(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Таня, спи
Мама спит. И правильно. Тем, кто много работал, надо отдыхать. Таня вот не работает
совсем, но тоже немного устает. Она слышала, что раньше дети тоже много работали, а
недавно, вроде бы, начали работать снова, и даже видела из окна Савку — он с какими-то
ребятами постарше лез по наружной лесенке на крышу дома напротив и был маленький и
серьезный. Тогда был яркий день, но мама сказала: «Не выглядывай! Отойди от окон». Ну
и ладно.
Зато теперь можно смотреть в окно сколько угодно, только маме не мешай. В окне сияет солнце, блестят крыши домов напротив. Четырехэтажного, пятиэтажного и семиэтажного — на его бок Савка лез. Таня раньше спрашивала — почему дом неправильный? красиво ведь, когда шесть этажей. Папа улыбался, а мама гладила ее по голове и отвечала — потому что не все в жизни складно.
Теперь у того дома шесть этажей. Значит, в жизни бывает складно? Надо потом спросить у мамы насчет этого, но сейчас она спит.
А были ли другие? Точно, были. Много. И тут, в квартире, и вокруг этого мороженого, от которого теперь остался тонкий, но настоящий, жирный след - над книжками есть нельзя, но книжка была очень интересная, а то мороженое - вкусное-вкусное! И другие люди покупали и ели мороженое... Много было людей. Но куда-то делись. Ничего, без них не очень плохо. Главное сейчас — сидеть.
Сиди тихо! Это еще дядя сказал, мамин старший брат, когда стал серьезный и бурый, и собирался куда-то. Долго собирался, и ушел надолго. Значит, и вправду важное дело. Когда вернется, надо спросить.
Но ведь поиграть можно? В метрах полутора застыл на тонкой диагонали волчок — верхний бок светится на солнце, покрытый искристой пылью. Таня потянулась за волчком — не дотянулась. Попробовала еще — дотянулась, но не сумела завести. Эх… А рядом книжка. Паустовский. Таня тихонько листает и останавливается. На гнутом сухом листе — то самое бежево-млечное желобчатое пятно. Капнуло. Мороженое позапрошлого года.
На улице тихо. Не шумят машины. Трамвай немного звенел, но уже давно. В квартире тихо, потому что так надо, а снаружи почему? Поворачиваться резко не надо. Вдруг под тобой щелкнет громко паркетина? Потревожишь маму — и она расстроится. Ведь мама так устала… когда она сказала об этом? Таня чуть передвигает тело и наводит ухо в сторону входной двери. Тихо в подъезде, и на улице все также ничего.
Желтые лучи смело и прямо прошивают нутро почти пустой комнаты — осенью кое-что пришлось продать. Мама так говорила: «Что поделать. Придется кое-что продать». Продашь — будет еда. Вода и так есть. До сих пор. И в огурцах много воды, это она знает. Огурец, огурец… Как выглядит огурец? Таня ведет глазами в дальний левый угол, на зелень детсадовских рисунков. Там, вроде, и огурец нарисован. А кроме рисунков, комната почти без вещей, без обоев даже. Мама сказала — это спать не мешает… Только кровать и осталась. За Таниной спиной, и мама там спит. Таня знает — для этого не стоит поворачиваться. Но спине от такого долгого сидения на месте плохо. Болит спина, от низа вверх. Немножко, но болит. Значит, можно слегка подвигаться, поерзать влево-вправо. Лучше все же вправо, туда, куда перемещается ясной доброй полоской солнечный свет.
— Будем вместе ждать, — шепчет Таня свету, — когда мама проснется. Мы узнаем.
И правда, когда она встанет, и потянется, окликнет ее, Таню, все будет проще. Но пока мама спит. Тихо-тихо. Даже ее дыхание настолько спокойное и легкое, что его почти не слышно.
Тут Таня сообразила, что если продолжать так сидеть, то луч ее настигнет, а на окнах не ни тюля, ни портьер. Только гардина с темными кольцами зажимов. Как штанга циркового силача из журнала, только скукоженная, с маленькими нелепыми блинами по краям. Блинов бы! Жирных, без ничего. Сложить в треугольники… Гардина скукожилась, значит, мало каши ела. Каша… пшенка. Положить на теплое желтое пшено кусочек колбасы — будет вкусно.
Ее кольнуло в животе, в середине и правее. Таня с ужасом и отвращением вспомнила последний подобный случай и, сжавшись в комок, скривив губы, приготовилась к худшему из того, что с ней бывало. Однако, этого не произошло, и сквозь сжатые губы проскользнуло всего-то слабое шипение. И колоть перестало. Все.
Она даже чуть улыбнулась, поняв, что худшее миновало, и сердито взглянула на черно- бурые присохшие к паркету пятна, что так пугали ее в прошлые разы, когда Таня болела. Теперь все прошло и больше не будет. Это хорошо.
Немного отодвинувшись от окна и вытянув шею, она выглянула наружу. Там было все то же, только ярче видимое — солнце поднялось выше. Интересно все же, почему улица не шумит? Вот соседи через стенку шумели — да, уже несколько дней у них тихо, а прежде ворчали, играли музыки и ругались. А сейчас из звуков оттуда — редкий свист ветра. Может, они открыли форточку проветрить комнаты и забыли закрыть? А может, уехали. А были ли тут другие? Точно, были. Много. Но куда-то делись. Ничего, к ним еще можно сходить потом, а сейчас главное — сидеть тихо. Не мешать.
«Не мешай», — говорил ей иногда, грозя карандашом, папа, сидевший за столом в соседней комнате, и заполнявший всякие бумаги. Он тогда становился важный-важный, и Таня не капризничала, а уходила играть со своими цветными зверятами. После бумаг папа опять делался добрый и катал ее на качелях — прямо в доме, в коридоре меж кухней и входной дверью. Когда папа стал ходить в чужой одежде, он стал такой, как солдаты, которые заставляли Савку и других лезть на крыши, и сами иногда лазили. В такое время Таня с мамой и соседями иногда уходили в подвал и сидели там, ждали когда «пройдет», но Таня обычно засыпала, а просыпалась тут, дома, и мама говорила ей, что пока она спала, все прошло. Потом папа ушел служить и вместо него явился однажды кто-то в такой же чужой одежде, страшный и большой, и чуть не сломал дверь, крича Тане с мамой: «Тревога!». Таню тащила за руку вниз-вниз мама, и она увидела лишь, как тот страшный бежал зачем-то вверх, на крышу. А потом стало лучше. Прятаться в подвале перестали, только вот вещи из дома стали исчезать. Ну да, диван и два шкафа сломали и сожгли в печке соседи. Они грели Таню и кормили ее, пока мама ходила работать. А потом перестали приходить, и тогда мама сама сломала тумбочку и Танин стол. Было тепло, но мама все больше уставала. Потом велела Тане сидеть перед печкой, пока она спит. Дня три подряд приходила, кормила немного, и ложилась на ту самую кровать, что за Таниной спиной. Рассказывала про старое лето, мороженое и бульвар. Видимо, теперь она совсем сильно устала и спала так долго, что печка уже давно остыла, а все деревяшки кончились. Таня же смирно сидела к печке боком. а к окну лицом.
— Посиди пока, я кое-что придумаю, — тихо сказала ей мама перед сном. Наверное. придумала. Может, они вместе с папой пойдут куда-нибудь втроем? Скорее бы узнать! Два крайних дня за окном была капель, и дома стало сыровато. А сегодня с утра — яркое, теплое солнце. И хорошая, густая тишина… Таня вспомнила, как было шумно тогда, когда Савка лез по стенке, и когда она уперлась лбом в холодное стекло, увидела много бегущих по улице от сильного гула людей, и один бегущий впопыхах ударился лбом о столб, и так нелепо завертелся, тряся головой, что Таня рассмеялась. А мама с папой испугались. Но тот человек был правда смешной! Девочка хихикнула - и боязливо смолкла. Нельзя нарушать тишину!
В подъезде загудело разное эхо, и в дверь заколотили. Орали громко, так, что Таня едва не сорвалась открывать. Мешают! А может, просто не знают, что мешают. Но нельзя. В ее и соседние двери все стучали, звали ее и маму по имени. Но Таня молчит — ведь мама еще не проснулась. Она сосредоточенно смотрит на ползущий к ней луч — легкий, почти живой, делающий немного теплыми заскорузлые деревяшки пола. А снаружи все стучат…
Луч из синего прямоугольника скользнул еще чуть правее и резанул ей глаза. Таня взвизгнула и дернулась назад, закрыв лицо ладошкой, отняла ладошку, встала на коленки, не понимая, почему вокруг одни малиновые и зеленые пятна, будто она уткнулась лицом — близко-близко — в бабушкин халат. Протерев глаза, она увидела дверь в комнаты, угрюмый угол над ней, весь в пластах и побегах черной плесени, и ярко освещенную кровать. Белое, сухое тело под серым одеялом, съехавшую с подушки голову с волосами-паутинками, узким блестящим носом и плотными буро-зелеными глазами, смотрящими на Таню внимательно и строго. На глазах будто налипла мелкая пыль. Маму нельзя тревожить. Не надо беспокоить маму. Она так сказала. Но ведь… Таня вцепилась в край одеяла, невольно стянув его часть на себя и, опомнившись, бросила. Часто засопела. В глазах Тани стало влажно, колко и горячо.
— Есть кто живой? Эй! — орали на площадке.
Не спят так люди. Неправильно! Поколебавшись с минуту, девочка протянула дрожащие руки к маминому лицу. Медленно, но уверенно надавила на веки лежащей. Потом еще раз. С трудом, но вышло ровно. Она отползла к дальней стене, задев загремевший легонько волчок, поглядела на получившееся. И миг спустя поняла, что наделала.
Никому нельзя закрывать глаза. Никогда. Даже если об этом просят.
Она ведь все это прекрасно помнила, а тут вот взяла и забыла. Теперь поздно. Теперь не будет ничего.
— Мама, маамочка, простиии! — закричала пронзительно Таня. Но та, что искривленная лежала на постели, молчала, будто укоряюще наблюдая за ней сквозь желтизну век. Мамы тут нет. Она больше не проснется. Она устала, а ты не послушалась ее и все испортила. Так безнадежно, как никогда в жизни. Короткой, почти прекрасной жизни. Над головой ходили, топали. Волокли что-то. Через какое-то время Таня поняла, что пути назад нет, и прощенья она не получит. Надо придумать, как теперь помочь, как сделать так, чтоб было, как было!
Да! Точно.
Спать с закрытыми глазами легче. И маме сейчас, наверно, лучше, чем до того. Ведь солнце сегодня такое яркое. А я тоже посплю... немножко. Спишь — никому не мешаешь. Правда ведь?
Опять загремели шаги в подъезде. Скорее, уснуть! И все сработает! Спи, Таня, спи! Должно получиться, и завтра будет новое утро, и дома будет хорошо, и папа, может, придет… Все получится! Надо, ой как сильно надо верить!
За дверью притихли, но скоро раздался удивленный возглас. Насупившись, не глядя уже ни на что, Таня перекатилась к стенке и легла лицом в пол. Замерла, застыла так и уже не слышала, как говорят что-то голоса на площадке, как сухо и без толку щелкает ржавый замок их квартирной двери, как ломаются старые доски и рвется дермантин.
Это все неважно. Танина мама спит. Теперь по-настоящему. Значит, еще можно поспать и ей самой.
Текущий рейтинг: 63/100 (На основе 43 мнений)
