(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
В близком кругу
Было непривычно тихо. Никто не перешептывался, не кашлял, даже, кажется, не ерзал на стуле. Николаю сделалось действительно неуютно. Обычно, когда кто-то говорит “тише”, это все еще подразумевает множество маленьких шумов и шумишек, шороха одежды, тяжелого дыхания, да чего угодно. Эти же люди, кажется, восприняли это слово очень близко к сердцу. Даже слишком.
Наконец, Николай не выдержал, наклонился вперед, с облегчением услышав шорох своей рубашки, и негромко сказал:
- Здравствуйте, меня зовут Николай, и я умею старить вещи.
Никто даже бровью не повел. Не улыбнулся, не выругался. К счастью, хотя бы тишина прекратилась. Когда новенький все-таки решился начать свой рассказ, продолжать эту жестокую, но необходимую пытку тишиной не было никакой нужды. Каждый в комнате знал, что самое сложное - это начать. Дальше само пойдет.
- Узнал я об этом случайно. У меня дома была статуэтка кролика, подаренная женой. Бывшей женой, то есть. И вот я после ее ухода посмотрел на эту статуэтку, и просто захотел, чтобы она исчезла. И… Ну, как бы это ни звучало, она буквально на моих глазах потрескалась, рассыпалась просто в пыль. Будто миллионы лет прошло.
Николай поднял глаза от пола, который все это время рассматривал, и оглядел окружающих. Все так же никто не смеялся, не крутил пальцем у виска, не корчил рожи. Его слушали.
- Да, я знаю, что это звучит странно, я и сам подумал, что мне что-то привиделось. Потом прошло время… Не знаю, год или два, и я вспомнил об этом случае. И решил - чем черт не шутит? - попробовать сделать это снова.
Николай откинулся на спинку стула и посмотрел уже на потолок:
- Я не понял тогда, как у меня это получилось, но обои со стены в моей спальне просто осыпались порошком, даже не слезли, не отвалились. Превратились в пыль такую мелкую, что мне даже подметать не пришлось. Я тогда всю квартиру разгромил, - нервно хихикнул Николай, - Все перепробовал, даже землю в цветочном горшке состарил, серая стала, твердая, почти окаменела. А вот цветок не смог.
Он снова посмотрел на окружающих:
- Так я и понял, что могу старить вещи. На живых это не действует, ни на вас, ни на меня, ни на цветы с деревьями. Наверное, это к лучшему. Даже не знаю, что бы я стал делать, если бы мог в одночасье просто взглядом превратить любого в горстку праха. С бывшей бы, наверное, точно так поступил.
Николай некоторое время помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли преодолевая какой-то очередной внутренний барьер. Наконец, не отрывая взгляд от пола, продолжил:
- Большие предметы старить сложнее. Когда я снял обои со стены, у меня кровь пошла носом. А от той статуэтки кролика я даже не вспотел. Но в тот день я столько всего перестарил, что чувствовал себя просто ужасно. Но на месте все равно не сиделось. Я ведь осознал, наконец-то понял, как я это делаю. И пошел прогуляться. Меня шатало, как пьяного, руки тряслись, но все равно хотелось куда-то идти и…
- Даже не знаю, если честно, - развел руками Николай, - Делать что-то? Старить свалки мусора? Спасать природу? Сносить ненужные здания? Черт, отправиться в Чернобыль и уничтожить там всю радиацию? Да, такие вот супергеройские у меня замашки были.
Николай снова откинулся на спинку стула и посмотрел на белоснежный, почти больнично стерильный потолок. Потолок отчего-то тут же захотелось состарить, покрыть мелкими трещинками и желтоватым налетом. Но он сдержался. Научился уже и этому. Еще раз пожалел, что на собраниях нельзя курить. Это единственное, в чем ему вежливо, но твердо отказали. После - пожалуйста. Но не сейчас.
- Потом прошло много времени. Я действительно пробовал старить пластиковые бутылки на свалке и, знаете, получалось. Оказалось, пластик разлагается… Ну, не очень эстетично. А вот большие кучи не поддались. Часами я с ними сидел, и как были, так и остались. Ну только вонять стали поменьше. Там на меня уже поглядывали подозрительно местные бомжи, так что я ушел. Не получилось из меня спасителя мира от мусора.
Николай улыбнулся этой своей шутке и еще немного помолчал:
- А потом я научился старить вещи по чуть-чуть. Вот это на неделю, это на год. Если это не контролировать, знаете, оно на миллионы лет стареет. За несколько секунд просто. Блин, да я наверное нефть могу производить или алмазы. Не знаю, правда, как. А посоветоваться не с кем, кто станет такой бред слушать? Ну, только если здесь, конечно, психом не назовут.
Группа все еще молчала. История закончится, когда об этом скажет сам Николай. Нельзя ему мешать, иначе он может закрыться, отгородиться, остаться наедине с собой. Так нельзя.
- В основном я развлекался. Ну там, по приколу камешек круглый обветрить - посмотреть, как он развалится. Ну или торчит какая железка острая, так раз, и в труху ее, чтобы никто не поранился. А то и… Ну, никто тут не святой, верно? Как-то раз наступившему мне на ногу в метро я состарил обувь. Смешно даже было, как у него она просто на ногах на части развалилась. Состарил-то я не в пыль, а так. Лет на пятьдесят. Ну и носки ему на неделю состарил.
Николай беззлобно рассмеялся от этой своей шалости:
- Вонь конечно неописуемая стояла. Ну и еще было пару раз… Но никто не пострадал, нет. Хотя были мыслишки состарить леса под рабочими, которые спать не давали, но я же не маньяк какой. Так вот и жил я последнее время. Думал, еще какие безделушки старить и как древние вещи продавать, но не разбираюсь я в этом, не смогу хорошую подделку сделать. А древний карандаш это как-то не очень за антиквариат годится. Кстати, грифель в алмазы не превращается. Даже за миллионы лет. Хотя жалко, конечно.
Тут Николай немного изменился в лице. Кажется, приближалась кульминация его истории:
- А потом я решил проверить, как одно и то же место выглядит в разных… Ну, как бы это сказать. В разной степени разрушения, что ли. Я ездил в метро - дважды в день, как и почти все мы. На работу, конечно, ездил. И каждый день старил наклейку на окне. Ну, знаете, вот эту, про беременных инвалидов. За каждую поездку на год. И вот… Прошло два месяца. Для меня. Для наклейки - сто лет. Или около того, я точно не считал. Там это не так важно, на самом деле…
Николай помялся немного и зачем-то вытащил простой пластиковый пакет, которые миллионами продаются в магазинах. Пакет ему разрешили принести, даже не спрашивая, что в нем. Он положил пакет на колени и глубоко вздохнул:
- В тот раз на наклейке появилась красная, грубо отпечатанная ладонь. И это была не краска.
И вот тут группа наконец-то не выдержала. Но все еще никто не рискнул нарушить молчание - только некоторые слушатели с тревогой переглянулись между собой. Что бы не рассказывал новенький, ему нельзя было мешать. Каждый из них тут знал, что в свое время и сам не открыл свою душу, если бы услышал хоть малейший шепот. Ну а Николай ничего этого не видел. Он мял свой пакет и собирался с духом:
- Кровавый отпечаток ладони, как будто кто-то оперся на окно и сполз вниз. С таким кривым следом. Люди в вагоне, понятное дело, всполошились, и поезд на ближайшей станции всех высадил. Я сам был в шоке, и даже не подумал ничего сделать. Никто тогда не успел это сфотографировать, и хотя пошли слухи, ни в каких новостях это не засветилось. Поезд угнали куда-то в тоннель и сменили наклейку. А я позвонил на работу, и сказал, что заболел. Больничный взять не вышло, - в голосе Николая промелькнуло сожаление, - так что взял за свой счет. И неделю просидел дома. Думал.
Николай поставил пакет на пол и задумчиво на него посмотрел. И продолжил:
- Конечно же, так я это оставить не мог. И если в метро творить такие фокусы было явно небезопасно, то решил провести несколько экспериментов дома. Разорвал старую тетрадку, разложил листы на полу, и стал по очереди старить их на сто лет. На сто один год, на сто два… И так далее. Ну что ж…
Николай пристально уставился на человека, сидевшего напротив него:
- Это начнется через сто лет. Вернее, тогда это было сто лет, сейчас уже девяносто восемь. Какие-то листки были только покрыты мелкой сетью капелек крови, другие же - промокшие насквозь. И год за годом кровь только прибавлялась. Через сто двадцать лет вся моя квартира будет покрыта кровью. Неважно, куда я лепил листки - на потолок, на стены, прятал под стол. К сто двадцатому году они все были в крови. Я даже собрал немножко и отнес знакомому лаборанту. Да, это кровь. Человеческая. Причем нескольких разных людей.
Николай снова опустил взгляд:
- Дело в том, что я вас немного обманул. Я не просто старю вещи. Я… Ну, перемещаю их во времени. Я беру эту вещь сюда оттуда. Из будущего, - он хихикнул, - и оставляю ее здесь такой, какой она будет через много лет.
- Я пошел на пустырь за домом, - теперь глаза Николая горели, - и поставил стеклянную кастрюлю на землю. Я знаю, что кровь с годами засыхает, испаряется, растекается наконец. Но каждый год с того, сотого, ее становилось в кастрюльке все больше. А знаете, что будет потом, после сто двадцатого? Вернее, уже сто восемнадцатого.
Разумеется, никто не знал. Да даже если бы догадывался, мешать Николаю исповедоваться никто не собирался. Какую бы чушь не собирался сморозить этот человек, его нужно было выслушать. Такие правила.
- Кровь наконец-то начнет высыхать. Превратится в дико вонючее месиво. И истлеет в порошок. Где-то через тысячу лет. А потом не будет происходить ничего. Никакой крови, никакой тухлой воды, никаких больше людей, и вообще никого, кто способен кровоточить.
Николай плюнул на строгие правила и достал припрятанную пачку сигарет. Дрожащими руками прикурил и что-то пробурчал себе под нос. И наконец-то достал то, что принес с собой в пакете. Обычную стеклянную кастрюльку, такую же, о которой только что рассказывал:
- Я знаю, что не доживу до этого дня. Сто лет это уж слишком долго. Но дети - доживут. Не мои, у меня их нет… Я их теперь даже боюсь заводить, зная, что что-то случится. Я знаю, что у многих из вас дети есть. Я спрашивал. Да, это был странный вопрос, но мне на него ответили. И внуки. Что бы это ни было, внукам вряд ли сильно повезет.
Николай встал со стула и поставил кастрюльку посередине комнаты, после чего вернулся на свое место, выпустил дым в потолок и продолжил:
- А еще я знаю, что мне никто не поверит. Просто никто не станет слушать. Ну, докажу я свои эксперименты одному, двоим. Может, впечатлю большую милицейскую шишку или там министра обороны. Но я один. Показать всем то, что я могу, я не успею. Да и засунут меня в лучшем случае в какую военную базу, если не в психушку. А, судя по всему, военные не очень-то справятся. Да и психи тоже, - горько ухмыльнулся Николай, - Но вот здесь меня выслушают.
Группа переглянулась.
- Группа анонимных наркоманов. Думаю, вы еще и не такое видали в своей жизни. И у вас есть дети. Которых вы можете подготовить. Научить. Скопить припасы, не знаю, оружие какое-нибудь. Черт его знает, если бы у меня был план действий…
Николай встал и нервно почесал плечо:
- Извините, конечно, но до конца собрания я остаться не могу. Мне нужно на встречу анонимных алкоголиков, она скоро начнется. Простите те, кого не успел выслушать, ведь вы так терпеливо слушали меня. Спасибо. Можете считать меня сумасшедшим, но если не посчитаете, может быть, ваши дети смогут что-то изменить. А пока… Давайте я просто покажу вам то, что умею.
Николай застыл на месте и его глаза будто остекленели. А вся группа, не отрываясь, смотрела на обычную стеклянную кастрюльку, которая быстро начала заполняться свежей, еще теплой кровью.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 77/100 (На основе 48 мнений)
