемус, – произносит он.

– Шемус, – проговаривает дева, будто бы смакуя. Указывая длинным белоснежным пальцем на букет в руках у Шемуса, она интересуется:

– Для кого это?

И тут же, не дожидаясь ответа, ехидно добавляет:

– Она красивая?

Шемусу вдруг начинает казаться, что на самом деле она знает о них с Маре всё: верно, правду говорят – от сидов не скрыть ничего. А ещё он внезапно понимает, что на самом деле её интересует только то, какой именно он даст ответ. И от этого, быть может, зависит его жизнь и свобода.

Глаза девы холмов затягивают и вовлекают в себя подобно пучине, а запах яблони обволакивает и сводит с ума. На долю секунды Шемусом вдруг овладевает желание крикнуть: «По сравнению с тобой она – ничто!». Но он тут же вспоминает Маре: её глаза, словно вобравшие в себя всю зелень Ирландии, огненно-рыжие кудряшки, которые она любит заправлять за свои маленькие ушки, веснушки, от которых она тщетно пытается избавиться, а он находит их очень милыми, и её игру на арфе, и песни, которые она поёт на Белтайн, и её детскую непосредственность, и задумчивость, находящую на неё временами – а в особенности тогда, когда она погружается в мысли об их с Шемусом будущем. И тогда Шемус твёрдо и чётко произносит:

– Да, очень красивая. Девушки красивее неё не сыскать во всей Ирландии.

Улыбка сползает с лица девы. От неё внезапно веет таким холодом, что волосы на голове у Шемуса подымаются дыбом. Немного помолчав, она ледяным голосом говорит:

– Что ж, Шемус, можешь идти.

Ещё не веря в своё спасение, тот поворачивается и видит перед собой прежний пологий склон холма, а над ним – привычное ночное небо с мерцающими из глубин Вселенной огоньками созвездий. Но уже спускаясь с холма, он вдруг слышит одну-единственную сказанную в спину фразу – и на секунду останавливается, а его сердце пронзает жалом дурного предчувствия…

И когда он идёт по опушке леса к их с Маре излюбленному месту, в шелесте листвы ему всё ещё чудится:

– Тебе не будет с ней с-с-счастья… не будет с-счас-стья… не будет…

∗ ∗ ∗

Шемус не находит Маре под их заветным дубом и, огорчённый, идёт домой. Но когда он заходит в свой двор, ему на грудь тут же бросается рыдающая мать, а следом за ней появляется отец – от страха и злости белый, как мел. Маре отважилась им рассказать, куда по её воле пошёл Шемус: это было семь дней назад. Он вернулся на восьмой.

Как только рассветает, Шемус находит Маре: в копне её рыжих волос появилась седая прядь, а глаза опухшие. Она падает к нему в объятия и бесчисленное множество раз просит прощения, а он рассказывает ей о том, что видел на холме: как повстречал деву – прекрасную, словно первый весенний рассвет после долгой зимы, и как перед лицом этой нечеловеческой опасной красоты выбрал её, Маре. Умалчивает только о последней сказанной девой фразе.

Этой ночью Маре впервые дарит ему себя.

А поздно ночью разомлевший Шемус, возвращаясь домой, замечает далеко у опушки леса, в тени, чью-то высокую фигуру. Присмотревшись, он понимает, что это всадник верхом на коне – но что-то в нём кажется Шемусу неправильным.

Но тут всадник делает шаг вперёд, выезжая под лунный свет, – и из Шемуса тут же выветриваются нега и беспечность.

У всадника нет головы.

Там, где должна находиться его голова, зияет круглая чёрная дыра – но даже будучи безголовым, он кажется намного выше нормального человеческого роста. Окаменевший Шемус переводит взгляд на его серого скакуна, который выглядит так, будто должен уже очень давно лежать в земле: конь таращится на парня пустыми бельмами глаз, голые челюсти белеют в лунном свете, а сквозь дырявые сгнившие бока проступают рёбра.

Ответ приходит к Шемусу спустя мгновения, хотя до этого он был, казалось, похоронен в глубинах памяти: дулахан. Дух, предвещающий скорую гибель тому, кого повстречает и чьё имя назовёт. И горе тому смертному, который попадёт под его кнут.

Словно читая мысли Шемуса, всадник поднимает свой хлыст – и парень в ужасе различает, что это не что иное, как человеческий позвоночник, весь красный от крови, как будто дух только что вырвал его из тела какого-то несчастного. Другой рукой чудовищный всадник тянется к сумке, висящей на боку у мёртвого коня, и вытаскивает из неё нечто круглое, цвета заплесневелого сыра, светящееся зеленоватым фосфорическим светом, – свою голову, как тут же доходит до Шемуса: жуткий всадник подымает её высоко в воздух, и она, вперив в парня далеко перед собой оба сияющих, словно фонари, глаза, открывает рот и пронзительно кричит:

– Шемус!

И тут всадник бьёт своего коня окровавленным хлыстом – и тот галопом несётся прямо на Шемуса.

Будто выйдя из транса, тот достаёт из кармана штанов старинную золотую монетку, найденную им недавно у подножия холма сидов, и швыряет её в направлении своего ужасного преследователя, возлагая на неё всю свою надежду: сказки говорят, что дулахан боится золота и что золото, брошенное на дорогу перед ним, заставляет его исчезнуть. А потом Шемус, поворачиваясь, что есть духу бросается прочь.

И уже на бегу понимает: сказки врут. Призрачный разлагающийся конь бежит, кажется, быстрее любого живого: он несётся за Шемусом по пятам, а звуки ударов хлыстом звучат уже чуть ли не у парня над ухом. Вдалеке Шемус видит двор своего дома… до него остаются считаные минуты бешеного, неистового бега… но тут он чувствует боль – словно его спину прижгли раскалённым железом. И ещё, и ещё. Красная пелена застилает ему глаза, и он падает на землю, проваливаясь в беспамятство.

∗ ∗ ∗

Шемуса находят на следующий день – лежащего на земле неподалёку от своего дома, скрюченного, бледного, как смерть. Когда его переворачивают на спину и пытаются поднять на ноги, изо рта у него начинает идти кровь. Его заносят в дом.

Маре узнаёт о произошедшем одной из первых и сломя голову бросается к его дому. Но на пороге её встречает мать Шемуса.

– Это ты виновата! – плача, выкрикивает она. – Из-за тебя он пошёл на этот холм! Если бы не ты, он бы не… не…

Она захлёбывается в новом приступе рыданий, а за спиной у неё появляется отец – постаревший и осунувшийся, который приобнимает её одной рукой, одновременно с этим указывая Маре на выход.

Едва сдерживая слёзы, та повинуется. Слова матери Шемуса ранили её, но вместе с тем натолкнули на мысль: если кто и может ей сейчас помочь, так это бабушка – старая Сирьше, о которой в округе ходят легенды. Сирьше, которую удалец Бран когда-то увёл у сидов и которой ведомы все тайны людей и подхолмья.

Сирьше, которую Маре в детстве просто обожала и при любом удобном случае норовила убежать в её маленький домик, насквозь пропахший травами. Которая рассказывала такие сказки о далёких странах и ушедших королях, каких Маре не слышала больше никогда и нигде. Из-за которой она ссорилась и даже дралась с другими детьми, обзывавшими Сирьше ведьмой и рассказывавшими, что в ночь на День всех святых старуха до самого рассвета пляшет с сидами, колдуньями и самим Сатаной, что она крадёт молоко у соседских коров и что в ясные лунные ночи она катается верхом на злобном речном духе…

И которую подросшая Маре начала сторониться, побаиваясь её странностей, её всегда тёмного, жутковатого дома с травами, развешанными на стенах, и полками, доверху заставленными банками и горшками с разными снадобьями. Но теперь, когда маленькая согбенная старушка появляется перед Маре на пороге, девушка не выдерживает и бросается к ней в объятия, взрываясь плачем.

Старуха неуклюже успокаивает её и приглашает в дом, заваривая чай с малиной. Подавляя рыдания, Маре начинает рассказывать о беде, приключившейся с Шемусом, но Сирьше её перебивает, спрашивая:

– Это правда, что Шемус ходил на холм сидов и вернулся только через неделю?

– П-правда… – отвечает Маре, всхлипывая. – Я послала его за цветами, но я…

– А знаешь ли ты, что он там делал и почему его так долго не было? – вопрошает старуха, заметно напрягшись.

Маре по памяти передаёт ей рассказ Шемуса о его встрече с сидами. Чем дольше она рассказывает, тем мрачнее становится Сирьше. Когда девушка заканчивает говорить, старушка всё ещё молчит, погружённая в свои мысли.

– Бабушка?... – наконец робко спрашивает Маре.

– Всё очень плохо.... – наконец заговаривает Сирьше. – Он обидел сидов. Обидел ту сторону холма. Такое не прощается.

– И-и что? – от волнения Маре, кажется, готова потерять сознание: она чувствует, что вот-вот услышит наихудшее.

– Народ холмов проклял Шемуса – и проклял смертельно. Доказательство этому – то, что случилось сегодня ночью: дулахан прокричал его имя и отметил его своим кнутом, возвестив тем самым его скорую смерть. На этом свете он уже не жилец. Ни один человеческий лекарь ему уже не поможет.

Поражённой Маре кажется, что слова старухи долетают до неё будто бы через пелену: минует несколько секунд, пока до неё доходит весь смысл слов Сирьше. Она чуть было опять не утопает в рыданиях, но старушка заговаривает снова:

– Есть только один способ спасти Шемуса. Ровно один. Его жизнь нужно выпросить, вымолить у сидов. Но… – её голос срывается, но она продолжает, – но я не уверена, что это сработает.

– Я попробую, – тут же говорит Маре, пытаясь придать своему голосу уверенности. – Что для этого нужно сделать?

– Точно ли ты готова? – тихо спрашивает Сирьше. – Сиды никогда и ничего не дают просто так. За их дары всегда приходится платить, а жизнь Шемуса они посчитают именно даром.

– Готова, – Маре чувствует, что переступает черту, за которой, возможно, останется вся её прежняя жизнь. Но она не может, просто не может поступить по-другому.

Сирьше снова долго молчит, исподлобья смотря на внучку, – и Маре кажется, что во взгляде старушки она видит боль. Наконец она произносит:

– Что ж, тогда слушай…

∗ ∗ ∗

Когда Маре взбирается на холм, уже вечереет.

Помня, что нужно сделать, она тут же опускается на колени и долго ищет что-то в густой траве холма, разводя руками заросли. Когда её странные поиски не дают результата, она переходит на другую сторону холма и продолжает искать.уже там. Так повторяется снова и снова, но наконец, раздвинув траву в очередной раз, она видит перед собой большой круг, выложенный камнями.

Круг сидов. Полузабытое воспоминание из детства.

Когда они, ещё будучи детьми, играли на этом холме, каменный круг, к тому моменту ещё не заросший травой, был виден как на ладони. Этот загадочный круг их, детей, притягивал и одновременно пугал: одно время среди них существовала чёткая уверенность (несомненно, внушённая кем-то из суеверных взрослых), что тот, кто войдёт в этот круг, всецело и навечно станет пленником сидов и никогда больше не сможет вернуться в мир людей. Шемус и другие мальчишки, желая доказать друг другу свою храбрость, наперегонки запрыгивали в круг, выделывали в нём невообразимые кульбиты и чуть ли не ходили на головах. А когда они выходили из круга, Маре ещё долго всматривалась в лицо своего лучшего друга детства, пытаясь понять – точно ли это её Шемус, не подменили ли его коварные обитатели холма?

Но, насколько известно Маре, никто и никогда не пытался вступать в этот круг после заката солнца. А Шемус, как она теперь уже понимает, в ту роковую ночь не заметил его в траве – и вступил.

Подавив новый приступ рыданий, Маре осторожно перешагивает каменную черту круга. Она ждёт так некоторое время – но ничего не происходит. Тогда она, памятуя следующий совет Сирьше, ложится прямо на густую траву холма, в середину круга.

«Путь к сидам лежит через сны».

Повинуясь этому совету, Маре пытается забыться сном – и наконец проваливается в беспокойные тревожные сновидения, где мелькают жуткие призрачные фигуры и где кричит Шемус… Она не слышит мягких тихих шагов босых ног, шуршащих в траве: из забытья её выводит гулкий голос – сильный и властный, привыкший повелевать.

– Встань.

Маре поспешно подрывается, словно и не спала. И от удивления у неё на некоторое время перехватывает дыхание: она находится не на холме.

Она стоит посреди леса – но леса до невозможности странного: осмотревшись вокруг, Маре приходит в уверенность, что ни в их Коннахте, ни где-либо ещё в Ирландии она больше не увидела бы ничего подобного. Окружающие её стволы деревьев белы и сверкающи – они будто бы сделаны искусным мастером из хрусталя, а кроны деревьев теряются высоко-высоко в непроглядной беззвёздной тьме. Деревья, как и всё вокруг, окутывает белёсая дымка тумана. В воздухе витает аромат цветущей яблони.

Прямо перед собой Маре видит деву – в зелёном платье и с причудливым украшением на голове, похожем на старинную тиару, и Маре хватает одного взгляда на неё, чтобы понять: это о ней рассказывал Шемус. Оглядевшись вокруг, девушка замечает и другие фигуры в зелёном и красном, стоящие меж деревьев: они окружают их, словно безмолвные стражи.

– Зачем ты пришла, дочь Миля? – холодно спрашивает дева.

– Шемус… он болен, он истекает кровью… – робко заговаривает Маре.

– Ах, так ты возлюбленная Шемуса! – восклицает дева, и на её золотистых устах появляется торжествующая ухмылка.

Маре кивает, но дева этого будто бы не замечает: она пристально всматривается в Маре – и от её взгляда девушке становится не по себе. Наконец, помолчав минуту, она мягко говорит:

– Я знаю о тебе то, чего ты сама о себе не знаешь. Что ж, Шемус будет жить. Но за это ты должна будешь оказать мне услугу. Когда придёт время, ты выплатишь долг. Но даже не думай никому об этом рассказывать – а не то ни тебе, ни Шемусу не жить.

– К-какой долг? – спрашивает Маре, а в её груди тем временем разрастается липкий комок страха.

Дева холмов широко улыбается.

∗ ∗ ∗

Когда Маре возвращается с холма в деревню, то узнаёт, что прошло всего лишь три дня. Но ей кажется, что она постарела на много лет.

Она не в силах удержаться от слёз при виде Шемуса – здорового и невредимого, вышедшего встречать её из своего дома. Обнимая его, она рыдает взахлёб: обступившим их родным кажется, что это слёзы счастья, и одна только Сирьше смотрит на неё с тревогой, словно о чём-то догадавшись.

Они с Шемусом принимают решение тут же обвенчаться.

Но с этого дня прежняя хохотушка Маре погружается в неизбывную печаль: её не радует даже то, что все в деревне считают её спасительницей Шемуса, включая его родителей, которые совсем не против их свадьбы.

На исходе лета Маре, ставшая к тому моменту уже Маре О'Риордан, узнаёт, что носит под сердцем ребёнка. Ребёнка Шемуса. И никто – кроме, быть может, Сирьше – не может понять, почему после этого она долго-предолго плачет навзрыд.

∗ ∗ ∗

Поздней ночью Шемус О'Риордан наконец-то может забыться блаженным сном.

Брана, их с Маре ребёнка, мучают колики: он проплакал уже много часов кряду. Наконец он засыпает – и Маре, всё это время клевавшая носом рядышком с Шемусом, улыбается и поправляет малышу пелёнку. Осунувшаяся, с мешками под глазами, но по-прежнему прекрасная.

Глядя на неё, Шемус погружается в раздумья. За последние месяцы в их жизни многое изменилось. Они перебрались в Дублин и теперь живут в комнатушке на окраине города. Маре днями напролёт сидит с Браном, в то время как Шемус берётся за любую работу, не теряя надежды накопить капитал и открыть свой паб.

Шемусу кажется, что она забыла события того страшного лета – когда он столкнулся с миром холмов и чуть не погиб, а Маре, как говорят, переступила границу этого инакового мира в надежде спасти его – и спасла. Шемус не единожды пытался разузнать у неё подробности её опасного путешествия, но всегда получал отказ: Маре молчит как рыба, и в такие минуты ею, кажется, овладевает тревога.

Сидящую рядом с ним Маре сморил сон, но даже во сне она продолжает держать его за руку. Решив последовать её примеру, Шемус смыкает веки…

… И тут же видит перед собой высокую фигуру в зелёном одеянии, а в нос ему бьёт призабытый аромат яблони. Дева с волосами цвета луны хохочет взахлёб, и её смех отдаётся болью в каждой клеточке его мозга.

– Зачем ты здесь? – недовольно спрашивает Шемус, пытаясь себя ущипнуть: в конце концов, это просто дурной сон.

– Я хочу, чтобы ты был моим, Шемус О'Риордан! – вперив в него взгляд своих странных глаз, прорекает дева. – Я хочу, чтобы ты был моим, – и ты станешь моим!

– Думаю, Маре это не слишком-то понравится, – хмыкает он.

– Маре? – дева холмов заходится в новом приступе оглушительного хохота. – Маре?! Оглянись вокруг, Шемус! Никакой Маре больше нет!

На Шемуса вдруг находит злость и желание выкрикнуть «Ты лжёшь!» в лицо деве, ставшей дурным сновидением, – но тут он просыпается. И тут же чувствует неладное: его пальцы сжимают пустоту.

Подрываясь, Шемус видит: Маре больше не сидит рядом с ним. На их помятом диванчике ещё виден след от её тела, а пелёнка Брана лежит ровно так, как её в последний раз заботливо поправила Маре, но самой Маре нигде нет.

Шемус обыскивает каждый уголок их маленького жилища, но его жена будто испарилась. Тогда он выбегает на улицу и долго бродит по окрестностям, пытаясь разглядеть в сумерках копну её ярко-рыжих волос, – хоть и понимает, как это глупо, ведь Маре не могла просто так сорваться и убежать в ночь, оставив их ребёнка. Но его поиски ничего не дают: Маре исчезла, исчезла насовсем.

Встревоженный Шемус возвращается домой, где снова заходится истошным криком проснувшийся Бран. Он спешит к кроватке, чтобы успокоить малыша, и тут кое-что замечает. Наклонившись к полу, он поднимает железную пряжку для волос – пряжку, с которой Маре не расставалась всё время после рождения их ребёнка и из которой теперь торчат несколько рыжих завитых волосков, словно их вырвали с корнем. Откуда-то из глубин памяти вдруг всплывает: сиды боятся холодного железа.

Как, как они её забрали?

∗ ∗ ∗

Сирьше, кажется, нисколько не удивлена, когда на её пороге поздно вечером появляется Шемус с запелёнутым Браном на руках. Выслушав его рассказ о пропаже Маре, она спокойно приказывает:

– Пойди на холм сидов и посмотри, нет ли там ничего. Но ради всех святых, не вступай в круг.

Взобравшись на холм и оглядевшись, Шемус вдруг замечает, как недалеко от него в траве что-то белеет. Не веря своим глазам, он подходит ближе и убеждается: это тело Маре. Её рыжие волосы размётаны в стороны, а в широко открытых зелёных глазах отражаются звёзды, которых девушке уже не суждено увидеть.

Упав на колени перед ней, Шемус понимает – она не дышит.

Убитый горем, он берёт тело любимой на руки и решает отнести его родителям Маре. Но когда он проходит мимо домика Сирьше, стоящего на отшибе, на его пути невесть откуда возникает старушка, которая с неожиданной прытью и силой заталкивает его к себе в дом.

– Положи её на стол, – командует Сирьше. Когда Шемус повинуется, она начинает осматривать Маре, чуть ли не касаясь тела девушки своим крючковатым носом. И поражённый Шемус внезапно замечает на её тонких старушечьих устах… улыбку.

– Я так и знала, так и знала! – торжествующе кричит Сирьше и, ковыляя, уходит к своим полкам со снадобьями. Возвратившись, она протягивает Шемусу маленький горшочек с желтоватым густым веществом.

– Эта мазь позволяет видеть истинный облик сидов и рассеивает морок, который они наводят на людей. Намажь-ка ею оба глаза, – говорит она.

Втерев дурно пахнущую мазь в глаза, Шемус поначалу не замечает никаких изменений – но когда он всматривается в тело Маре, то приходит в изумление: то, что он видит перед собой, и близко не похоже на человека – ни на живого, ни на мёртвого. На самом деле перед ним на столе лежит… большое бревно, лишь отдалённо напоминающее по форме человеческое тело, а его верхушку венчают рыжеватые листья папоротника.

Помня, что рассказывают о Сирьше, Шемус поворачивается к ней с некоторой опаской, но видит на её месте всё ту же сгорбленную старушку. Тогда он спрашивает, указывая на стол:

– Что это значит? И где настоящая Маре?

– Её забрали сиды. Скорее всего, они хотят сделать из неё кормилицу для своих детей: сиды, взращённые на молоке человеческих женщин, легко переносят людские обереги, сквозь которые иным сидам не пройти, – например, холодное железо. А когда у неё закончится молоко, из неё сделают няньку. Через некоторое время её уже нельзя будет вернуть к людям: смертные, пробывшие в плену у сидов год и один день, теряются для мира людей навсегда.

– Я вызволю её намного раньше! – восклицает Шемус.

Старуха долго и пристально смотрит на него, а затем Шемус слышит от неё то, чего совсем не ожидал:

– Великий владыка сидов Мананнан отбыл за море, а Лус-Мионлу он сделал своей наместницей в Коннахте. Вызволить Маре из её плена будет нелегко. Скажи, она ведь тебе снится?

Шемус смотрит на неё с удивлением, но кивает. Дева холмов снилась ему и в прошлую ночь, когда он с Браном ехал в Коннахт: она ласково увещевала его, пыталась соблазнить, угрожала ему самыми страшными карами – для того, чтобы заполучить его любовь. Но он не проронил ни слова.

Сирьше тяжело вздыхает:

– Послушай-ка...

∗ ∗ ∗

Этой ночью Шемус засыпает в доме своих родителей – и во сне к нему снова приходит дева холмов. Но на этот раз она не успевает произнести и слова, как Шемус говорит:

– Я согласен. Я приду к тебе.

Она запрокидывает голову и торжествующе хохочет, а Шемус тем временем делает шаг к ней в объятия.

∗ ∗ ∗

В условленный час Шемус взбирается на холм.

В этот раз он целенаправленно ищет выложенный камнями круг – а войдя в него, тут же ложится прямо в центр и смыкает веки.

Когда он открывает глаза через некоторое время, над ним по-прежнему синеет в сгущающихся сумерках вечернее небо. Он выходит из круга, спускается с другой стороны холма, становясь у покрытого дёрном склона, – и ничуть не удивляется, когда в склоне холма прямо перед ним появляется арка в человеческий рост. Арка, подобная входу в тоннель, за которой зияет тьма.

Шемус вступает в арку – и мир вокруг него тут же преображается: теперь он находится на опушке, на краю большой долины, окружённой лесом. Прямо напротив него возвышается великолепный замок из мрамора, переливающийся розовыми и оранжевыми оттенками в лучах заходящего солнца. Обернувшись, Шемус понимает, что чёрный проём в виде арки расположен уже позади него: проход, созданный сводом лесных деревьев, которые аркоподобно смыкаются прямо над его головой.

И тут за спиной Шемуса звучит горн. Он оглядывается и видит, что от дворца в его направлении едет процессия: прекрасные златокудрые девушки и юноши в красных и зелёных камзолах восседают на гнедых и вороных конях, а впереди них на белом скакуне едет она – прекраснейшая из всех, кого он видел в своей жизни, чей яблочный запах так пьянит, а золотистые губы так манят и так жаждут его любви. И Шемус спешит к ней навстречу.

Дева холмов спешивается с коня и идёт к нему, призывно распахнув объятия. Он приобнимает её одной рукой.

Её свита слишком поздно замечает блеснувшее в закатных лучах лезвие и промелькнувшую иссиня-чёрную рукоять.

Какое-то время дева холмов будто не понимает, что происходит. А затем она смотрит вниз – на свою грудь, на вышедший из неё кончик лезвия кинжала. И тихо падает лицом в мягкую траву.

Шемус вынимает из её тела кинжал и идёт прямо к замку. Свита молча расступается перед ним, а в голове у него звучат слова Сирьше:

«Кинжал с чёрной рукоятью – единственное, чем смертный может убить сида. Единственное оружие смертных в борьбе против них».

Он входит в большой двор замка, держа прямо над собой в вытянутой руке клинок, окроплённый кровью королевы сидов, – и сиды разбегаются перед ним. А из приоткрытых дверей, ведущих во внутренние покои, к нему выходит его Маре – измождённая, заплаканная, но счастливая, а в её глазах читается огромная радость облегчения. Шемус обнимает её, и она не может сдержать слёз.

– Всё будет хорошо, – тихо говорит он. – Теперь всё будет хорошо.

И они вместе выходят из холма.

---

Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 44 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать