(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Я не боюсь света
Город усыхал. Становился меньше, теряя влагу. Пережив весну, новые многоэтажные человейники теперь напоминали пожелтевшие коробочки мака. Сквозь высохшие бетонные стены видны были потерявшие планировку квартиры. Несущие стены и перегородки рассыпались, объединяя комнаты, санузлы и кухни в неровные пузырьки, в которых неподвижно лежали черные семена: люди, погибшие под горячим дыханием обезумевших от нагрузки кондиционеров.
Лето пришло.
О, какое это было лето. Зимой мы опять молились, забывая указать получателя, и ответил тот из богов, которому было скучнее всего. Какой-нибудь дракон с багрово-красной чешуей. Полусонный, на пороге очередной спячки, он предвкушал миллион снов и миллион лет в центре глухой туманности. Там, среди маленьких новорожденных звезд, дракон готовился смежить веки, в надежде увидеть мироздание другим. Увидеть, как он ступает по новой реальности, которая неуверенно принимает формы чего-то, что ему, безнадежно устаревшей макросущности, сложно осмыслить… Эти формы пугают его, и, одновременно, вызывают трепет и чувство подобное радости.
«Ну и дубак, блять, хоть бы лето было нормальным. Вот чтобы пекло. Мороженное, сланцы, пруд. Девки обгоревшие».
«Как же хочется позагорать этим летом. Надоел холод. Девять месяцев в году холод».
«Пошли нам боже температуру выше среднегодичной и без дождей. Аминь».
Веки дракона оставались неподвижными. Он почти уже спал. В последний момент протянулась багровая лапа, и вольфрамовый коготь подтолкнул планету Земля поближе к Солнцу.
Исполнено! Исполнено. Исполненно… В южных широтах люди оставляли обреченные города, которые медленно расцветали оранжевым. Небо вдыхало дым, бледнело, выцветало. В точности как мои синие шорты. Как глаза моего сиамца Щукина. Как баннеры и растяжки, сообщающие о чем-то, что не имело теперь никакого значения. Город был в ранней фазе сердечного приступа. Его не беспокоило ничего, кроме воды.
И света.
Каждое утро он встречал с ненавистью и тоской. Со страхом.
37, 37, 36, 35, 39…
- Ты приедешь во время отпуска? Мы с Лидой уезжаем во Владивосток по работе. Дом весь твой, живи в прохладе, спокойствии. Присмотришь заодно.
Я посмотрел на Щукина. Тот дышал как собака. Не помогало даже то, что я обрил его машинкой.
- Только с котом, - сказал я. – Согласна?
Мать не любила кошек. Что-то из детства. То ли случайно убила котенка, то ли при ней это сделал отчим. В общем, они вызывали у нее дискомфорт.
- Да, согласна, согласна. Только приезжай. А то засохнешь у себя в городе.
Последняя фраза была не просто шутливо-мрачным преувеличением. Если верить новостям, от солнечных ударов и кардиоосложнений погибло множество людей.
Хорошо, когда есть загородный дом, в котором можно спрятаться летом, - думал я, пока мы с Щукиным ехали по мягкой черной полосе, которая когда-то была асфальтовой дорогой. Кот ошалело таращился в окна.
Мать и сестру я уже не застал. Они обе работали в представительстве зарубежной косметологической компании, поэтому постоянно разъезжали по стране. Но у меня была своя копия ключей, которой я открыл все входные двери в доме. То же самое я проделал и с окнами, чтобы воздух хоть немного циркулировал, а не густел как сволочь в углах и под потолком.
Щукин на природе почувствовал себя гораздо лучше. Он осторожно ползал по участку позади моего двухэтажного «начала начал», прислушиваясь к исступленному стрекоту цикад, шорохам в смородиновых кустах и журчанию ручья на границе с соседскими владениями. Дома этой улицы стояли на краю длинного лога, огородики и сады опускались вниз к этому самому ручью, который не пересыхал даже в самую свирепую жару. Говорили, что из него можно пить, просто зачерпнув ладонью. Мне слабо в это верилось.
Я облился из ведра и сел на скамейку под козырьком беседки. Вода из скважины была холодной, но не ледяной, как я ее запомнил. Земля прогрелась до самых динозавров. Цитата деда.
Я выпил не меньше литра чая со льдом, а потом решил спуститься к ручью. Посмотреть, как он там. Бедняга почти пересох, все-таки нынешнее лето и его чуть не доконало. Едва звучал в своем маленьком глинистом рве. Я присел и протянул руку: вода подземелий похолодила пальцы. Ледяная. Вот странно. Она едва справляется с неровным каменистым дном, буквально карабкается по препятствиям, почти безнадежно упирается в опавшие травинки, но – ледяная.
- Я не боюсь света.
Я отреагировал не сразу. Поднял рассеянный взгляд, и посмотрел через щели в заборе. За ним стояли плотные заросли малины. Сосед спал на противоположной стороне лога, у него там был шезлонг, козырек веранды и переносной холодильник. С тех пор как я приехал, он вставал только дважды, чтобы шумно избавиться от пивных инвестиций. Дверь его уборной, она же нужник летний, оставалась гостеприимно распахнутой. Звали его Георгием Павловичем, был он врачом-инфекционистом, и общался с нашей семьей только на предмет починки общего забора между участками. Переговоры велись давно, а деревянный забор просто подпирался досками. Он стоял на территории соседа, так что отрезок ручья был исключительно нашей собственностью.
Господи, ну и жара. Может в зарослях малины кто-то сидит? Внуки?..
Подумал бы человек, который никогда не влетал в малину на полной скорости. Знаешь, откуда у меня эти шрамы… Хе-хе. Однажды, я подумал, что спрятаться от растравленного Шарика в малине, будет отличной идеей…
Сзади на меня что-то прыгнуло, и я невольно вскрикнул, чуть не свалившись в ров.
- Щукин, скотина, - вознегодовал я. – Кабачков обнюхался?
Кот сразу же улегся на траву, отказываясь от битвы. Глаза его благодарили меня за перемену в жизни. Наша с ним однушка, раскаленная как духовая печь, была для него тем еще испытанием.
- Что, животное… начал я.
Мне вдруг резко подурнело. Навалилась слабость, язык прилип к небу, стал вялым и каким-то атавистичным, не полезнее перепонки между пальцами. Паника. Вот глупость, ничего же не происходит, в груди не болит, но - паника. Голову занимает вата. Я судорожно вздохнул и пополз на четвереньках. Наверх, выше. Нужно в тень. Панама. На мне ведь панама. Модная такая, молодежная. Неужели все равно напекло? Но я ведь буквально на пару минут…
Наверное, я упал, как срезанный пулями разведчик. В полубреду, мои чувства шептали: запах травы, запах земли, жарко, кто-то ходит вокруг. Ступает легко, словно Щукин. Как будто привык бояться земли. Кто это? Кто это? Кто…
Потом затылок сдавило, наступили босой и холодной пяткой.
- Оу-хо! Николай!
Я отстраненно смотрел, как Георгий Павлович машет мне со своего шезлонга.
- Добрый день, - сказал я вполголоса.
Да что там. Почти прошептал.
Я сидел на скамейке, в беседке, прижимая к бедру графин с холодным чаем. Панамка лежала у ног. Свободная рука держала Щукина. Кот вырывался. Я увидел кровоточащие царапины на предплечье и, словно распознав боль, только по красным каплям, отстранился. Щукин спрыгнул на землю, диковато огляделся, и шмыгнул в раскрытый предбанник.
- Ты когда приехал, Николай?! Утром что ли?!
Я почувствовал странный дискомфорт, ощущение сухости, стягивания, сзади, на шее. Провел пальцами.
Уже свернулась. Так быстро. Кровь. Но эта – не моя.
До этого меня накрывало только в детстве. В этом же самом месте. Тогда лето выдалось не таким жарким, но и я был тонким, астеничным человечком восьми лет. Я так же сидел у этого ручья, а потом был момент, я готов поклясться… Он высох. Высох за какие-то секунды, а его песчаное дно превратилось в тропку, мощенную острыми камнями и осколками костей. Они торчали вверх, словно поверхность какого-то чудовищного абразива.
Помню, что я совсем не испугался… Дети вообще боятся не того, чего опасаться жизненно необходимо. Боятся спуститься в подвал за бабушкиными помидорками, но совершенно бесстрашны перед красным сигналом светофора. Особенно, если самокатят. Я всегда боялся мотыльков, которые залетали в комнату на свет лампы. Их мохнатые воротнички вызывали у меня отвращение. До истерики. Дед хохотал на этих представлениях, но сетку все-таки повесил. Жалко же. Мотыльков.
Но когда на моих глазах ручей превратился в какую-то… тропку для факиров хай-класса, что ли, я сидел и лупал глазками, не пытаясь даже подняться. Может и рот раскрыл, как положено дурачку. Даже когда увидел, что справа-налево по этой дороге кто-то движется, с соседнего участка. Не замечая забора. Не замечая ничего, наверное.
Я не мог смотреть на него, как будто это было запрещено. Не мне, жалкому школьному изгою с кривыми ножками, запрещено, в силу общей ничтожности. Нет. Это существо было недостойно моего взгляда. Чьего угодно взгляда. Что оно натворило, я не знал, мне не за что было презирать его, но, тем не менее, не мог пересилить себя. Я видел только бледные лодыжки, которые ближе к ступням становились бесплотными, ненаблюдаемыми. Однако, в том месте, где нежная пятка могла касаться тропинки, на острых камнях и хищных костях, появлялись темные шапочки, успевали скользнуть капли быстро застывающей крови. «Я не боюсь света». Слышал ли я это в тот раз? Не помню. Помню всхлипы, стоны, неровное дыхание. Тихие, почти неслышные. Оно остановилось напротив меня. Может быть переводило дыхание, может почувствовало что-то. Могло ли оно видеть меня, я не знал. А, если видело, было ли ему до человечка какое-то дело…
Сущность вздрогнула, когда я протянул руку и коснулся холодного влажного бедра.
- Тебе больно? – спросил я с жалостью.
В ответ на мои пальцы легли чужие. И крепко сжали.
Очнулся я в своей кровати, весь обложенный сырыми полотенцами. Мать сказала, что у меня был солнечный удар. Ну удар и удар. Хули нам, как говорится, кабанам. Полежал денек и снова отправился охотиться на кузнечиков, улиток и лягушек. После этого, сколько бы я не сидел на бережку, никто не проходил мимо меня, кроме соседского кота Михаила. Эта история полузабылась, трансформировалась сначала в сон, потом просто в концепцию, зарисовку.
Чего только дети не выдумают.
Я насыпал Щукину корма, и даже почек свиных нарезал, что б поел чего-то натурального, влажного. Кот уже выбрался из предбанника, и лежал теперь в прихожей, глядя на перевёрнутого жука. Потом я сел на диван в гостиной и включил телевизор. Для фона. Мной владело странное спокойствие, хотя солнечный удар, несомненно, был плохим знаком. В грязи еще измазался. На затылке, у меня, конечно была не кровь, а грязь с компостной кучи, или еще откуда-то. Выходит, я оставался активным во время помутнения рассудка, и успел влезть куда-то.
Неважно.
Вода в летнем душе была кипяток. Я мылся, пока не израсходовал всю, но это, конечно, был сизифов труд. Чары свежести и чистоты рассеялись буквально за то время, пока я готовил окрошку, и снова стал липким, гнусным и злым на жару. На весь белый свет, как говорится.
К вечеру стало полегче, и я рискнул выбраться наружу. Я любил выкуривать перед сном сигаретку, но в этот раз просто сидел на скамеечке, любуясь зеленью и заморенными, но по-солдатски стойкими гортензиями. Я чувствовал, что мне не хочется смотреть вниз. Туда, где меня сегодня «застало». Это было нехорошо. Подобные реакции, если их закреплять, ведут к неврозам, фобиям и прочему. Надо спуститься вниз и сорвать веточку смородины. Понюхать наливающиеся ягоды. Вот это будет положительное закрепление.
Я решительно встал и спустился по бетонным ступенькам почти к самому ручью. Доходяжка немного отошел от дневного ада, и журчал бодро, словно грозился со временем стать рекой. Дожди вот только пойдут. Я улыбнулся ему, а потом увидел Щукина. Тот сидел прямо в воде. Лапы его намокли, хвост превратился в спичечку. Голубые глаза уставились против течения.
- Щукин, - выдавил я. – Ты чего это… Простынешь, дурак.
Яйца, по некоторым причинам, он бы, конечно, не застудил. Но, как и все типичные представители своего вида, влаги, особенно холодной, сиамец мой не терпел. Чтобы помыть его нужно было надевать костюм сапера. И вот он сидел тут как китайская статуэтка и наблюдал за течением воды, и, возможно, времени. Я подошел и присел напротив него. Протянул руку, чтобы погладить, как-то привлечь внимание, объяснить, что Щукин ошибается, это не та стихия. Моего прикосновения кот не заметил. Тогда я взял его обеими руками и вытащил из воды. На траве кот завалился на бок, потом неуверенно приподнялся, как было у него после наркоза. Мяукнул и удивленно посмотрел на меня.
- Ты меня спрашиваешь? – я опустился на корточки. – Ладно, пойдем, оботру.
Я занес его в дом, и расстелил коту полотенце. Тот благосклонно занял его и принялся вылизываться, как ни в чем не бывало.
Двери на ночь я закрыл. Включил на первом этаже кондиционер и лег на диване. Все-таки я любил естественные сквозняки. Искусственный холод был каким-то неприятным. Аптечным что ли… Не могу объяснить. Некоторое врем я ворочался, а потом уснул.
Спал я легко, без снов, лишь по утру, сходив в уборную, я снова улегся и тогда увидел себя в этом самом доме. Я был немолод, даже стар. Ждал чего-то у входной двери на первый этаж. Кто-то постучал в нее. Я заранее улыбнулся, открыл дверь и шагнул наружу.
«Да, мне больно».
Пятки пронзило чем-то острым. Острым, острым, острым!
- Щукин, гад!
Кот еще раз цапнул незащищенную покрывалом добычу, и сбежал, принявшись носиться по полу, мебели и стенам. Он требовал свободы. Он позволил привести его в эти дикие, наполненные ежами и змеями ебеня, вовсе не для того, чтобы смотреть, как я дрыхну. Я встал, растирая лицо, и открыл ему дверь в лето. Дурацкая книжка. Все что в ней есть хорошего - только начало.
Было восемь утра, но солнце уже обнажило грудь. Я облился, наполнил душ на вечер и выпил два стакана прохладной воды. Пробежавшись по новостной ленте, я остановился на сообщении, что сегодняшний день будет пиковым. Жара поднимется до сорока двух градусов. Делайте с этим, что хотите.
Я вздохнул.
Придется сидеть под кондиционером, и читать, читать, читать. Этим я и занимался до часу дня, когда за бортом была уже атмосфера Меркурия. Потом зазвонил телефон.
- Коля, ну как дела?
- Все отлично, мам. Жарко только как Занзибаре.
- Я поэтому и звоню…
Она поэтому и звонила. Просила хоть иногда выходить и поливать цветы. Мне казалось, что это те самые припарки для умирающих, но не давать же матери отворот-поворот. Ну сорокет на градуснике. Не растаю же. Главное надеть панамку и, время от времени, обливаться водой из того же шланга.
Мне даже понравилось. Жара, водичка, жара, водичка. Я полил все цветы, и довольный собой, погрозил солнцу кулаком. Уже собираясь возвращаться в дом, я случайно задел ногой пустое пластиковое ведро. Оно, весело гремя, покатилось вниз и упало в ручей. Я застыл. Опять. Опять мне не хотелось идти туда. Чего я боялся? Детской фантазии? Схожих обстоятельств? Придури кота, которому от природы назначено быть придурочным?
Спускаясь по ступеням, я насвистывал что-то легкомысленное.
Я не боюсь света, - шептал кто-то внутри моего черепа. Звучит как начало молитвы. Как признание. Как клятва.
У самого рва, я ускорился. Старался побыстрее схватить ведро и убраться в дом. Смешно. Как будто боишься, что закрытую тобой дверь дернут с той стороны, до того, как щелкнет замок. Как только я наклонился и протянул руку, сразу понял – оно слишком далеко. Оно так далеко, что я не дойду до него и за сотню лет. Ведро было где-то за горизонтом событий. Безнадежно, безнадежно. Я почувствовал отчаянье. Такой путь мне не одолеть, я слишком слаб.
Ручей пропал…
Я видел, как из черной тропы вылезают камни и кости. Острые как иглы, тонкие как лезвия.
- Я не боюсь света.
Оно приближалось. Мне стало страшно до икоты, до визга, но я только стонал как роженница, и пытался отползти от ручья. Оно приходило в бреду, оно приходило во сне. Словно предупреждало: я приближаюсь. Но я тебя не ждал! – хотелось крикнуть мне. – Не ждал! Налетел ветер, которого я не запомнил в детстве. Он пах пустыней и морем одновременно, пряностями, лесами, дымом и серой.
- Мне больно, - шептал ветер.
- Я в этом не виноват! – заорал я.
Потом перевернулся и пополз вверх по саду. Дом тоже отдалился, я видел его как крохотную точку на вершине, где лежал вековой снег. Мышцы мои свело от отчаянья, но тут рядом пробежал Щукин. Он остановился чуть выше и оглянулся на меня, как это делают кошки. С любопытством и вызовом одновременно. Выждав несколько секунд, кот направился к дому, быстро прыгая по ступеням.
Я стиснул зубы и пополз следом.
Выдохся довольно быстро. Через сорок или пятьдесят тысяч ступеней. Кота уже не было видно. Вскоре ветер катил мои кости вниз. Навстречу Этому…
Щукин камнем лежал на моей спине. Я открыл глаза и увидел перед собой ведро: оно лежало на боку, полурассыпав мелкий белый пепел. В пепле лежала кость. Чувствовался слабый запах дыма. Заметив, что я очнулся, кот спрыгнул с моей спины и прошел в дом.
Я уже ничего не понимал. Прихожая. Вечер. Дверь раскрыта. Я вскочил, голова закружилась, чуть не упал. Мне нужно в больницу. Сейчас, конечно, никуда не доедешь. Это состояние. Разбитость, усталость, как будто вагоны с цементом разгружал неделю.
Дверь я запер на все замки. Подумалось: все-таки у меня горячка от духоты. Чертова жара. Что ж теперь, вообще из дому не выходить? Похоже, это единственный выход. Даже в больницу самому страшно ехать. Вызову завтра такси. Придется раскошелиться, но мне нужны, черт побери, хоть какие-то рекомендации, лекарства, хоть что-то. Нельзя же все лето пускать коту под хвост.
Кстати где он.
Щукин поел и спокойно лежал на диване, вылизывая лапы. Мне бы его нервы. И здоровье.
Некоторое время я осматривал пепел и непонятные останки в ведре. Кто-то мангалит у меня в саду? Судя по размеру кости, жарит он быков целиком, как в древности. Я разозлился. Ебаная чертовщина. Блять. Сил у меня осталось, только убрать все это в большой мусорный мешок. Потом я дополз до дивана, включил кондиционер и заснул, как провалился.
Проснулся я посреди ночи, от того, что где-то хлопнула дверь. Я сонно посмотрел в сторону прихожей. Нет. Я ее запер, это точно. Наверное, через дорогу кто-то вернулся домой в подпитии. Слышимость в частном секторе ночью потрясающая. Я собирался уже снова завести глаза, как что-то буквально подбросило меня на простыне.
Вторая дверь. В доме было две раздельных входа, на второй и первый этаж, чтобы моя сестра не мозолила глаза матери и наоборот. Дверь на первый этаж я закрыл, а вот на второй… Нахрена я вообще ее открывал. Любитель сквозняков, блять!
Я не слышал никаких шагов наверху. Вообще никакого движения. Тихо. Если это грабители… То это могли быть максимум какие-нибудь синяки, которые гремят, падают, матерятся. В общем, дают о себе знать даже слабослышащим. Тогда кто? Кому я нужен?
В этот момент раскрылся люк на второй этаж.
Я застыл. Не понимаю, как не дал дуба от страха. Люк открылся, но больше ничего не происходило. На первом этаже горела только настольная лампа в гостиной. Я видел часть темного квадрата, и не смел отвести от него взгляд. Поднялся, отрывисто дыша, и на ощупь, бочком, пошел на кухню. Мне нужно было взять нож. Или колотушку для мяса. Да хоть открывашку.
Проблема была в том… О, господи… Проблема была в том, что посреди первого этажа стоял этот чертов анахронизм. Ебучая печь, которую сложил мой дед своими гречнево-ржаными руками. Она занимала не меньше четверти полезного пространства. Еще и труба на втором этаже. Отопление давно было газовым, но мать говорила, что не смеет разобрать ее. Память. Ага. А еще там домовой живет.
Блять…
Мне нужно было миновать ее на пути к кухне. Если пройти позади - я терял из виду люк. Можно было пройти перед, но тогда опасность оказывалась прямо у меня над головой.
Времени созывать внутренний консилиум не было вообще. Я решил, что быстро проскочу за печью. Но как только я начал идти, темнота отреагировала. Я увидел, как с края люка свесилась нога… Теперь я видел ее целиком. Хрупкую женскую лодыжку, стопу, черную от грязи, пепла и свернувшейся крови. Пятки – кровавое месиво, кошмар, медленно капающее мясо…
Кап, кап, кап – на ступени.
Я выдохнул, не в силах сдержать стон. Ринулся за печку и вынырнул на кухне. Оно уже стояло на ступенях. Вторая нога, конечно, была в таком же состоянии. Я схватил нож из стойки: как назло, попался самый маленький, для масла. Но я уже не обращал на это внимания. Страх задавил во мне человека. В сущности, как бы мне не было стыдно, я уже стал агнцем. Оно могло убить меня, а я, я смог бы ударить в ответ? Что бы я сделал? Намазал бутерброд? Я опустил взгляд. Не мог смотреть, как тогда. Оно медленно спускалось, постанывая и всхлипывая. И столько боли было в этих звуках, столько усталости, тоски и, одновременно, упорства и надежды, что это передалось и мне. Что-то шевельнулось во мне. Непокорность. Гордость. Я не такой уж жиденький, что б закрываться, что б не смотреть на выстрел. И почему это я не могу на нее смотреть! Кто это решил?! Что она сделала?!
Я поднял взгляд.
Она бесшумно шла ко мне в полутьме, покрытая тлеющим рубищем. Лицо было закрыто сломанной керамической маской. В трещины забилась сажа. И в глазницы. Просто черные пробки и больше ничего. В белых спутанных волосах застряли тернии, колючки, даже старые гвозди. Руки. Протянутые ко мне руки были чистыми. Только отсутствовали безымянные пальцы.
- Да, мне больно. Да. Да. Да.
Я позволил ей прижаться ко мне. Спустя четырнадцать лет, она все-таки ответила на мой вопрос. Я обнял ее, просто не знал, что еще могу сделать. Она задрожала, возможно заплакала, стискивая мои плечи четырьмя и четырьмя пальцами. Мне до сих пор было жутко, но я столько всего хотел узнать, придать ситуации видимость чего-то управляемого. И я спросил:
- Я могу как-то помочь?
Щукин тихо мяукнул где-то под ногами.
Я проснулся в восемь и долго смотрел в потолок, не желая двигаться. Не желая думать. Мне хотелось уснуть. Проспать еще сутки. Или двое. Лучше двое. Щукин не скакал по мне, чувствуя настроение хозяина. Тихонько хрустел своим кормом. Потом дрых под столом.
Часам к трем я все-таки поднялся.
Хуже всего, думал я, глядя на темные следы, пятнающие линолеум, если закономерность хронологическая. Если она проходит здесь каждые четырнадцать лет, это сильно все усложнит.А если дело только в температуре и во мне, то, возможно, я смогу провоцировать наши встречи каждое жаркое лето. В любом случае, я чувствовал, что за оставшиеся полтора месяца, я уже не смогу ее увидеть.
Да плевать. Ну четырнадцать лет. Если со мной ничего не случится, я встречу ее в тридцать шесть. Кем бы ты ни была, что бы не совершила, чем бы не заслужила такую пытку, мне все равно. Лично меня не касаются соображения того, кто решал, как тебя наказать. Возможно он сам – зло, а ты пыталась сопротивляться? Пока это неважно. Важно, что я задал правильный вопрос. Не затупил, слава богу. Могу ли я как-то помочь... Второй ответ, который она мне даст, будет очень важен.
Даже если я услышу "ты не можешь", - это еще не конец. У меня будет в запасе, два, ну, в лучшем случае, три вопроса. И я знаю, каким будет последний. Старый, дряхлый деда Коля, да. Но вряд ли… Вряд ли она откажется от компании. Ну, вы понимаете... В пути.
Я тоже не побоюсь света.
Текущий рейтинг: 60/100 (На основе 121 мнений)
