(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Дар
Свет.
Ещё горячее, но уже низко повисшее над гребнем гор солнце.
Элиэл открыл глаза, и ничего не изменилось.
Солнце над горами. Полумрак под сводами храма – в прореху в крыше сочится косой пыльный луч. Темень и корни в кротовой норе. Комья сухой земли. Уютное местечко в прошлогодних листьях под растрескавшимся полом. Птичье гнездо на ветке сразу за стеной, и листья дрожат на ветру, как пёрышки.
Элиэл выбрался из вороха ткани, в котором спал. Он знал, что стоит ему отойти на два шага, как эти сразу залезут туда – греться его теплом. Пусть. Говорить им было бесполезно, да и ему давно уже всё равно.
Ведя рукой по шершавой стене, он двинулся наружу.
«Сстой!» – тут же на разные голоса зашипело у него в голове. – «Куда?!»
«Пить,» – с упрямым раздражением сказал Элиэл, не разжимая губ. – «Я просто хочу пить».
В выдолбленной из тыквы бутыли наверняка ещё оставалась вода, но она давно успела согреться, а Элиэлу хотелось на воздух. Он шагнул сквозь лишённый двери проём, и тёплые пальцы солнца коснулись его щеки.
Кусочек неба в переплетении одетых в изумрудные листья веток. Перекрещенные травинки у самых глаз – заросли травы, и в них, ни о чём не подозревая, копошится глупая мышь. Мир как пятна света и тени. Цветное движение. Босая ступня на выщербленных ступенях – его ступня.
Ноги сами с привычной уверенностью находили путь вниз по каменистой тропе. Тогда, в самом начале, Элиэл совсем не мог ходить – не получалось держать равновесие, и, даже когда он просто сидел неподвижно, его тошнило, как на лодке отца в штормящем море. Ничего, потом привык.
Сколько лет назад это было? Говорили, в других странах зимой выпадает снег, но здесь, в тёплых краях, зима значила разве что больше дождей, чем летом. Элиэл честно пытался считать года, но сбился; с тех пор, как он впервые проснулся под сводами храма, их могло пройти и пять, и восемь.
Всё это время он видел глазами змей.
Здесь обитали, наверное, сотни. Зрение иных было совсем как у человека, для других существовало только движение или тепло – светящиеся жёлто-красные сгустки среди серого мира. Элиэл без труда различал ясный взгляд змеи, только что сбросившей кожу, и мутные глаза той, что только готовится к линьке, цветной мир древесных жителей и чёрно-белую близорукость подземных. Одни из них спали ночью, другие – днём, и Элиэлу никогда не приходилось оставаться совсем слепым.
Он видел всё, что видят змеи. Каждая из них. Одновременно.
Десятки пар глаз посылали то, на что смотрят, прямо ему в голову. Ветки, норы, крысы, яйца, небо, камни, другие змеи, он сам с разных сторон – видения толпились у него в сознании, накладываясь друг на друга, словно картинки на стекле; иногда у него получалось их листать, но не смотреть – никогда. Он мог опустить веки, мог закрыть лицо руками – но глаза змей были открыты, и увиденное ими проникало даже в его сны.
В детстве он слышал, будто вот так – ниоткуда и отовсюду сразу – на мир смотрят боги.
Когда это началось, Элиэл не чувствовал себя богом. Первые два дня он лежал, свернувшись клубком, и скулил; на третий отчаяние дало ему силы подняться, цепляясь за стены, и попытаться сбежать.
Первая и последняя попытка. Вспоминать её до сих пор было больно.
С тех пор его не оставляли без присмотра. Вот и сейчас Элиэл знал, что змеи следуют за ним, рядом и чуть поодаль, по обе стороны от тропы. Неправда, будто слепым даётся взамен особенно острый слух; просто когда не видишь, начинаешь замечать звуки, которые раньше были тебе ни к чему. Элиэл различал тихий шорох чешуи в траве; ещё несколько змей следили за ним – он видел сам себя сбоку и немного сверху – с веток деревьев. Посторонний ни за что не разглядел бы их, пока они не показались сами. Эти твари умели прятаться.
Склон кончился, и рядом мягко зажурчал родник.
Это была граница мира, в котором Элиэлу разрешалось жить.
«Дальшше не хходи».
Как будто он сам не помнит, что будет, сделай он хоть шаг дальше дозволенного. Судороги, и боль, и пена, и скорее бы смерть, только её всё нет и нет – лишь бесконечная агония отравленного тела. И обещание: «В другой расс будет ххуже».
Элиэл до сих пор хромал без мизинца на левой ноге.
Он опустился на колени у родника, видя себя с нескольких сторон сразу. Напился, умылся блаженно ледяной водой. Он уже не помнил, как выглядит вне раздробленных отражений в чужих глазах. Что ж, они хотя бы помогали Элиэлу двигаться, ни во что не врезаясь, и делать всё, что нужно, чтобы выжить без других людей, да и змеи заботились о нём, как умели. Они приносили ему одежду, почти по размеру, одеяла и ножи – он не знал, откуда, в округе не было человеческого жилья, но он был нужен им живым и здоровым, и они готовы были потрудиться. Каждую пару дней Элиэл находил рядом со сложенным из обломков стены очагом задушенного кролика, оленёнка или птицу. Один раз там лежал мёртвый младенец, и змеи долго не могли взять в толк, почему Элиэл не хочет это есть.
Ещё они прикатывали ему бочонки с маслом для светильника на алтаре.
Это было самое главное.
Элиэл встал.
Блики солнца на воде родника. Длинные тени. Темень логова под корнями полусгнившего пня. Бросок! – и глупая мышь бьётся, пронзённая ядовитыми зубами. Прореха в кроне, и через неё – плеснувшие крылья вспугнутых где-то поодаль птиц.
Головы всех змей рядом с Элиэлом вдруг разом, как одна, повернулись в ту сторону, и тогда до него донёсся звук – такой странный здесь и такой знакомый, что разум ещё не успел его осознать, а сердце уже забилось так, что стало больно.
Это был стук копыт.
Услышав шум воды, они решили напоить коней. Давно пора было дать им отдых – особенно соловой красавице Им’Суура. И как только бедняжке хватило сил весь день таскать этакую тяжесть?
Амир отправил двоих слуг вперёд себя – пускай проверят, чиста ли вода и не заболочен ли берег. Люди держались в сёдлах так прямо, как могли, но Амир знал: они устали не меньше лошадей. Нужно было думать о ночлеге.
Ночевать под открытым небом не хотелось – уж точно не после того, как дорого это обошлось им вчера. Впрочем, иногда даже желания принца ничего не значат. Пора было признать: если бы они ехали правильно, то обещанная проводником деревня встретилась бы им ещё в полдень.
Им’Суура спрашивать не было толку – даром что он здешний, вельможам не пристало ездить одним по лесам, и округу он знает не лучше Амира, а проводить его до Большой реки вызвался потому, что так до́лжно. Проклятье. До́ма знают, что путь от столицы до горного храма Куутар Барук неблизок, но если они заблудятся и задержатся всерьёз, отец лишится ума от тревоги…
Отец. Он сам благословил Амира отправиться в путь, и при дворе не было никого, кто не знал, зачем: богиня Куутар даёт тому, кто скоро наденет корону, силы, чтоб властвовать много лет.
Значит, наверное, уже совсем скоро. Когда отец отослал его прочь, Амир понял, что́ значили скорбные лица королевских врачей.
Какая-то его часть там, глубоко внутри, говорила: ну наконец-то.
Небо видит, Амир любил старика, но тот уже вдоволь настрадался за целую жизнь болезни – той самой, из-за которой он долгие годы был прикован к постели, а у Амира не было сестёр и братьев. Мысль о том, что королевский род может прерваться, ужасала столицу последние двадцать лет, и единственного наследника сохранности ради не заперли в какой-нибудь башне лишь потому, что волю богов не обманешь. Тот, кому суждено умереть молодым, погибнет и у себя дома. Простудившись, упав с лестницы, от природного яда в недозревшем плоде костяницы, как прадед, от разрыва сосуда в мозгу, как мать… Судьба, мудра она или нет, найдёт тебя где угодно.
Амир знал: после коронации ему придётся немедля жениться, чтобы продолжить род. Что ж, прежде всего, для этого нужно было хотя бы вернуться домой.
Один из слуг махнул им рукой, и Амир с Им’Сууром направили своих коней к роднику, весело журчащему среди рассыпаных по красной земле камней. Толстяк собрался было спешиться, но вдруг застыл, привстав в стременах.
– Кто это там?
Верные солдаты из охраны тут же схватились за рукояти мечей, но Амир сделал им знак подождать, вглядываясь в заросли.
– Покажись, – велел он негромко, но властно, как был научен с детства.
Какое-то время никто не отзывался, а потом из-за полосатого древесного ствола робко выглянул он – растрёпанный темноволосый мальчишка. Резные листья бросали на его настороженное, бледное лицо кружевные тени.
– Подойди, – сказал Амир, стараясь звучать помягче.
Охранники стояли собранные и прямые, пристально следя за незнакомцем, но всерьёз бояться… вот этого мог разве что какой-нибудь полоумный богач, которому в каждой тени мерещится вор. Вблизи стало ясно, что перед ними всё-таки не ребёнок – просто ростом невелик, но на деле немногим младше Амира, таким уже можно жениться… Судя по сложению, голодать юноше не приходилось; он не был крепким и сильным, как крестьянский сын, привыкший с детства ходить за сохой – напоминал скорее иных из дворцовых слуг, не навьюченных грязной работой. Чёрная рубашка, пускай искусно вышитая цветными нитками, была ему велика, волосы, казалось, кто-то обрезал тупым ножом в темноте. Между пальцами босых ног застряли травинки; на левой не хватало мизинца.
Потом Амир заглянул незнакомцу в глаза и содрогнулся внутри. Они были совершенно неподвижны – чёрные, мутные, словно затянутые белесой плёнкой. Глаза мёртвой птицы.
– Как тебя зовут? – взяв себя в руки, спросил Амир.
Они с Им’Сууром не спешились, но юноша не поднял голову, чтобы посмотреть на лица сидящих в седле – так и стоял, уставившись в лошадиный бок.
– Элиэл, господин, – сказал он.
Говорил он тоже странно – словно язык не был ему родным.
– Ты слеп?
– Нет, господин.
Им’Суур грозно нахмурился.
– Признаться в своём увечии не стыдно, мальчик. Стыдно обманывать своего государя!
Элиэл повернулся к нему. Его глаза всё так же безжизненно глядели прямо перед собой.
– Вас дюжина человек, – ровно сказал он. – Твоя рубашка синяя, а в бороде пробивается седина. Вот у этой лошади белое пятно на носу. А у этой… – он протянул руку, словно хотел и не решался коснуться лошади Амира, и тот увидел, что его пальцы дрожат, – у этой клеймо с королевским знаком.
Королевский знак. Элиэл видел его всего один раз, ещё своими глазами, давным-давно, в прошлой жизни, когда десятилетний сын короля, по старому обычаю, совершал путешествие по своей земле. Ещё ребёнок, Элиэл не запомнил самого принца – помнил только толпу, и восторженные крики, и лошадей в попонах с золотым шитьём, и разговоры о том, как же всё-таки плохо, что у повелителя только один сын, ведь, если избранный богами род прервётся, ему будет не найти замены. Нельзя стать королём просто так, им можно только родиться…
Королевский знак не дозволялось использовать никому, в чьих жилах не течёт королевская кровь. Даже посланцам короля. Даже самым высоким вельможам.
Пришельцы стояли вокруг родника, и ни один из них не подозревал, сколько вокруг змей. Элиэлу казалось, что все до единой зме́и из храма, которые не спали, сползались к этому месту. Ещё бы – на его памяти здесь никогда не появлялись чужие. Он сам уже почти забыл, как выглядят его сородичи, и эти люди, шумные, яркие, пугающие после вечности одиночества, казались призраками. Сном, наконец подкравшимся безумием – страшным и чудесным сразу.
Змеи таились в траве, сливались коричневой чешуёй с корой ветвей и зелёной – с лиственной тенью, и Элиэл видел копыта коней, лица и спины всадников, разноцветные пятна их роскошных одежд…
И принца.
Элиэл собирал его облик сквозь несовершенство змеиных глаз, словно мозаику из цветных осколков, режущих руки. Высокое поджарое тело. Широкие плечи. Тёплая смуглая кожа, уверенная гордая складка у губ, волосы – как золото. И лицо. Элиэл видел такие лица – в деревенском святилище, у бронзовых статуй молодых богов.
На этого человека было больно смотреть, как на солнце. Элиэл почувствовал, что ему трудно дышать.
– Наш проводник умер сегодня ночью, – сказал принц. – Его укусила змея. Нам нужен ночлег. Где твоя деревня?
Говорить было всё равно что пытаться повернуть ключ в заржавевшем замке. Элиэл так давно не использовал голос, что теперь с трудом вспоминал, как.
– Здесь только я, господин, – выговорил он.
Змеи плохо читали человеческие лица, но Элиэлу показалось, что брови принца удивлённо приподнялись.
– Что же ты здесь делаешь?
– Я здесь живу.
– Здесь?
– В-вон там, наверху.
Принц вскинул голову, и его недоверчивый прищур сменился удивлением. Значит, разглядел. Храм умел прятаться не так хорошо, как его обитатели, но вьющиеся лианы и переплетение ветвей почти целиком скрывали серые стены.
– Что ж, – решил принц. – Мы останемся здесь на ночь.
– Нет! – не успевая подумать, выдохнул Элиэл.
В его голове тут же взорвался и зашипел многоголосый ураган.
«Молчщщи! Ни сслова о насс, не то умрёшшь!..»
– Вам т-туда нельзя, – сказал Элиэл, тщетно стараясь, чтобы его слова прозвучали твёрдо.
Принц смерил его взглядом.
– Мне? – с насмешливым удивлением хмыкнул он. – Нельзя?
В его голосе был лёд, и Элиэл понял: этот человек не знает такого слова.
– Что за сокровище ты там прячешь? – подал голос кто-то из охраны.
– У него там красавица сестра, – усмехаясь, предположил спутник принца, бородач на красивой золотистой кобыле. – Или невеста! Брось, мальчик, если это правда так, не лишай бедняжку счастья всей её жизни!..
Остальные откликнулись многоголосым смехом. Оглушённый, Элиэл невольно сделал шаг назад. Как?! Как объяснить то, чего они не поймут, пока не станет поздно? Как сказать «нет» своему государю, пусть последние несколько лет ты служишь… другому царю?
– Это храм, – с упрямством отчаяния сказал он.
– Это?! – принц, отсмеявшись, тряхнул головой. – Тогда мы точно должны его посетить!
Он решительно соскочил на землю, и остальные последовали его примеру.
Элиэл мог говорить что угодно. Его всё равно не слышали.
Ведя лошадей в поводу, они поднимались вверх по каменистой тропе, на которой едва-едва хватало места для одного. Этот парень что, сам её и протоптал? Амир припомнил: тропинка кончалась у родника, и других оттуда не шло.
– Почему ты не знаешь, как идти к людям? – спросил он. – Как-то ведь ты сюда попал?
Элиэл, идущий впереди, не обернулся.
– Меня привезли.
– С закрытыми глазами?
Сказал – и невольно поморщился, вспомнив его молочно-мутный взгляд. Амир так и не понял, слеп мальчишка или нет.
А ещё – в своём ли он уме.
– Я спал, – сказал Элиэл безжизненно-ровно, и Амир больше не стал ни о чём его спрашивать.
Не знай он, где искать «храм», может, прошел бы мимо и ничего не увидел. Изъеденные дождём и ветром серые стены чуть ли не сплошь оплели лианы, деревья без стеснения запускали ветви в полузаросшие окна.
Охрана вошла первой и доложила, что опасности нет. Храм был честен с гостями: внутри он выглядел ничуть не лучше, чем снаружи. Местами обвалившаяся кровля грудами камней лежала на полу, в котором зияли проломы и щели. Боги, да деревья почти разорвали это место в клочья своими корнями – сколько же ему лет? Глубокая резьба, опоясывающая стены на высоте человеческого роста, осы́палась так, что уже не получалось разобрать, что́ она изображала раньше. По углам скопились кучи мёртвых листьев; на одну из них был брошен ворох старых одеял.
Солнце едва пробивалось в окна, и единственным, что озаряло эту жалкую нору, был огромный светильник на возвышении в её дальнем конце. Объёмистая чеканная чаша из позеленевшей меди, высотой едва Амиру не по пояс, была до краёв полна масла, в котором ровно и важно горел новенький фитиль.
Точно сумасшедший. Безумный отшельник, которому чудится прекрасный храм с алтарём, где нужно исправно зажигать огонь. Амир не знал, что сказать: то ли «бедный мальчик», то ли «только этого нам и не хватало».
Впрочем, пусть. Главное – у них над головой будет крыша. Лесом Амир был сыт по горло.
Элиэл никогда не видел здесь других людей.
Он не солгал о том, что не знает, как он сюда попал. В тот день, когда всё началось, мама сказала, что их позвал в гости её отец. Элиэлу было одиннадцать; он любил деда и верил родителям – наверное, потому и не заметил, что они свернули на дорогу, которой не ездили раньше. Он очень отчётливо помнил, как мать сидела впереди и правила запряжённым в повозку быком – молчаливая, прямая, за весь путь ни разу не взглянувшая на них с отцом. Было жарко; Элиэл попросил пить, и папа протянул ему бурдюк с водой. Сейчас, годы спустя, Элиэл уже не мог вспомнить, была ли та вода странной на вкус – может быть, это он придумал сам.
В тот день он просто уснул головой у отца на коленях, а проснулся уже в храме. Один.
А потом с ним заговорили змеи.
– Боги! – сказал принц, преувеличенно медленно поворачиваясь вокруг себя. – Я сражён великолепием этого храма в самое сердце!
Змеи. Они следили за принцем сотней глаз – с веток деревьев за окнами, из щелей в стенах, сквозь сухие листья, в которых они устроили гнёзда. Словно чего-то ждали.
Тогда, в начале, они рассказали Элиэлу, что когда-то, так давно, что этого уже не помнит никто другой, все змеи могли говорить. Сейчас те из них, кто не жил под защитой храма, разучились даже думать. Именно поэтому огонь должен был гореть, во что бы то ни стало.
– Розовые колонны горного храма Куутар Барук – ничто по сравнению с этим! – в тон принцу отозвался его бородатый спутник. – Чего сто́ят все её статуи, всё золото!..
– Вам всем известно, – принц обернулся к своим людям и обвёл всё вокруг широким жестом, – в храм нельзя входить с пустыми руками! Но что мне делать? Я не знаю, есть ли у меня хоть что-то, достойное его величия!
Бородач порылся в привязанном к поясу кошеле и выудил тусклую монетку. Элиэл не знал, сколько нынче стоят деньги, но понял, что эта – самая маленькая.
– Посмею ли я, государь?..
Он с почтительно-шутовским поклоном подал монетку принцу на раскрытой ладони. Тот благосклонно её принял.
– Ты хороший слуга, Им’Суур.
И, не глядя, небрежным щелчком пальцев запустил монетку прямо в светильник. Элиэл услышал, как медный кругляш ударился о борт чаши, чудом не сбив фитиль. Он бросился поправлять его под эхом отдающийся от стен храма хохот – должно быть, они все подумали, что он кинулся за деньгами…
Они просто не знали. Никто уже не знал.
Когда Элиэла привезли в храм, он не понимал, зачем. Он думал, его съедят, или просто убьют, или превратят ещё в одну из этих бесшумных чешуйчатых теней. Но ему объяснили – сразу после того, как его перестали ломать судороги укуса, который он заслужил.
Пока в светильнике горит огонь, Царь Змей спит.
Элиэл никогда не слышал ни одной страшной сказки, ни одной песни о Царе Змей, но ему сказали: это потому, что царства, которые его ещё помнили, одряхлели и пали под ноги новым – тоже давно отжившим свой век. Царь Змей был тогда, когда люди недалеко ушли от зверей, и ещё раньше – если не старше самой земли, то уж точно её ровесник. Тогда он правил всем, и другим богам не было места. Но прошли годы, сотни, тысячи лет, и он уснул где-то глубоко-глубоко, в самом сердце мира, и спал с тех пор – так долго, что люди забыли его имя и больше не помнят, почему они так боятся темноты.
Когда он проснётся, они вспомнят снова.
Когда Элиэл спросил у змей, почему же они не хотят, чтобы их повелитель обрёл прежнюю силу, ответом была такая ярость, что он был уверен: его укусят снова. Но они всё-таки снизошли до ответа, полного злости и стыда: Царь Змей не будет рад, видя, как измельчал его род. Когда-то самая маленькая из змей превосходила в обхвате древесный ствол, и все до одной были красноречивы и мудры – а что теперь? Нет уж. Сто́ит Царю проснуться – и его собственный народ первым испытает его гнев на своей шкуре.
Поэтому они держали людей. Чтобы подливать масло в чашу и менять фитиль, нужны ловкие руки. До Элиэла это место занимал другой, перед ним – ещё один, и ещё, и ещё.
Элиэл не спрашивал, что стало с его предшественником. Он боялся услышать, что тот прожил долго и умер старым.
Иногда ему казалось, что нет никакого Царя Змей. Что змеи просто придумали его, потому что даже таким, как они, нужно во что-то верить. Но кто мог знать точно? И, если честно, разницы для самого Элиэла не было никакой. Он всё равно оставался рабом – а значит, следил, чтоб огонь не гас.
Бывали минуты, когда он без ужаса и без горечи, спокойно и ясно осознавал, что был бы не прочь умереть. Пускай кто-нибудь другой, новый, слушает бессвязное шипение змей, видит их глазами и освещает их дом. Его не спрашивали, хочет ли он здесь быть.
Его останавливала только мысль о боли.
Наверное, он мог бы сделать так, чтобы змеи наконец прервали его жизнь, но путь к смерти лежал через бесконечную вечность страданий, и он не был готов пройти через это снова.
– Мы останемся здесь, – решительно сказал принц, и Элиэл вздрогнул, возвращаясь в «сейчас».
Ох, боги. Что же будет?
Каменное возвышение около боковой стены отлично сошло за стол, когда его накрыли скатертью и разложили вокруг подушки. Слуги нашли неподалёку от «храма» неумело сложенный грубый очаг и – недаром выучка тех, кто прислуживает королю и его семье, вошла в легенды – сумели приготовить на нём вполне сносный ужин. Огоньку на «алтаре» не хватило бы сил хорошо осветить даже чулан, и Амир велел зажечь факелы. Снаружи стемнело, и рыжие отблески живого пламени уютно плясали на боках серебряных чаш и кувшинов.
Амир привычно занял место во главе стола; слугам позволялось сидеть тут же, на том его конце, что потемнее. Так положено в пути: все едят вместе, но не снимая с пояса мечей. Недостатка не было ни в еде, ни в винах – Им’Суур позаботился о том, чтобы его родная провинция как следует снарядила принца в путь. Манящие ароматы на время заставили дневную усталость отступить, и скоро своды неприютной развалины, давшей им кров на ночь, огласили оживлённые разговоры и смех. Не хватало разве что музыкантов – Амир в который раз мельком пожалел, что не взял с собой ни одного…
– Государь не желает пригласить к столу… хозяина дома? – вполголоса спросил Им’Суур, наполняя протянутый Амиром кубок.
Амир поискал глазами Элиэла. Ему уж точно не пришло бы в голову пожалеть для мальчишки вина и мяса, но тот забился в угол, которого толком не достигал свет огня, как загнанный в нору зверёк: попробуй достань – ещё, чего доброго, цапнет… Боится? Места здесь не людные; бедняга, наверное, давно не видел столько народу сразу. И как его вообще сюда занесло?..
– Не будем его тревожить, – Амир пожал плечами и сделал глоток. – Может быть, он как раз читает свои… вечерние молитвы.
Элиэл тысячу лет не ел человеческой пищи. Змеи приносили ему дичь, но не соль; вода в роднике не иссякала, но отдавала на языке железом. Иди эта ночь как-то иначе, запахи мяса, сластей и специй заставили бы его захлебнуться слюной, но сейчас его слишком тошнило от страха.
Огонь факелов освещал устроенный слугами принца стол, но сгущал вокруг него тени.
Тени были полны змей.
Они все были здесь. Все до единой, ещё способные думать и говорить. Они оставили охоту и гнёзда, полные кожистых яиц, проснулись от сытого сна, в котором проводили дни подряд. И они все смотрели. С пола, из глубоких борозд резьбы со стен, из провалов в потолке и из груд камней, и Элиэл видел их глазами – бо́льшим числом глаз, чем когда-либо прежде. Складки вышитой золотом скатерти. Затылки пьющих и смеющихся людей. Рука принца, сильная и тонкая, сжимает ножку кубка. На чьей-то шее блестят капли пота. Пятна света пляшут с пятнами тени. Красные отблески пламени на светлых волосах, волосы струятся на плечи; в вышивку на открытом вороте лёгкой рубашки вплетён королевский знак. Смех и голоса и звон блюд и кувшинов и снова смех – как шумные всплески от камней, брошенных в гладкую воду ночи. Мир – узор холода и тепла: сине-серый, оранжевый – контуры человеческих тел, и в самом горячем – самом ярком – самом – пылающим алым пятном бьётся живое, раскалённое сердце.
«Сскоро».
«Сскоро».
«Сскоро!..»
Шёпот змей у него в голове был громче горного обвала. Элиэл сжался в комок в своём углу, тщетно закрывая руками уши.
«Что вы с ним сделаете?!»
Плевать на остальных. Плевать на слуг, охрану, на толстяка с его монеткой, пусть забирают всех, всех, кроме-
«Он осскорбил Ххрам!»
«Он осскорбил Тссаря!..»
«Он не знал! Откуда ему было знать?! Вы сами запретили мне рассказать правду! Простите его!»
«Ни в один ххрам не вхходят с пусстыми руками. Он не принёсс нам досстойного дара».
«Я тоже пришёл без дара!»
«Ты ссам – дар».
Да. Дар. Сделанный по доброй воле.
Бесконечными одинокими ночами напролёт Элиэл думал о том, что́ змеи сказали его семье. Какую пообещали кару. Убить всех коз в стаде? Ночью забраться в постели его сестёр? Опустошить целую деревню? Его мать была упрямой и смелой, отец – мудрым и сильным; они не отдали бы его просто так. Они его любили. Он был уверен.
Был. Когда-то.
«Я ему объясню! Позвольте ему исправить ошибку!»
«Мы ссами иссправим».
«Не трогайте его!»
«Он тошше сстанет даром».
«Пожалуйста, не надо!»
«Ссын людсского тссаря для Тссаря Змей».
Элиэл зажмурился, чувствуя на незрячих глазах слёзы – и всё равно видя. Сколько бы он отдал за минуту, всего минуту милосердия истинной слепоты. Умереть хотя бы затем, чтобы вокруг наконец стало темно.
Его сердце билось так, что отдавалось дрожью во всём теле, до кончиков пальцев.
«Я опрокину светильник».
Они яростно зашипели на сотни голосов.
«Ты не поссмеешшь! Не поссмеешшь!..»
Не посмеет? Почему? Потому, что если их хвалёный Царь Змей – не сказка, он утопит мир людей в крови и слезах? Потому, что Элиэл боится боли?
Плевать.
«Ссейчасс,» – первым прошелестел кто-то, и остальные оглушительным эхом отозвались:
«Ссейчасс!..»
– Нет!!..
Амир чуть не поперхнулся только что откушенным куском; Им’Суур выплеснул вино из кувшина себе на колени. Разговоры за столом оборвались на полуслове, и все глаза повернулись к Элиэлу, который вскочил на ноги и теперь, дрожа, как в лихорадке, стоял, вцепившись побелевшими пальцами в выступ стены.
Тогда-то всё и началось.
Старший из слуг захрипел и рухнул лицом в свою тарелку. Второй рядом с ним ещё успел завопить, отдирая вцепившуюся в кисть его правой руки змею.
Змеи.
Амир увидел опасность затылком, услышал каким-то звериным чутьём. Не успевая подумать, он в мгновение оказался на столе, с обнажённым мечом в руках. Загремели поваленные кувшины, золотой волной пролилось на скатерть вино; ещё секунду спустя – кто бы ожидал от толстяка такой ловкости? – рядом оказался готовый к бою Им’Суур. Расшвыривая ногами посуду, его примеру последовали остальные – те, кто мог: ещё двое из охраны уже бились в судорогах, исходя пеной.
Амир огляделся вокруг, и волосы у него на голове зашевелились.
Змей было столько, что под ними не было видно пола. Они кишели внизу, будто грязная пена в кипящем котле, перехлёстывающая через край. Низкому столу не под силу было их задержать: они ползли вперёд, перетекая через трупы, свиваясь клубками, обгоняя друг друга за право первой забраться наверх.
Ловушка.
Амир отбросил змею, поднявшую голову у самых его ног, ударом сапога, каблуком размозжил череп второй и почувствовал, как страх вытесняют отвращение с гневом. Поганые твари! По правую руку от него Им’Суур уже вовсю рубил гадов мечом, и Амир вспомнил про свой. За двадцать три года жизни он так привык, что никто не смеет поднять руку на принца – что ж, значит, лучшие бойцы страны всё-таки учили его драться не только затем, что мужчине до́лжно это уметь…
Где-то за границей света коротко и пронзительно, как кричат только от боли, вскрикнул Элиэл. Что, и его – уже?..
Амир оскалился и рассёк толстое змеиное тело, переваливающее через край стола, напополам. Что ж, убить его будет не так легко, как слепого мальчишку.
Пусть попробуют.
Боги. Боги, как же больно.
Каждая убитая змея была как мучительно яркая вспышка темноты, пронзающая мозг раскалённой мукой. Когда мёртвая пара глаз переставала видеть, на краткую и бесконечную долю секунды Элиэл слеп взаправду; потом на освободившееся место, как вода в пустой сосуд, устремлялось зрение ещё живых. Обрывки сошедшего с ума мира – перевёрнутые кубки, пустые лица мертвецов, открытые, будто для крика, рты, блик на клинке – прямо в глаза, огонь, огонь, сводящая с ума пляска света среди вечного полумрака, кроме которого ничего нет – судорожно сплетались, перемешивались и сплавлялись в один сплошной кошмар; в голове белой, шершавой, сдирающей кожу стеной стояло шипение десятков голосов без слов и мысли. Элиэл хотел закричать, но не смог – приступ мучительной тошноты сжал горло, как когда-то тогда, в начале, когда земля не хотела оставаться у него под ногами. Он стиснул руками голову – его повело, он попытался было снова ухватиться за стену, но пальцы нащупали не знакомый до боли сырой старый камень.
Гладкий, тёплый металл. Бок светильника на алтаре.
Ты не посмеешь, говорили они. Ты не посмеешь. Ты не посмеешь.
Элиэл ухватился за край чаши обеими руками.
Ты не посмеешь.
Царь Змей спит под землёй, и когда он ворочается во сне, земля дрожит.
Элиэл толкнул чашу, но она не поддалась.
Он вспомнил что-то давно забытое, из старой жизни, что-то, что объяснял ему отец, и, откинувшись назад всем своим весом, потянул медную громаду к себе. Казалось, она стала тяжелее гор, вросла корнями в камень, но вечность спустя ему удалось наклонить её на себя, совсем чуть-чуть – толкнуть вперёд – потянуть снова – и каждый раз это получалось капельку легче.
Вперёд, назад, как колокол в храме, где стоят статуи с безмятежными, равнодушными лицами – а каким ещё лицам быть у богов? Элиэл каждую секунду ждал агонии боли, ждал, что последним, что он почувствует, будет укус – почему его не кусали? Неужели их так опьянила мысль о том, чтобы принести в жертву своему придуманному Царю того, кто стал бы Царём людей? Сколько времени есть у него до того, как они наконец заметят? Сколько ещё ударов колокола? Сколько ударов сердца?
Вперёд. Назад. Вперёд.
Чаша светильника опрокинулась, давя змей под собой, ошпаривая их потоком густого, горячего масла. Темнота, взорвавшаяся у Элиэла перед глазами, чуть не бросила его на пол, но он устоял, на мгновение – на одно только мгновение – чувствуя себя свободным и сильным. Теперь кусайте! Ну же, что же вы!..
Змеи вокруг – он видел себя самого через их глаза – шарахнулись от него, как от прокажённого, оставляя вокруг босых ног остров пустоты. Они боялись. Боялись его так, как благочестивый люд боится богоотступника, совершившего самое страшное кощунство на свете: никто не захочет быть рядом, когда его поглотит бездна или поразит огонь с небес, да и кто знает, на что ещё этому безумцу хватит духу?..
Элиэл сделал глубокий вдох, сжал зубы и с силой опустил ногу на голову одной из тварей. Ломкий череп хрустнул под босой пяткой. Остальные не сделали ему ни-че-го.
Элиэл закрыл бесполезные глаза и сжал кулаки.
Они ответят. За всё.
Наконец-то они ответят.
Думать было некогда.
Они рубили змей, как хворост, и тех не становилось меньше. Люди не успевали перевести дыхание, не успевали даже толком вдохнуть; пот струился у Амира по лицу, мешая смотреть, ноги скользили по лужам змеиной крови, рука словно приросла к рукояти меча. Где-то на улице панически заржали и смолкли лошади. Их-то за что?!..
Чувствуя, что устаёт, теряет ясность, Амир чуть было не подставился под ядовитые зубы, но успел отсечь змее голову. В следующее мгновение место убитой твари заняли двое её сородичей. Амир убил и их. Это было как в сказке, когда ты сносишь дракону голову только затем, чтобы на её месте выросли две, четыре, восемь новых. Сколько это длилось? Поначалу он и его соратники справлялись хоть как-то, но постепенно, по одному, люди падали, преданные измождением, сражённые ядом, а змеи не убывали. Свет факелов играл на чёрной, алой, жёлтой, коричневой, изумрудной чешуе – будто кто-то занёс фонарь в сокровищницу, только заколдованные самоцветы оказались готовы впиться в протянутую руку зубами. Который нынче час? Ещё ночь? Или уже утро? Идёт ли вообще ещё время?
Им’Суур споткнулся об одного из слуг, распростёртого у них под ногами, и тяжело, как огромный бурдюк, упал прямо на змеиный клубок. Амир хотел помочь ему подняться, но широкое бородатое лицо спутника, соратника – да после этого проклятого побоища уже почти друга – уже стало иссиня-багровым, как слива, а вместо дыхания из груди вырывался тяжёлый свист. Ну и быстрый же у них яд!.. Силясь проглотить сжавший грудь спазм, не позволяя слезам ярости и бессилия застить глаза, Амир наотмашь рубанул по переплетению змеиных тел – кажется, он когда-то слышал легенду о том, что узлы, которые не развязать, просто рубят…
Их оставалось четверо. Трое. Потом Амир и ещё кто-то последний – он не знал, кто, не было времени заглянуть в лицо – отбивали от змей свой крошечный кусочек мира, стоя спиной к спине, пока и тот второй, кто ещё стоял, не упал тоже.
И тогда всё кончилось. Кончилось вдруг, внезапно, как, говорят, бывает на городской стене во время штурма – когда атака иссякает, и, с головой захваченный тем, чтобы просто пережить следующий миг, ты не сразу понимаешь, что можно остановиться.
Пальцы Амира разжались, и упавший меч не звякнул о камень, потому что пола под ногами больше не было.
Голубая, медная, полосатая, серая, как сталь. Амир никогда в жизни не видел столько чешуи сразу. Змеиные тела грудами лежали среди чаш и серебряных блюд на разорённом столе, траурными саванами покрывали почерневшие, словно обугленные людские трупы.
Факелы догорали, но между двух гор прямо за дверями храма занимался рассвет.
Неужели в этом мире правда до сих пор может вставать солнце?
Непонятный звук – то ли вздох, то ли всхлип – показался в мёртвой тишине мёртвого храма ужасно громким. Амир рывком развернулся – и увидел Элиэла, который, живой и целый, шатаясь, стоял в озере масла и чёрной змеиной крови.
Своих последних змей он добивал вслепую. Ломал черепа и позвоночники, давил сердца в клетках хрупких бесчисленных рёбер, и чужие глаза гасли, пара за парой, пока наконец не стало совсем темно.
Элиэл попытался вдохнуть и сумел только со второй попытки. Сотрясаемый дрожью, медленно выдохнул и осел на пол.
Где-то рядом с ним зачавкала плоть и захрустели змеиные кости. Шаги.
Элиэл сидел на полу, просто стараясь дышать, и темнота у него перед глазами светлела, как туманное зимнее утро, когда ночь кончается, хотя ты уже не верил, что у неё вообще есть конец.
Он различил очертания его фигуры. Потом – сапоги из мягкой коричневой кожи. Вышивку на полах рубашки, забрызганной тёмным.
Каждый стежок. Каждую отдельную цветную ниточку на белой ткани.
Элиэл моргнул и поднял на принца свои глаза.
Это был момент абсолютной ясности и полной тишины. Храм медленно наполнял рассвет; принц стоял над Элиэлом, высокий и прямой – грядущий Царь людей, ради которого Элиэл, не думая, предал тех, кого уже много лет считал своими господами. Элиэл сидел на полу, скользком от крови, и просто смотрел на него, как на чудо. Он хотел оставить этот миг себе навсегда – с жаждой заблудившегося в пустыне и наконец-то нашедшего колодец вобрать в себя каждую линию, каждую тень, каждую черту этого лица – самого прекрасного лица на свете. И глаза. Яркие даже в полумраке раннего утра, золотисто-зелёные, как солнце, пробивающееся сквозь молодую, не успевшую запылиться листву. За один взгляд таких Элиэл пошёл бы на край света – как был, босиком.
Потом принц захрипел и с пеной на губах упал к его ногам.
Элиэл не успел понять, что случилось. Просто мир, только что казавшийся кристально прозрачным, надломился и рухнул. Как будто всё, что принесла эта ночь, было сном, и тот вдруг вспомнил, что он – кошмар.
На четвереньках подскочив к принцу, лежащему вниз лицом, Элиэл увидел, что в его сапог, прокусив мягкую кожу, впилась отрубленная змеиная голова.
Её жёлтые глаза были мертвы, но Элиэл готов был поклясться, что она улыбалась.
Принц умирал у него на руках.
Умирал долго – когда всё наконец закончилось, уже совсем рассвело. Баюкая его голову на коленях, Элиэл смотрел, как его глаза гаснут – так гаснет, высыхая, выловленный из моря янтарь. Как пена запекается коркой у перекошенного страданием рта. Как, пропитываясь утром, бледнеет небо, и как пятно света ползёт от двери храма к ним двоим и не может достать.
Ему было всё равно, что где-то под землёй, быть может, ворочается, просыпаясь, Царь Змей.
Ему было всё равно, что у короля был только один сын, а теперь не стало ни одного, и всё равно, что он не знает, в какую сторону идти к людям.
Ему было всё равно, что целую вечность спустя он снова может видеть солнце и смотреть, куда хочет.
Он никуда не хотел смотреть.
Он вообще ничего уже не хотел.
Текущий рейтинг: 77/100 (На основе 33 мнений)
