(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Спасательная Станция
Чтобы совершить суицид, требуется обычно причина.
То, что покажется одному человеку значительным и весомым, всегда может показаться другому индивидууму не более чем незначимой неприятностью.
«Несчастная любовь? Сопли в сахаре. Вот, помню, меня бросила одна девочка в универе, так я проник позже в кабинет заместителя завуча и сунул в тумбочку распечатку её влажных фото с групповой оргии с участием змей и единорогов».
«Неизлечимая опухоль? Что делать, кому сейчас легко. С другой стороны, рано или поздно она всё равно тебя доконает, а покуда ты жив, то можешь воспользоваться трагическим ореолом для облегчения знакомства с девчонками».
«Потеря работы? Да ладно тебе, YouTube переполнен предложениями вакансий и обучения. Да и нужна ли так уж сильно жителю современного мира работа?»
Ствол пистолета в пальцах Виктора подёргивался. Так же, как, впрочем, подёргивалось немного сейчас и его левое веко.
Причина предполагаемого грядущего его ухода из жизни была существенно проще. Проще — и одновременно сложнее. Хотя он отлично осознавал, что иные из виннеров-альфа по жизни назвали бы эту причину каноничным отстоем.
«Что за причина?»
Тут сперва стоит описать существование Виктора пусть даже вчерне. Но в то же время — не углубляясь в подробности, иначе сочувствие сменится радикальным презрением, что помешает дальнейшему отождествлению с персонажем.
Виктор куснул изнутри мякоть собственных щёк, сражаясь с некстати нашедшим на него в последнюю минуту оцепенением. Свет в ванной горел ослепительно ярко, проклятое «слепое пятно» видно было во всех своих тошнотворных деталях теперь до невероятности чётко.
«Пятно», правильно.
Нет, так всё равно ничего не понятно?
Хорошо:
— вкратце коснёмся трёх существенных компонентов Викторова бытия.
Быстро.
Мазками, как подобает в постмодернистскую эру.
Во-первых:
— он был хикки. Да, то самое жалкое и неприспособленное к жизни существо, о котором в наши дни можно прочесть на сотнях разных ресурсов. Запущенная социофобия и кардинальная лень, отсутствие сколь-либо серьёзной работы, хороводы неврозов, неправильный образ существования и жизнь до тридцати лет с родителями — всё вот это вот в целом.
Во-вторых:
— материальная бедность как следствие предыдущего пункта. Не то чтобы бомжевание, даже не назвать особенной нищетой, но Виктор определённо не мог позволить себе медицинские услуги хоть немного дороже вырывания зуба.
В-третьих:
— он уже много времени шёл по жизни с одним только глазом. Так получилось, что лет пятнадцать назад в левый глаз ему вмазалась ветка — и с этих пор орган сей почти утерял зрительную способность. Вик недолго переживал по этому поводу, привыкнув обходиться оставшимся глазом.
Штрихи уже складываются в картинку?
Нет?
Что ж, хорошо.
Добавим к этому, что около года назад Виктор обнаружил вдруг по абсолютно неизвестной причине в своём правом глазу — доселе здоровом — странную скачущую «мошку». Чёрную точку на краю зрения, которая, однако, постепенно приближалась к центру визуального поля и мерно разрасталась.
Вику это не понравилось.
Если точнее, то он испытал близость к истерике. Расставаться окончательно со зрением — смерть.
Прощай, литература. Прощай, графомания. Прощай, Сеть. Обкладываться аудиокнигами и голосовым управлением?
Напомним пункт номер два:
— финансовая состоятельность хикки не очень позволяет все эти «буржуйские штучки».
То же самое, кстати, относится и к медицинским услугам — даже на самое лёгкое врачебное изучение правого глаза Виктору пришлось довольно долго копить свои карманные деньги, семья на это выделять бюджет отказалась, считая опасения Вика параноидальными. Лечение же лазерной хирургией «отслоенья сетчатки» — ему вроде как поставили позже именно этот диагноз — требовало и вовсе, меряя мерками семьи Вика, просто немыслимых денег.
«Мошка» в глазу тем временем разрасталась. Ширилась, цвела и благоухала. Занимая всё большую и большую часть поля зрения, месяца два спустя уже став загораживать отдельные буквы или даже слова на бумаге при чтении.
Да, история несимпатичная.
Нельзя сказать, впрочем, чтобы Виктор не шёл к этому до некоторой степени всю свою жизнь. Когда ты закоренелый хиккан — ты будто бы играешь с собою сам постоянно в некую этическую лотерею. Живёшь в долг у будущего.
Рано или поздно что-то пойдёт не так.
Вопрос только в сроках.
Виктор знал, прекрасно знал всю свою жизнь, что рано или поздно Дерьмо Попадёт в Вентилятор. Но он представлял это как-то в более оптимистичном ключе. Допуская, к примеру, что умрёт бомжом на помойке, но — зрячим и способным читать?
Мысль об утрате зрения ему абсолютно не импонировала.
Потерять связь с информиром, остаться наедине с собою самим и своими же тяжкими мыслями? Ну, хорошо, христиане бы это назвали идеальными условиями для покаяния, а что далее?
Виктор даже подумывал, к слову, о смене образа жизни. Эдакое противохикканское искушение — отречься от социофобии и попытаться наступить на горло собственной лени, наглотаться успокоительных до полного пофигизма и явиться в какой-нибудь супермаркет с просьбой пристроить его на неквалифицированную работу. Теоретически это могло бы одарить Виктора средствами на услуги врачей, но благие намерения сразу сгорели синим огнём, стоило ему прочесть в медицинских источниках, что при симптомах Виктора один из факторов риска — физическая нагрузка. Иными словами — после трудоустройства «мерзость в глазу» может начать разрастаться ещё быстрее.
Впрочем, она и так начала?
Сначала она загораживала лишь отдельные буквы. Позже — слова. Дальше — абзацы. Месяцев пять спустя Виктору уже приходилось использовать свой компьютер во многом «по памяти», специально отводя в сторону взгляд от экрана, ибо «мошка в глазу» оккупировала самый центр зрения.
Последней каплей, последней увесистой гирькой на чашах весов послужил явившийся Виктору несколько дней назад кошмарный тягостный сон. Он не мог его даже припомнить в деталях, какие-то мрачные коридоры, катящиеся по коже бусины пота, попытка спастись от преследующего его по пятам янтарноглазого хищника — и пробуждение с гулко колотящимся сердцем в постели. Ипохондриком, придающим какое-либо значение снам, Виктор никогда себя не считал, но сновидение это сыграло роль последней соломинки, что, по арабской пословице, переламывает спину верблюду.
Сейчас Виктор из-за зрительного дефекта с трудом различал сжимаемый его пальцами «вальтер». Оружие, на которое, кстати, у отца не было законного разрешения, но которое тем не менее уже многие годы в их квартире хранилось.
Патроны там были слезоточивыми.
Но это не страшно. Виктор специально проверил на улице около часа назад — выстрел в упор деревянную доску всё равно пробивает насквозь, так что пробьёт и черепную коробку.
Наверное.
Пора, вероятно? Нет смысла устраивать театральную показуху. Виктор попрощался уже в Интернете со всеми, с кем мог попрощаться, — да, трудно поверить, но даже у хикки порою бывает некий аналог друзей.
Записку родственникам он тоже оставил — что-то среднее между «Теперь вы верите, что я болел?» и «Простите, знаю, предательство, ну сорян, иначе не могу. Вам бы самим не понравилось выносить из-под меня горшки и включать для меня на телефоне музыку».
Вик уже сам не помнил точно в подробностях её текст. Он её набросал за два месяца до текущего мига, когда глаз ещё немного работал, а сейчас лишь извлёк из загашника.
Итак, прижимаем ствол прямо к стриженому виску. Смотрим внимательно в зеркало ванной — так, чтобы с наивозможнейшей правильностью рассчитать траекторию грядущего выстрела.
Нажимаем на спуск.
Миг спустя он об этом предсказуемо пожалел, но было уже слишком поздно останавливать палец. Пистолет в руке дёрнулся, висок обожгло страшной болью, в ту же секунду оба глаза его словно лопнули изнутри. Чернота мгновенно заполнила всё поле зрения, череп как будто залили плавиковой кислотой. Ему захотелось кричать, но у него словно не было уже языка. А впрочем, были ли губы?..
«Какого чёрта, этого не может происходить, у мозга же вроде бы нет внутри никаких нервных болевых окончаний? — беззвучно-бессловно оформилась на краю агонизирующего сознания беспомощно-жалкая мысль. — Проклятые теоретики!»
Боль нарастала, она пульсировала кругами, она жгла и терзала изнанку черепа Виктора, изнывающего от собственного бессилия, мучающегося от невозможности закричать, от понимания, что переживает сейчас исключительный опыт, о котором бы следовало узнать каждому, кто задумал в Мире Живых огнестрельный способ ухода, — но, увы, в Мир Живых ему никогда и никак не прислать теперь ни единого байта.
Вспыхнув особенно ярко — так, словно плавиковую кислоту в его черепе заменили раскалённым свинцом? — боль ослабла, рассеявшись, осыпавшись листопадом рыжих золотых листьев.
Представив себе листопад этот с особенной чёткостью — так, словно сам стоял среди груды подгнивающей целлюлозы? — Алексей рассмеялся.
«Алексей?»
Он же ведь вроде бы был ещё с мгновение тому назад Виктором. Хотя, строго говоря, есть ли особая разница?
Вокруг расстилался лес.
Чёрный. Мрачный. Почти что непроницаемый. Пепельно-серые листья еле слышно шуршали на фоне чуть более тёмного неба, исчерчиваемого кое-где разрядами алых молний.
Виктор — или всё-таки Алексей? — поднёс недоверчиво еле слушающуюся руку к лицу, попытался принюхаться к пальцам. Запахов не было, как не было и сколь-либо чёткого ощущения тела. всё вокруг вообще казалось каким-то недооформленным — смутным, расплывчатым, словно во сне.
«Я только что выстрелил себе прямо в висок в своей собственной ванной».
Он поймал себя на том, что воспоминание это стремительно блёкнет, теряется, словно утрачивает существенность. Взамен выплывают из мрака воспоминания новые — о книге, которую Лёха вроде бы отдал кому-то и на страницах которой вроде бы было написано древнее мрачное заклинание. О флаерах, которые как будто курсируют временами над Греческим Лесом и могут в любую секунду его обнаружить по блеску голографической татуировки.
Он в панике кинул взгляд на свою правую руку.
Ну да, всё соответствует воспоминаниям, пятиугольная лиловая звёздочка. Парень глупо хихикнул.
«Ну правильно. Сны», — явилась в ум его как будто откуда-то со стороны холодно-трезвая мысль.
Лёхе — или всё-таки Вику? — вспомнилось смутно «Оранжевое солнце» Дениса Майданова, странная забавно-грустная песенка, где Страну Снов вроде бы попытались сравнить с загробным существованием. Хотя полный смысл её ему так и не выпало уразуметь до самой кончины.
В снах твоё прошлое переливчато и изменчиво, в снах у тебя отсутствует стабильная личность, в снах причинно-следственные связи рассыпчаты и ненадёжны. При этом, однако, ничего по-настоящему страшного с тобою во сне не случится — в крайнем случае ты всегда сможешь просто проснуться?
Деревья одобрительно зашуршали, словно прислушиваясь к ходу его рассуждений. Лёха скривился, заслонив звёздочку левой ладонью от возможных наблюдателей с неба.
«Ну что же, по крайней мере, хотя бы не ад с чертями и вилами. Хоть я и был агностиком с симпатией к атеизму, убеждения мои всегда были шаткими, я до последнего опасался угодить за самоубийство в смолу».
Прозвучал тонкий гул.
Вновь.
По небу пронеслась тонкая линия, следом ещё одна, напоминающая трассерные следы пуль или инфлюзионный след от пролетевшей мимо ракеты. Лёха пригнулся к земле едва ли не раньше, чем понял, что это значит и чем ему может угрожать.
«Блуберги».
Лек Ци вдруг вспомнил отчётливо, что приказ Зеркального Мага касался людей в оранжевой форме. Его же цвет кожи — он только сейчас осознал это — был после самоубийства медовым. Не потому ли его преследуют?
Прижавшись к почве, самурай пополз медленно между извивающимися корнями деревьев, пополз зигзагами, уворачиваясь от лазерных выстрелов сверху, корни при этом заизвивались так рьяно, словно пытались схватить его. Ближайшее дерево вытянуло поблескивающе-прозрачный корень к его левой ноге — ту мгновенно свело оцепенением и прохладой. Лек Ци вскрикнул и отпрянул изо всех сил в сторону.
Деревья прерывисто зашумели, хотя ветра не чувствовалось. В шуме их самураю послышалось что-то ехидное. Что-то, смахивающее на хихиканье.
«Просто кошмар какой-то».
Он вскочил, с трудом подволакивая за собою левую ногу, та ощущалась почему-то как гигантский кусок стекла — или даже как бутыль старой чачи с плещущейся внутри жидкостью.
Деревья вокруг уже зашипели, корни их зашевелились активней, выбираясь из почвы. Они обступали Лек Ци, подобно причудливым осьминогам, дупла их засветились при этом зелёным, словно глаза смеющихся кошек.
Щупальца-корни потянулись вновь с жадностью к самураю, чуть ли не подрагивая от возбуждения. С гневным выкриком он отскочил было в сторону, но лишь едва не свалился в объятья дендроида, подкравшегося к нему сзади.
«Проснуться».
Он зажмурился изо всех сил, открыл глаза, потом снова закрыл. Не получалось. И — хотя Лекци-Виктуар-Алексей не мог сейчас вспомнить толком ни одно из своих многочисленных прошлых? — ему почему-то подумалось, что попытка проснуться является плохой идеей.
Шум деревьев усилился, в нём уже явно на этот раз слышался мелкий прерывистый смех.
Ему стало страшно.
Грудную клетку его захлестнуло новое корнещупальце, сдавило до боли, которой, как полагал почему-то он прежде, здесь быть не могло.
Он застонал хрипло, заизвивался, пытаясь высвободиться, страдая от мучительного ощущения неправильности происходящего с ним.
Это давно должно было прекратиться, он давно должен был благополучно проснуться в постели.
Что происходит?
Ещё несколько дендрощупалец обхватили нижнюю часть его туловища, одно скользнуло прохладной змеёй Алексею под брюки, явно нашаривая задний проход и явно не для осуществления невинно-лучезарных целей. «Какого чёрта? Я же даже слэш-фанфики никогда наяву не читал, я не какой-нибудь там любитель яоя, почему мне мерещится подобная дичь во сне?!.»
Рядом послышался смех.
Яркая лиловая вспышка рассекла пространство лучом. Две или три вспышки — и корневидные щупальца обрубками спали с беспомощного туловища Виктора.
— Ну, ты попал, приятель, — усмехнулся холодно моложавый с виду курчавый черноволосый парень в фиолетовой форме, поигрывая бластером. По крайней мере, для себя Витя сразу решил почему-то, что эта синевато-изогнутая погремушка со странно-круглыми контурами — именно бластер. — Как тебя угораздило покинуть преждевременно Спасательную Станцию?
— Ну... — Вик в смущении помолчал. Воспоминания о том, что есть Спасательная Станция, воспоминания о сюжете сна отчего-то не торопились вплывать в его голову. — Сам не знаю.
В глазах парня с бластером было что-то странное, что-то неправильное. Но сосредоточиться на этой неправильности Виктор сейчас по неизвестной причине не мог.
— Позабыл, что ли? Так быстро растерял обо всём память?
Собеседник необидно рассмеялся. Присвистнул негромко — и, словно от звука этого свиста, к Виктору стали возвращаться обратно утраченные вроде бы воспоминания. Он жил в спокойном мире без всей этой белиберды? И застрелился? Но из-за чего?
Он вспомнил.
Его обожгло ознобом, ему стало страшно, почти так же страшно, как когда его в мёртвой хватке держали корни хищных деревьев. Вик моргнул — нет, слава небу, здесь его зрение было чётким и не содержало каких бы то ни было «мошек».
Ему вспомнились те нелепые экзистенциальные колебания по поводу имени, неуверенность, кто он такой. На миг его вновь окутало облако странных сомнений — он почему-то не мог никак вспомнить отчётливо, сколько ему было лет перед гибелью.
Вроде бы двадцать пять, но в то же время и сорок два.
Причём в его памяти наличествовали воспоминания, подтверждающие косвенно как первое, так и второе.
Встряхнув головой, отогнав эти стрёмные мысли, Виктор спросил смущённо у незнакомца в фиолетовой форме:
— Кто вы?
Тот усмехнулся.
— Имена не играют здесь особенной роли. Ты ещё это поймёшь. Ну, допустим, Эдере.
Виктор сглотнул слюну.
— А почему?
Парень с бластером окинул снизу доверху собеседника насмешливым взглядом:
— Сам до сих пор, что ли, не разобрался? Всё ещё думаешь, здесь тебе Станция с её постоянной стабильностью?
— Я не совсем понимаю... — Виктор опустил голову. Деревья вокруг продолжали мрачно шуршать, Эдере сделал ещё несколько выстрелов, разгоняя растительных монстриков. — Что такое эта самая Станция?
Брюнет усмехнулся.
— Значит, ты ещё не припомнил. Не подобрал осколки минувшего. Не вернулся. Не реадаптировался. Не расплылся.
Он облизнул меланхолично губы, поглядывая на Вика.
— Спасательная Станция — это то, что ты называл прежде явью. Миром дня. Материальной действительностью, если угодно.
Виктор нахмурился.
В действительности, как агностик, он всегда был готов к самым диковинным и необычным гипотезам о мироздании. Но тут едва ли не каждая сказанная парнем в фиолетовой форме фраза порождала бесконечно всё больше новых вопросов.
— Что в ней спасительного?
— А ты этого несколько минут назад сам не понял? — рассмеялся Эдере, в смехе его послышалось что-то издевательское. — Что ты пытался сделать буквально вот только что, когда тебя душили эти древесные корни? Чего ты жаждал отчаянно, закрывая и открывая глаза?
Виктор зажмурился...
«Проснуться».
И снова открыл глаза.
— Именно. — Эдере был теперь абсолютно серьёзен и рассматривал своего собеседника даже с лёгким сочувствием. — Спасательные Станции существуют и создаются именно для того, чтобы в случае опасности ищущая бегства добыча могла где-то укрыться. Как ты это называешь — «проснуться».
Все его ощущения нынче, в присутствии парня в форме, сделались почему-то намного более чёткими, стали почти что телесными. Мыслить стало чуть легче, как и чувствовать плоть.
Виктор куснул губу:
— Их несколько?
— Ну, ты же не думаешь, что одна-единственная Станция могла бы вместить в себя беглецов со всего мироздания? — вскинул бровь его нежданный спаситель. — Нет, дело, конечно, не в ёмкости, законы пространства лишь химерическая нелепая фикция внутри Станций, но что-то отдалённо подобное есть и в реальном мире. Поэтому для обслуживания беглецов пришлось создать сразу множество искусственных пузырей нереальности, рукотворных островков порядка, аттракторов сверхплотно стабилизированных причинно-следственных связей, повсюду раскиданных и готовых помочь спасающемуся от преследования.
Изморозь окатила снизу доверху незадачливого самоубийцу. Парень с бластером же продолжал, как ни в чём не бывало:
— Обычно островки эти неустойчивы, впрочем, за денёк-другой растворяясь. Но передышку какую-то беглецу тем не менее предоставляют, всегда есть шанс, что преследовавший его монстр отвлечётся меж делом на какую-нибудь другую жертву.
Виктор моргнул.
— За день-другой?
Его жизнь наяву определённо длилась несколько дольше. Хотя двадцать пять лет или сорок два — он точно не мог сказать себе до сих пор.
— Не разочаровывай меня, — вздохнул с утомлённым видом Эдере. — Когда сон начинается, ты — что — сознаёшь, что сон начался? Нет, в нём у тебя обычно уже сразу есть той или иной продолжительности прошлое. Станции же — по сути то же самое, что и реальность, но гораздо плотнее и безопасней.
— Но...
Виктор нахмурился. Сны? Реальность? Ему показалось, или его собеседник употребил только что эти слова как синонимы?
— Мне неоднократно снились кошмары, — проговорил он минутою позже. Ландшафт вокруг изменился отчего-то, они с Эдере сидели на бревне, а вокруг простирался луг светящихся фиалок, но внимания этому Виктор теперь уже не уделял. — Кошмары, заканчивающиеся пробуждением. Если на самом деле мой мир просуществовал лишь несколько дней, то как же...
— Ты полагаешь, создатели Станций являются сверхкреативными трудоголиками? Что проще — создать новый мир с нуля или взять за основу часть старого? Бессчётное число Станций друг друга пародируют, ссылаются друг на друга, являются исковерканными взаимоотражениями. Сам посетитель Станции тоже может способствовать этому осмосу. Ты вполне был способен спасаться от монстров раз десять подряд на Станциях похожего типа — и память об этом слилась у тебя в голове в единственный цельный трек. Хотя и без противоречий в таких случаях нечасто обходится. Слышал, наверное, выражение «эффект Манделы»?
— Ты-то откуда знаешь о нём? — мрачно спросил Виктор.
Эдере вновь усмехнулся.
— Я следил за тобой, можно сказать. Даже когда ты был внутри Сферы. Мы были прежде знакомы — ну, не совсем, но в некоторых ветвях прошлого.
Сферы, как понял Виктор, другое название Станций.
— Что значит «в некоторых ветвях»?
Парень в форме вздохнул.
— Линейная метрика времени, однозначность причинных связей, цельность твоей идентичности существуют в основном лишь на Станциях. В реальном мире всё перемешано. Пойдёшь налево — у тебя одно прошлое. Пойдёшь направо — другое.
Он, словно бы извиняясь, кинул на Вика взгляд.
— Единство личности — фикция. В реальности существует лишь хаос. Океан квалиа. Космос бессистемно кружащихся информационных блоков. Здесь нет энтропии в привычном тебе понимании, нет известных тебе законов термодинамики, поэтому вырождение информации не достигает предела, она не теряется целиком. Никто не погибает окончательно. Но и жить вечно по-настоящему тоже едва ли возможно. Ты не рассыпешься на отдельные атомы или байты, но вот на более крупные блоки — вполне. Потом кто-нибудь случайно наткнётся на один из потерянных тобою кирпичиков — и отчётливо вспомнит, как трахался с Мариною в Ялте. Это будет теперь уже его прошлым.
Виктор остолбенело моргнул.
— Но как...
Хотя уже начинал понемногу догадываться. Странно, но произносимое собеседником почему-то казалось ему туманно знакомым, как если бы он об этом помнил и раньше.
— Есть теории, что хаос этот искусственного происхождения, — проговорил меланхолически Эдере, — что все мы как бы живём на обломках гигантского робота, являемся случайными импульсами в мозгу умирающего сверхразума или что-то вроде того, но правды не знает никто. С теориями этими носятся в основном те, кто слишком много времени пробыл на Станциях, кому слишком прочно прошило ум причинно-следственной логикой. Остальные же просто принимают этот мир как есть. Аномалией, локальным нарушением вселенских законов, являются как раз Станции с их чётким устройством причинности, законами энтропии и прочей казуистической мутью, а не окружающая реальность.
— Реальность, — проговорил вполголоса Виктор. Набычившись, он глянул на Эдере. — Сны. Верно?
Парень кивнул.
— То, что спасающиеся на Станциях помнят как сны, обычно является исковерканной памятью о нашем истинном мире.
Виктор пожевал немного губами. Картина складывалась понемногу в сознании, но оставалась достаточно странной.
— Если по большому счёту ничего нет, — произнёс сухо он, — если по большому счёту никого нет, — он поднял взгляд снова на собеседника, — никого, ничего постоянного, чёткого, — он сглотнул слюну, — кто и зачем тогда вообще создаёт Станции?
Эдере грустно фыркнул.
— Хороший вопрос. Один из тех, в ответ на которые слишком глубоко влипшим в Станции обычно трудно поверить. Хотя ведь и у вас на Станциях каждый хочет прожить подольше, не правда ли, пусть и считая, что через какое-то время умрёт? Так и у нас. Отсутствие личности не означает, что то, чем ты являешься на тот или иной момент, не хочет себя сохранить по возможности. Каждая комбинация дхарм обладает инстинктом самосохранения — и некоторые из них пытаются удержать свою форму более чем надолго.
Теперь они не сидели на бревне, а шли через лес, но тот уже не был чёрным и мрачным, а стал почти солнечным. Красно-рыжие листья со всех сторон нависали над ними.
Виктору стало почему-то вдруг страшно. Пытаясь спрятаться за философией от неуютной действительности, он сформулировал кое-как новый метафизически-заумный вопрос.
— Почему тогда Станции эти открыты для всех? — Сглотнув слюну, он вновь посмотрел на Эдере. — Ясно, что беглецам это выгодно. Но почему бы конструкторам Станций не оставить доступными их лишь для себя?
— Ты опять мыслишь мерками «яви». В реальном мире ты никогда не знаешь точно, кем окажешься в будущем. Нет чётких границ между личностями. Все переплетены. Станцию же нельзя создать в одиночку, как правило, она сплетается из усилий миллионов грезящих.
— Но ведь тогда...
— Есть вероятность переродиться на следующем круге не беглецом, а преследователем? — расхохотался невесть отчего Эдере, хлопнув себя по колену. — Ты прав, она есть, хоть субъективные усилия могут её и уменьшить. Кто-то ставит на красное и создаёт Станции. Кто-то ставит на чёрное и пытается разрушать их — или хотя бы не дать жертве ускользнуть туда.
В глазах Эдере что-то сверкнуло. И опять — на миг Вик уловил в них некую странность, некую чуждость, но не смог осмыслить её сознательно.
— Есть, кстати, другая причина множественности снившихся тебе в прошлом кошмаров. Видишь ли, Вик, Станция вбирает многих — и вовсе им не обязана при этом давать различные памяти с различными жизнями. — На последних словах в интонациях его ощутился сарказм. — Неэкономно оно, знаешь ли. Будьте благодарны, что вас монстрик не съел, а единство личности, неповторимая её уникальность, всё равно по большей части лишь только иллюзия? Да и немалая толика посетителей, когда добегают до Станции, успевают со страху подрастерять большую часть воспоминаний — хорошо если сумеют собрать их после этого заново.
Он облизнул губы.
— Так что — проще порой просто слить иммигрантов в один пакет разом, объединив их оставшиеся воспоминания и вырезав временно лишнее. Впрочем, вернувшись в реальность, ты вроде бы осознал уже множественность своего прошлого?
Виктор привык уже, что «реальностью» обладатель бластера называет вовсе не явь его мира, а весь этот ералаш вокруг.
— Но к чему вообще устраивать маскарад с амнезией и с подделкой действительности? — непонимающе спросил он. — Зачем заставлять беглеца позабыть начисто, кто он?
— Это система защиты. Вспомни, ты ведь наверняка и на Спасательной Станции не раз пытался себя удержать от мыслей о возможных неприятных событиях близкого будущего?
Вик повёл плечами.
— Там это считается неврозом и суеверием.
— А реальный мир именно так и работает. Если ты будешь слишком уж чётко помнить о монстре, что охотился за тобою, есть риск, что тебя в итоге назад к нему вытянет — или даже что он ухитрится коварно проникнуть вслед за тобою в Сферу.
Глаза Эдере по-прежнему не были ясно видны, на них всё никак не удавалось сфокусировать надлежащим образом взгляд. Две зелёные искорки. Или два изумруда.
Виктор облизнул опять губы, пытаясь извлечь из глубин рассыпающегося рассудка новый философский вопрос.
Что-нибудь об устройстве местного космоса. О его физике. Или хотя бы — о странных словечках «дхарма» и «квалиа».
Но вместо этого он спросил:
— Что в прошлом соединяло нас? Ну или, как минимум, — он усмехнулся беспомощно, испытывая жуткое чувство, что бредит, — соединяло нас в каких-то отдельных частях или версиях нашего разветвлённого прошлого? Ты говорил, что целенаправленно следил за мной.
Глаза Эдере были полуприкрыты, он словно устал от бесплодных попыток Виктора скользнуть в его зрачки взглядом. Но черты лица его искривились, губы чуть изогнулись, изображая ухмылку, не очень понравившуюся его собеседнику.
— Ты ещё не вспомнил этого, Вик? — Ухмылка стала ещё более чёткой. Веки его поднялись, он глянул Виктору прямо в глаза, причём мешавшая прямому взгляду блокада как будто начала в этот миг медленно таять. — Это так грустно. Я, признаться, надеялся смутно, что ты будешь более памятлив.
Пара зеленовато-жёлтых хищных светящихся огоньков. Нет, скорее уже пара сияющих насмешкой янтариков? И в то же время — словно бы еле заметное туманное серое пятнышко в глубине.
— Ты, — вздрогнул панически Виктор.
— Я, — подтвердил сладчайшим голосом собеседник.
После чего облизнулся. Язык его, чему Вик почему-то совершенно не удивился, был бордовым, кривым и раздвоенным.
— Мне было интересно, как быстро ты вспомнишь меня, Вик. Ты так быстро бежал. Так стремился как можно быстрей юркнуть в Сферу. Что же тебя вытолкнуло из неё обратно наружу?
Виктор знал, что за туманное серое пятнышко скачет в глубине жёлтых глаз собеседника. Он его уже видел, он его ненавидел, он его помнил отчётливо во всех кошмарных деталях.
«Серое» — не совсем справедливый в данном случае оборот, к слову сказать. Пятнышко было аморфным. Было бесцветным.
Как небытие.
Как «слепое пятно» в глазу. Или — аккурат как та самая «мошка» в центре повреждённого зрения.
— Тебя это испугало, правда ведь, Витя? — сочувственным вроде бы голосом осведомился монстр, сбросивший к этому мигу личину парня в фиолетовой форме. Осмыслять новый облик его Виктору не хотелось, хотя краем глаза он уловил коричневатую чешую и какие-то роговые шипы. — Беспомощность. Слепота. Я знал, что со Станции тебя это очень скоро и успешно изгонит.
Чудовище рассмеялось приглушенно, Виктор на шаг отступил, потом отступил ещё на шаг, но мгновением позже почувствовал, что ноги его будто опутало привязью. Кинув вниз панический взгляд, он увидел вновь знакомые дендрощупальца.
Он не мог сделать что бы то ни было. В мире снов действуют свои законы, а Виктор чувствовал, что разум его вновь окутывает сонная дымка. Он не имел сейчас опыта самостоятельной жизни здесь, не успел собрать толком прежние свои воспоминания. Прежнюю чёткость ума его поддерживал искусственно Эдере — и, как ясно теперь, поддерживал лишь только ради того, чтобы утончённо поиздеваться.
— Зачем, — выдавил он. Попытался взглянуть умоляюще в глаза ненавистному монстру, но почувствовал, что не может. — Пожалуйста. Не надо. Я прошу. З-зачем?..
Монстр искренне расхохотался. Хохотал очень долго, хохотал старательно и заливисто, хлеща сам себя по бокам длинным шипастым хвостом.
После чего облизнулся вновь. Распахнув приглашающе пасть, светящуюся миллиардом зубов.
— Кушать хочется.
Текущий рейтинг: 58/100 (На основе 23 мнений)
