(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Лес мертвецов и немного надежды
Это был поистине прекрасный свежий и яркий августовский день. Небо было так близко, словно его можно достать в прыжке, стоит только залезть повыше. С него, как рассыпанную муку, ветер пытался куда-то за горизонт смахнуть легкие облака. В воздухе жужжало, в ветвях разноголосо чивикало. Время от времени черный коршун начинал кричать – и-и-ихха! – на старой кривой сосне. Хвоя под ногами приятно похрустывала. Носом вдыхая ароматы соснового бора, я медленно выдыхала ртом, как во время занятия лечебной физкультурой.
Я автостопом доехала до опушки леса, горячо поблагодарила моего водителя – 50-летнего вечного «подростка» Леху – и на секунду отразилась в его зеркале заднего вида счастливо улыбаясь и даже пару раз махнув на прощанье. Красный «Мицубиси Аутлендер» медленно растворился вдали, немного раньше пропал звук мотора. И вот я осталась одна.
За плечами легкий городской рюкзачок, на ногах порядком истаскавшиеся кеды. Поверить, в то, что я иду в одиночный турпоход знакомиться с природой родного края, мог только такой вот Леха, он вообще довольно доверчив, дай бог ему хороших людей на пути.
Моя же дорога попутчиков не предполагала. Возможно, Леха был последним человеком, который меня видел. Улыбчивой, разговорчивой, живой…
– Надо же, сама себя обманула, что иду на пикник с белочками – сказала я вслух, чтобы звук собственного голоса придал ногам твердости.
Меня в этот лес гонит сильнейший за свете человеческий страх – страх смерти. Я умираю от онкологии. Ноги, признаться, болят. Но я бы не хотела, чтобы мой 15-летний сын, как в «Легенде о Нараяме», нес меня на своих плечах. Мы смотрели с ним этот фильм на прошлой неделе, не знаю, как так вышло, но он сам предложил. Мне даже не по себе стало. Ведь я никому не говорила о принятом еще в подростковом возрасте решении: если придется умирать, то умереть в одиночку в глухом лесу. Не мучаясь и не мучая семью, как моя мать.
Усыпанная сосновыми уголками тропа – еще пока широкая – уводила меня все глубже. Справа и слева мелькали в траве красные ягодки костяники, иногда попадались заросли лесной малины. Почему бы не полакомиться?
Присев на поваленную какой-то лютой бурей толстенную сосну я попыталась вспомнить лицо матери. Первой на ум пришла пожелтевшая фотография с надгробья. Живой и молодой я ее почти не помню. Есть видеоролик с оцифрованных старых кассет, где она улыбается и задувает со мной свечи на деньрожденном торте. Кажется, свечей было пять. Так вот, это не моя мать. Мне всегда казалось, что это приглашенная актриса, которая исполняла эту роль. Моя мать всегда была умирающей, раздраженной от постоянной боли и очень-очень несчастливой. Она угасала на наших глазах неполные девять лет. Отец продал ударную установку, гараж, свой шикарный Харлей Дэвидсон, вот это все, чем он завоевал когда-то сердце моей матери. Он набрал кучу кредитов, устроился на три работы, казалось, он бессмертный Атлант… А когда все было кончено – кончился и запас его жизненных сил. Небо рухнуло ему на голову. В свои 17 лет я забирала его пьяного с лавочек перед подъездами, в 19-ть – обнаружила папино бездыханное тело в петле.
...Светящаяся – будто прозрачная – листва какого-то кустарника на фоне сосновой коры едва не заставила меня включить мобильник. Кому я пошлю это фото, если сделаю его? Если бы я не шла умирать, снимок бы получил Глеб.
Глеб – сын соседа дядь Саши, того самого, который сонно выглянул из квартиры на мой отчаянный стук во все двери подряд. Дядь Саша всегда был отзывчивым мужиком. Я пришла с дискотеки, вся в блестках, пропахшая куревом и мечтающая просто снять шпильки и рухнуть. А на зеркале меня встретило послание, оставленное папкой – он начертал его моим карандашом для бровей.
«Варя, прости меня. Не входи в комнату, вызови милицию и скажи, что в квартире труп. Я не могу без нее больше».
Она – это моя мама. Вот такая любовь. Безрассудная, горячая, больная.
Дядь Саша забрал меня жить к себе. Я не могла находиться в родительской квартире, а ему помощь по хозяйству была не лишняя, болел он уже тогда. Позже он мне сказал, что сразу решил – будет мне свекром. Его сын Глеб был в армии. Узнав о моей беде, он стал в письмах мне передавать приветы. А потом вообще прислал в конверте, адресованном отцу, отдельный маленький конвертик для меня. В нем было стихотворение, точнее рэп, причем, довольно талантливый (позже мне довелось услышать его авторское исполнение). В песне говорилось о том, как солдат встречает рассвет, просит голубей разузнать, ждет ли его кто-то дома, и идет ли сегодня в родном городе снег...
Снега я больше не увижу. Не жалко! Мне больше нравится конец лета – до увядания еще далеко, но дыхание осени уже чувствуется. Вечерами ветер шепчет в тополях: помни о холодах, помни о смерти…
Полдень. В лесу свежо, но если постоять немного в солнечных пятнах, то даже жарковато в ветровке. Я глотнула немного воды, помня, что ее запас у меня не безграничен. И если я пробуду тут дольше, чем планировала, то придется его как-то пополнять.
Этот банальный стакан воды в старости, ради которого все заводят семью и детей, мне не светит. Но я бы не желала такой участи ни мужу, ни сыну – бдеть у смертного одра горячо любимой супруги и матери. Помните меня живой, роднули!
...С Глебом мы расписались почти сразу, как он вернулся. Наш роман в письмах продолжался четыре месяца, и этого нам хватило, чтобы понять, что «наши души древнее нас и давно полюбили друг друга, летая в безвоздушном пространстве, до рождения Земли, до начала времен…» Столько пафоса было в этих письмах, господи!
Кстати, свадьба была двойная. Дядь Саша на радостях решил сделать предложение бывшей однокласснице, Ольге, с которой втихую переписывался уже год, но боялся признаться себе, что старая любовь не забылась... Она с легкостью приняла предложение и приехала из Владивостока, как-то сразу став частью нашей семьи.
Вик у нас родился через год. Вик – это сокращение от Виктора. Вариант «Витя» нам не покатил, да он и сам его терпеть не может, в школе вечно кривится.
Вы уже подсчитали, наверно, что мне всего лишь 36?
Не вздыхайте, что я такая молодая. Иные люди до 90 лет доживут, а рассказать-то про себя особо и нечего. А у меня жизнь была насыщенная, каждый день событий столько, сколько у других за неделю не происходит. Я долгое время работала арт-директором в крупном киноконцертном комплексе, познакомилась с кучей известных личностей. Потом пережила сильнейший стресс, уволилась, занялась живописью… Писала все время один и тот же сюжет, но на разный лад и в разных стилях. Мадонну с ребенком, но не каноническую – а с девочкой.
Дело в том, что в 25 лет я не смогла выносить сестру для Вика. Мы хотели назвать ее Викторией и приучить отзываться на Тори. Чтобы подписать какое-нибудь фото с поездки на море: «Вик, Тори и я»… Да и поняньчиться вдруг страшно захотелось. Вика – так получилось – воспитал свекор с новой супругой. Пока мы с Глебом зарабатывали на трешку, они учили его ходить, говорить, читать, писать… Но больше я детей иметь не могла – причиной выкидыша оказался рак, так что мне удалили яичники и матку. С этого момента моя смертушка начала потирать лапки в предвкушении. А я ей показывала фигу, как умела. Сначала писала с натуры знакомых женщин, с которыми лежала на сохранении. Потом увлеклась портретной фотографией. А год назад вообще устроилась фотографом в крупный научно-популярный журнал, пока здоровье позволяло, каталась по стране. Вот только на той неделе вернулась с Камчатки. В самолете во мне что-то щелкнуло, будто выдернули чеку. Взрыв прозвучал через неделю в кабинете онколога: злокачественная опухоль молочных желез.
Болели пока что почему-то только ноги. Я понимала, что это только начало. Написав длинное – от руки – письмо Глебу с инструкциями ко всему, что я контролировала в нашей семейной жизни, я собрала небольшой рюкзачок, оделась по погоде, сказала, что иду прогуляться и без лишних рассусоливаний шагнула за порог. Письмо отправила почтой, чтобы дать себе фору. Куда иду – ни слова. Надеюсь, мне не приснилось, что я почистила историю браузера.
Настало время рассказать правду.
Я иду не умирать. Я надеюсь выжить. Точнее, у меня нет никакой надежды в этом мире, и я готова шагнуть за его черту. Но не так, как вы сначала подумали – я не собираюсь повеситься на сосне или утопиться в болоте.
Должна признаться, я всю жизнь была атеисткой. И все эти красивые образы из наших с Глебом друг другу писем – только поэзия. Но приближаясь к смерти, я полюбила читать про загробное, потустороннее, мистическое, неведомое. И вот на одном из тематических форумов я нашла координаты этого места. Топикстартер уверял, что в моем регионе есть свой небольшой Аокигахара – лес самоубийц. На его опушке постоянно находят тела решивших расстаться с жизнью людей. Их всех объединял один фактор – смертельный недуг.
И дальше начинается самое интересное. Якобы ни у одного из найденных «самоубийц» причину смерти по правде установить не удалось. В отчетах патологоанатомов значится формальное: «смерть от естественных причин». Без описания повреждений или заболеваний. И вот почему...
На форуме «Тайны.нет» приводят десятки таких историй. Например, жил-был в Подмосковье Иван. Ничем примечательным не прославился. Только в 19 лет на заводе потерял правую кисть, а в 25 лет пропал. Пропал не случайно, оставил записку матери, что на диспансеризации у него нашли болячку, с которой он долго не протянет. Тело Вани нашли на опушке нашего Леса мертвецов. ДНК совпало, да и что говорить, на лицо вылитый Иван. Только мать сошла с ума и все просила следователей найти ее настоящего сына. Ведь у этого найденного паренька обе руки были на месте. Как такое может быть?
Таким образом, у трупов внезапно обнаруживались отросшие пальцы или даже конечности, потерянные при жизни, и регенерировавшие ткани поврежденных органов. Абсолютно здоровые тела, хоть в космос лети, если бы не одно печальное обстоятельство...
А если копнуть глубже, то в архивах можно найти вообще невероятное. В дореволюционных газетах писали небылицы про странные «куклы», которых сперва принимали за пропавших в этой местности мужчин. женщин и детей. Старые крестьянки причитали: не люди это, пустышки. Мало ли что говорят старухи? Мертвых крестьян все равно не вскрывали, просто закапывали за церковной оградой. Но когда пропал и обнаружился бездыханным месяц спустя молодой барчук, земский доктор решил провести вскрытие. И попал в дом умалишенных, где все повторял: «Внутри нет органов, он из одной лишь плоти». Другая находка, ставшая достоянием форума, – якобы рассекреченные документы времен СССР. Если сжать текст до сухой выжимки, то в этой зоне регулярно обнаруживались мертвые люди, которым будто бы забыли при жизни доложить жизненно важных органов: череп без мозга, грудная клетка без сердца и легких. Их исследовали в лабораториях, в основном больше ничего стоящего не находили. Но странные тела не сжигали и не хоронили, а бальзамировали до лучших для отечественной науки времен. Правда, потом в секретных лабораториях побывали незваные гости, вынесли все, связанное с этим лесом. Конечно, разумные люди посчитали бы эту документацию фейком. Но на форуме-то сидят мечтатели.
Я много думала об этом. Что если в параллельном мире или будущем давно научились лечить все смертельные заболевания, восстанавливать целостность тел, а также овладели технологией копирования плоти? И портал в этот мир находится в этом лесу. Но зачем подбрасывать такие странные тела?
У меня есть только одна версия. Это знак. Они ждут нас. Неизлечимо больных, отчаявшихся – отчаявшихся настолько, что проще поверить в городскую легенду и тайком уйти из своего дома, своего времени, своего мира – в новый неизведанный. Кто, кроме таких бедолаг как я, всерьез будет настроен идти до конца? То-то и оно. Только что ждет в конце: свобода от боли и райская жизнь среди чудесного общества или вечный плен в научных лабораториях и рекреациях для выходцев из портала?
И еще одно. С каждом годом копии обнаруживались все быстрее и были все совершеннее. А что, если они учатся? И вдруг мой двойник вернется в этот мир уже одушевленным? Будет ли у него моя личность? Позаботится ли он о моей семье?
Давайте так. Если я доберусь нормально и встретят меня хорошо, я скрещу пальцы перед копированием.
Я иду уже долго. И знаете что? После полудня ничего не изменилось. Ну то есть вообще ничего, даже тени. Солнце замерло в зените. Звуки леса стали напоминать мне зацикленную аудиозапись, которая, какой бы длинной не была, все равно со временем повторится. Кажется, я уже слышала этот мелодичный посвист. И этот резкий хруст в вышине кажется знакомым.
– Мам, нос зажми! – ужасно близко прозвучал звонкий голос.
Я только успела подумать, что он похож на голос моего сына лет так в 6-7. Я, конечно, остановилась и стала оглядываться. Разумеется, Вик не показался из-за ближайшей сосны. Я вдруг поняла, что держу руку слишком близко к лицу и с досадой опустила ее. Не люблю этот рефлекс: чуть что – подносить ладонь ко рту. Я же знаю, что не буду кричать. А если и закричу, кто меня здесь услышит? Здесь никого нет, только я, мой угасающий рассудок и Лес.
Вдруг в памяти вспыхнула яркая картинка из прошлого. Мы в деревне у пожилой тетушки Глеба (как ее звали? Валентина? Вероника?) – с самого утра пошли на речку купаться и есть арбуз. Вик недавно научился нырять и теперь не понимает, как некоторые взрослые дожили до своих лет, ни разу не нырнув!
– Мам, нос зажми, – кричит он. – А теперь ныряй. И глаза не забудь открыть!
Я послушно следую его инструкциям, но отчаянно бултыхаю ногами и сквозь мутную воду ничего толком не могу разглядеть. Второй раз я погружаюсь спокойнее и открываю глаза. Я не понимаю, что я вижу, но внезапное желание глотнуть воздуха заставляет меня всплыть. На берегу я со смехом рассказываю, как увидела под водой небольшое окошко в сосновый бор. Я понимаю, что мне никто не поверит, я и сама себе не верю. Показалось, бывает! Глеб в шутку хвалит мой талант открывать порталы и просит, если загрущу, открыть проход в этот солнечный день.
Кажется, я и впрямь загрустила...
Погрузившись так глубоко в свои воспоминания, я перестала замечать перемены. А они произошли и достаточно резко. Мои ноги ступали больше не по хвое. Подошвами старых кед я давила ягель. Кустарники пропали. Лес стал прозрачным. Деревья тоже изменились. Они были громадными. Ни одно из них я не смогла бы обхватить, если бы захотела. Но обнимать эти деревья не пришло бы в голову ни одному безумцу – они странно пульсировали и пахли креозотом. Присмотревшись, я поняла, что они все кишат какими-то паразитами, похожими на уродливых липких многоножек с хвостами, как у двухвосток. Они лезли из нор между корней, ползли по спирали до самых вершин, иногда их движение где-то стопорилось, и тогда самые целеустремленные бежали «по головам» остановившихся. Пока еще ни одно из насекомых не сверзилось, но я на всякий случай надела капюшон. Было бы неприятно выгребать такое создание из-за шиворота. Хоть я и не боюсь всяких тварей, я бы не отдала руку на отсечение, что конкретно эти не ядовиты.
Один раз я все-таки приблизилась к дереву. Я не поверила своим глазам, когда заметила на уровне глаз кормушку или скворечник из старых досок. Что-то в этом сооружении было неправильное, и я подошла посмотреть. Во-первых, вход был не сбоку, а сверху и был прикрыт истлевшим куском ткани. Во-вторых, внутри не было пшена или уютного гнездышка. Там лежал голый мертвый птенец. Я сразу вспомнила про обряд воздушного погребения у тунгусов: поближе к небу, подальше от подземного царства. От увиденного по коже поползли мурашки.
– А кто сказал, что будет легко? – Подбодрила я себя и побрела дальше.
В общем-то, многоножки и гробики для птенцов – это еще ничего. Дальше начались какие-то совершенно уродливые и больные деревья. Я старалась не присматриваться к тому, что поначалу приняла за чагу. Ассоциации были прямыми и недвусмысленными – это опухоли. Иногда – прорвавшиеся, зияющие черными воронками. В одну я все же заглянула, когда услышала там какую-то возню. Я ничегошеньки там не увидела. Зато меня оглушил детский плач, горький, безнадежный. Как будто маленький человечек очнулся от забвения, длившегося годы, и заплакал о жизни, которую уже не проживет. О материнской любви, которой не ощутит. О пустом лоне, о прокисшем молоке.
– Тори, Тори, только не говори, что ты тут. Ты заслужила большего, моя девочка.
Я шла, глядя под ноги, сердце стучало где-то в горле. Мне было жаль этого (или моего?) ребенка, жаль эти деревья, жаль себя – по-сути такое же умирающее дерево. Встать что ли посреди этого проклятого места, прорасти корнями? Нет, моя дорога еще не пройдена до конца.
Я не зафиксировала, в какой момент я увидела её впервые. Сейчас я уже, наверное, полчаса её преследую. Она все время на сто шагов впереди, я ужасно боюсь потерять её из виду. Еще больше я страшусь, что она поймет, как я зависима от неё. Мне кажется, это проводник.
На ее месте я бы давно оглянулась. Как бы не было страшно... увидеть свое же собственное лицо. Я задохнулась от чувства подступающего к возбужденному мозгу флешбека.
– Варь, а ты веришь, что у каждого из нас в этом мире есть двойник? – Как-то спросил меня Глеб. Вик спал в своей колыбели, у нас были несколько часов, которые мы могли провести наедине. Странно же они начались.
Я попыталась отшутиться, что мой муж просто мечтает о ночи с близняшками, но он моментально сбил меня с игривого настроя своим вопросом: «Ты бы доверилась человеку, у которого твое лицо?»
Сейчас мне предстоит ответить на этот вопрос. Мой проводник, моя единственная надежда выйти куда-то из этой неуютной части леса была похожа на меня, как близнец, как отражение в витрине, как сбой в матрице. Такого же роста, такой же комплекции, и, насколько я могла разглядеть, в такой же одежде. Даже рюкзак за плечами был того же цвета.
Мне ужасно не хотелось привлекать к себе ее внимание. Местность вокруг отлично просматривалась, моя ветровка была отнюдь не маскировочной окраски. Я боялась не только издать слишком громкий звук, но и решиться на слишком явный жест как то: прыгнуть, поднять руку, наклониться... Мне казалось, мое сердце не выдержит, если впереди идущая без промедления сделает то же, что и я. Поэтому я, пружиня на мягком ягеле, держала руки по швам, была начеку, ступала тихо, как зверь. Но удача не может быть бесконечной. Когда из-под внезапной кочки показалась голова змеи, я вскрикнула. И обернулась прежде, чем это сделал мой двойник. Потому что не только впереди, но и примерно в ста метрах позади раздался тот же зажатый возглас «ой! мамочки!» Нас все это время было трое...
... Я не помню, сколько времени мы идем. Мы – это громко сказано. Впереди и позади меня даже не двойники, а всего лишь отражения. Я оказалась права: наши движения абсолютно синхронны, голоса созвучны. Отойдя от первого шока, я позволила себе небольшую шалость и спела с ними «хором» мамину любимую песню «Расцвела под окошком белоснежная вишня».
После финального «Неужели тропинку ты ко мне не найдешь?», я споткнулась. Под ногами что-то белело. Это не было похоже на камни или корни дерева. Из земли проглядывало нечто напоминающее... пальцы из мрамора?
Собираясь в дорогу, в последний момент я положила в рюкзак небольшой садовый совок, за что была в этот миг себе очень благодарна. Сперва удалось освободить от земли мраморную руку. Я продолжила копать. Показалась голова. Я уже не сомневалась в том, что увижу. Мадонна со скорбно смеженными веками и воздетыми вверх руками, как у скульптора Гельмута Перафонера. На то, чтобы вырыть всю статую целиком, потребовалась бы уйма времени. Хорошо, что силы меня покинули раньше... Черты лица Мадонны были до боли знакомыми.
– Мама?
Статуя открыла глаза. Она еще не стала женщиной из плоти и крови, нет, скорее, задвигалась словно в пластилиновом мультфильме. Вот по щеке скатилась мраморная слеза, вот открылся в беззвучном вздохе рот. Ее губы задвигались, но слова не достигали моих ушей. Ее раздраженный голос зазвучал прямо у меня в голове.
– Варюш, ты опять меня разбудила? Маме надо поспать, мама болеет, – лицо Мадонны исказила злоба. – Я же не бужу тебя и папу посреди ночи, когда мне нужны обезболивающие? Вас добудишься! Разве трудно пару раз за ночь встать, проверить, жива ли я еще? Когда у тебя резались зубки, я вообще почти не спала, все бдела у твоей колыбельки... Вот умру я, тогда отдохнете.
– Мама, но ты уже умерла...
– Чтоооо?! – Задохнулась Мадонна от возмущения. Ее лик начал трескаться, мрамор оказался тонкой фарфоровой маской, под которой было истинное лицо моей матери. – Варя, ты что такое говоришь? Ты этого хочешь, да? Чтобы маму закопали? Чтобы ее лицо пожрали черви? Чтобы папа нашел тебе мачеху, которая будет пороть тебя, как ты того всегда заслуживала?!
Еще несколько секунд лицо статуи оставалось живым, а потом глаза остекленели, кожа побледнела, потом потемнела, из ноздрей полезли отвратительные личинки, рот распахнулся и явил миру скользкую слепую змею. Я отпрянула от могилы матери. Видение пропало. Статуя Мадонны была неподвижна и прекрасна.
Оглядевшись, я поняла, что снова одна. Мои двойники были ключами к этому ящику Пандоры. Заглянув в глубины памяти, я осознала, что так и не простила маме жестоких слов, сказанных в полубреду. Травма от этой безобразной сцены почти перед самой ее смертью, оказалась слишком тяжелой для нас с отцом.
– Я сама закопаю тебя, мама.
Это была не последняя встреча с прошлым, как вы уже догадались. Я почти не удивилась, заметив под ногами осколок зеркала. Я подняла его. Интересно, я все еще выгляжу, как я? Или тоже успела измениться вместе с этим Лесом? Но в зеркале меня не оказалось. Там была родительская квартира. Я поднесла осколок поближе к глазам. «...ицию и скажи, что в квартире труп», – написано на нем моим карандашом для бровей. Это было так логично.
Да, это он. Самый страшный день. Предсмертная записка отца. Я огляделась и увидела вокруг себя двери – без стен, просто каркасы, выросшие из земли. Дверь в квартиру Дядь Саши, двери в другие соседские квартиры. И дверь в комнату отца...
Но что, если... Я решаю ослушаться мольбы не заходить в комнату, поворачиваю ручку и переступаю порог. Внутри и правда его комната. Отец в петле еще дергается, его глаза широко раскрыты, сосуды полопались, но эти глаза не стеклянные... они смотрят на меня! Его еще можно было спасти!
Я охнула и выронила осколок. Время замедлилось. В полете осколок начал деформироваться, стал больше похож на пролитую ртуть, а при соприкосновении с землей и вовсе впитался, как вода. Видение пропало.
Я стояла, опустив руки, и думала, что всю жизнь боялась быть похожей на мать, а оказалась вся в отца. Как и он, я решила уйти «красиво». Но мой папа пошел за мамой, где бы она не была. А я бросила сына и Глеба и держу путь в другой мир одна. С чего я решила, что так будет лучше, легче для моей семьи? Ведь я даже не знаю, сколько у меня времени! Болезнь протекает так быстро... Может быть, я бы и не успела превратиться в озлобленное и эгоистичное, медленно гниющее заживо чудовище?
Мои часы остановились, как и солнце в зените. Этот лес куда глубже, чем мне представлялось. По идее, в реальном мире существуют какие-то следы хозяйственной деятельности человека, просеки, отметки на деревьях, избушки любителей лесных промыслов, авиация, смена суток в конце концов. Но с тех пор, как я зашла вглубь этого бора, от реальности ничего не осталось. Она растворилась, изжила себя.
Например, как я уже говорила, окружающие звуки состояли из повторяющегося птичьего гомона, кукования, шороха ветра, скрипа деревьев, жужжания пчел. Особенно нелепо это звучало в этом изменившемся и опустевшем лесу, где не видно ни пчел, ни птиц... Аудиозапись мира стоит на репите и некому снять ее с паузы, бог ушел в другую комнату.
Но со временем я осознала, что и «графика» тут на троечку. Ладно, обычные деревья, их я могу не запоминать. Но как вам сосна с березовыми ветками и засохшими прошлогодними ранетками на них?
Кроме того, мне уже второй раз попадается громадная шестиглавая сосна: только в первый раз – роскошная и живая, а во второй – высохшая, мертвая. Или этот лес еще в незапамятные времена поразила радиация и заставила многие деревья стать шестирукими титанами?
Внезапно меня осенило: это неспроста, это может быть мой портал. Уж не знаю, в другой мир или всего лишь на новый виток моего безумия. Ведь у этого театра теней нет иного зрителя, кроме меня.
Я медленно приблизилась к вековому дереву. На нем не было насекомых. Если немного подтянуться на руках, можно пролезть в щель между двумя рядами стволов...
...По ту сторону я мгновенно ощутила брызги на кончике носа, ладонях и подбородке. Сначала я не поняла, что происходит, а потом... Это дождь идет в обратном направлении! Крошечные прозрачные капельки срываются с земли и под действием какой-то неведомой силы уносятся вверх.
С этого момента мои знания о реальности обнулились. А, может быть, так и было всегда? И это просто мое меняющееся под воздействием прогрессирующей болезни сознание начинает привычное считать абсурдным?
Но всегда ли ягель под ногами был бледно-голубым, светящимся люминесцентным сиянием? А небо – черно-малиновым? Закат это или рассвет? И как зовут моих детей, и давно ли мой муж – вдовец?..
...А теперь к главным новостям. Тело 36-летней Варвары Б. было найдено волонтерами на опушке лесопосадки в *овской области на вторые сутки поисков. Источник в СМЭ сообщает, что смерть наступила от естественных причин. Более того, вскрытие показало, что предварительный диагноз, поставленный накануне в региональном онкодиспансере, оказался ошибочным: женщина была полностью здорова. На обеих руках покойной по неустановленной причине были перекрещены все пальцы...
Текущий рейтинг: 55/100 (На основе 32 мнений)
