Человеческая кожа (М. Уоддел)

Материал из Мракопедии
(перенаправлено с «Человеческая кожа»)
Перейти к: навигация, поиск

Подойдя к двери, он каким-то седьмым чувством уловил, что на крыльце стоит кто-то еще. Стоит и обыскивает карманы в поисках ключа. Свои ключи Джонс уже держал наготове, и стоящий сделал шаг в сторону, пропуская его к двери. После того, как дверь открылась, он тенью ступил следом за ним в вестибюль.

Джонс зажег свет и стал подниматься по лестнице мимо выкрашенных облупившейся зеленой краской пронумерованных дверей. Не успел он достичь второй лестничной клетки, как лампочка внезапно погасла.

Он замер, положив руку на перила. Странно. Наверное, тот тип, что шел следом, зачем-то потушил ее. Поступь у него была тяжелая, шаркающая. Темный приземистый силуэт медленно приближался снизу.

Второй рубильник в подъезде отсутствовал, и потому оставалось только спуститься снова и зажечь свет повторно. Но Джонс поймал себя на мысли, что ему не особо хочется проходить мимо того, кто там, внизу. Это был не страх… вроде бы. Но чувство росло в нем по мере того, как шаги приближались. С трудом удавалось отличить фигуру на лестнице от окружавшего их мрака – тьма и человек во тьме будто являли собой единое целое.

Джонс продолжил подъем. Ему показалось, что некто за спиной прибавил шагу, явно намереваясь нагнать его. Тяжелое дыхание и скрип древних ступенек под ногами незнакомца совершенно определенно приблизились.

И чего это я боюсь, разозлился вдруг сам на себя Джонс и встал на площадке второго этажа, выжидая идущего следом за ним человека. Но тот подходить не спешил. Его вообще внизу не было. Притом Джонс не слышал, чтобы где-нибудь открывалась дверь.

Но как же так? До того, как встать здесь, он был уверен – незнакомец идет за ним.

Выходит, он все так же – за ним. За его спиной. Замер и ждет, когда Джонс возобновит свой ход. То есть, хочет показаться незамеченным?..

То есть, преследует его, Джонса.

- Эй, - окликнул он нерешительно, - где вы там?

Темнота молчала в ответ. Может быть, незнакомец ему вообще почудился. Хотя… да как же так? Определенно, какой-то тип – мужчина, скорее всего, - ждал, пока он возился с ключами. И определенно этот тип вошел следом за ним в подъезд.

Нетвердыми пальцами Джонс достал сигарету и запалил ее. Отвернувшись от пролета, он поднес горящую спичку к глазам – и увидел, что мужчина стоит прямо перед ним, чуть отступив в углубление перед дверью.

Лицо у мужчины было старое, безжизненное и бледное. Желтовато-водянистые глаза исподлобья взирали на Джонса – не то с интересом, не то с мольбой.

- Вам что, нездоровится? – уточнил Джонс.

На лицо мужчины наползла какая-то жалкая полуулыбочка. Он кивнул. Складки кожи – дряблой, похожей на поганковый цвет, – колыхнулись под длинным подбородком. Протянув руку, он вцепился Джонсу в рукав, сбросив на него добрую долю своего веса. Для старой немощной ветоши весил старик неожиданно много. Открыв рот, он явно попытался что-то сказать, но никаких звуков не последовало, хоть губы и двигались, обнажая желтые зубы, за которыми метался туда-сюда похожий на дохлого моллюска язык. Немой, наверное, решил про себя Джонс.

Они пошли по лестнице дальше – а что им, собственно, еще оставалось? Шел уж второй час ночи, и в доступной близости не было никого, кто мог бы прийти на помощь. Джонс задумался о том, жил ли старик в этом доме, и пришел к выводу, что, скорее всего, нет. Немой или не немой – жестами он все равно бы смог показать на нужную дверь, но вместо этого просто повис мертвой массой на его закорках. Видимо, настолько сильно прихватило – сердце, почки или еще что-нибудь. Ну нет так нет – все равно бедолагу нужно куда-то отвести, дабы он смог хотя бы ночь протянуть.

Подъем давался Джонсу хуже, чем прежде – немощное тело тянуло его вниз. Рот старика был приоткрыт, и легкие его с сипением выталкивали наружу комья смрадного воздуха. Вцепившиеся в плечи руки, казалось, вытягивали из Джонса последние силы. По щеке скользнул – намеренно ли, случайно ли – длинный ноготь. Палец поскреб розоватую кожу и безвольно свесился вниз.

Открыв дверь в свою квартиру, Джонс включил свет и привалил старика к стене. Тот сразу же прижал руки к глазам – яркость явно была ему невыносима. Издав какой-то неопределенный звук, старик сполз по стене и спрятал лицо меж костлявых колен, устремив взгляд в пол. Вот же несчастное создание! Промокший, замерзший, явно больной – серые пальцы то обхватывают горло, то ощупывают бледные щеки. Одежда – с миру по нитке: фуражка с треснувшим козырьком, из-под которой торчат седые космы, потрепанное темно-синее пальто с дырками, такого же цвета теннисные туфли, оставшиеся без шнурков, брюки где-то на размер больше.

Покачав головой, Джонс пошел на кухню – вскипятить чайник.

Оставшись в одиночестве, старик оживился. Распахнув пальто, он достал пристегнутый к подкладке, тщательно сложенный в несколько раз кусок грязной, в пятнах и подтеках, холщи – и расстелил его на полу.

…Когда Джонс возвратился, свет в прихожей не горел. Чертыхнувшись про себя – вот же несносный старикашка, хоть он и трижды немой и больной! – он потянулся к включателю, щелкнул им. Результата это не принесло.

Сделав осторожный шаг к двери, он наступил на холщу – и тут же холодная длань запечатала ему рот. Скрюченные птичьи пальцы с силой оттянули голову Джонса назад.

Он не сразу понял, что кровь во рту – его собственная; что это вообще кровь, а не слюна. Он не сразу почувствовал боль – потому что боль, особенно такая сильная, приходит много позже, не воспринимаемая поначалу ошеломленным рассудком. Поворот всаженной в горло двузубой вилки для мяса поверг Джонса на колени, и, булькая горлом, он опустился на заботливо расстеленный холст.

Старик, взволнованно ухая, сел ему на грудь.

В руке у него был настоящий медицинский скальпель. Маленькая такая штучка – ярко блестящая и жутко острая.


Под покровом темноты существо – человеком это давно уже нельзя было назвать, – возвращалось в свое жилище. Было холодно, и, содрогаясь, оно шло дворами, старательно минуя те места, где свет уличных фонарей был особенно ярок. С плеча у него свисал мешок, бьющий по костлявой спине. Существо сейчас казалось оживленным, подвижным. Влажная земля пружинила под его ногами, сухая трава, засорившая некогда живописные палисадники, доставала ему до коленей в пузырящихся грязных брюках.

Наконец, дойдя до конкретного сарая, существо зашло внутрь и закрыло дверь.

Запалив лампу-керосинку, оно развязало свой мешок и обхватило руками выпавшее из него содержимое. Довольно урча, оно прижалось к нему щекой. Погладило. Чуть растянуло. Даже попробовало на зуб. Оно явно было безмерно радо своему улову. Хотя, само понятие «радость» давно уж стерлось из его порядком ограниченного сознания.

Стянув красные резиновые перчатки, существо завернуло их в кусок холста.

В мешке оставалось еще кое-что, о чем тоже нужно было позаботиться.

Крадучись, почти пресмыкаясь к грязной тверди, ощущая плечом влажную тяжесть мешка, существо снова отправилось в путь, наружу, во враждебный и такой непонятный мир. Оно искало канализационный люк. Выбрав в одном из закоулков подходящий, открывшийся с первого раза, оно с трудом сдвинуло тяжелую чугунную крышку и с наслаждением втянуло в себя пары, идущие снизу, из пахучей темноты.

Оно опорожнило свой мешок. Содержимое с готовностью скользнуло вниз и с шлепком приземлилось где-то там, где уже был слышен растревоженный крысиный писк. В смрад канализации вплелся новый запах – терпкий, кисловатый, волнующий.

Закатив крышку люка на место, существо по путанным дорожкам побрело назад, к себе.


Из-за покосившейся ограды за ним с любопытством смотрел мужчина. Какое-то жутковатое подозрение заставило его остановиться и посмотреть, но потом, хорошенько подумав, он понял – что бы там, за оградой, не творилось, ему до этого никакого дела нет. Живи и дай жить другим, Артур, решил мужчина про себя. Сходи домой, оденься получше и топай себе в паб.

Мысль о пабе мигом заставила Артура Лаутона выбросить из головы и существо, и его подозрительный мешок. Винить в излишней черствости его, впрочем, было никак нельзя – под огрубевшей за жизнь наружной шкурой он умел хранить живое тепло.


Существо, промокшее и дрожащее, топталось в полутемной старьевщицкой лавке, обряженное во все то же темно-синее дырявое пальто, вот только теперь из-под фуражки не торчали седые волосы. Подбородок его все так же попирал грудь, что, казалось, нарочно приподнялась кверху, чтобы поддержать такую невыносимую ношу. Можно было подумать, что существо разглядывает собственные ботинки – хотя на деле глаза его пристально следили за пареньком-приемщиком, скучающим за прилавком.

- Как жизнь, отец? – поинтересовался приемщик.

Существо поежилось.

Приемщик, пожав плечами, с гримаской стал ворошить вещи.

Теперь от него не укрывался испуганный взгляд желтых птичьих глаз. Ну и оборва, подумалось ему, сам одет кое-как, а на продажу всегда таскает одежку. Не собственную, получается, хоть и всегда – примерно своих мерок. Хотя, нет, однажды принес матросскую форму и тот дорогой черный плащ с широкими плечами – на таких хилых костяшках и не удержится. Ну не странно ли?

- Откуда вещички, отец? – спросил приемщик, поднимая из вороха довольно-таки хороший, чистый пиджак.

Существо поднесло крючковатые серые пальцы ко рту. Ни звука не донеслось из его глотки – выглядело всё так, будто бы оно пыталось расшевелить собственные губы, самостоятельно придать им такую форму, чтобы сложились слова.

- Ну так что скажешь, отец?

Так и не преуспев, существо рискнуло покинуть свою защитницу-тень и попыталось отнять костюм у приемщика.

- Эй, отец, ты совсем совесть потерял?

Существо захныкало и снова отдернуло руку. Пальцы кривыми паучьими лапками прошлись по бурдюку дряблой отвисшей кожи под подбородком. Так оно и стояло – корча рожи и лихорадочно шевеля прикрываемыми дрожащей ладонью губами.

- И много у тебя таких вещиц, отец? – не переставал допытываться приемщик. – Все таскаешь и таскаешь сюда. Где берешь? Подворовываешь втихаря, старая перечница?

От этих слов существо содрогнулось. Рука снова потянулась вперед, в очередной раз пытаясь забрать пиджак обратно.

Да что это я, вдруг устыдился приемщик, взъелся. Живи и жить дай другим; все зарабатывают на хлеб как могут. Раз не в кутузке – значит, не вор. Мне-то какое дело?

- Ладно, отец, не трепыхайся. Беру я у тебя твое барахло.

Из ящичка под прилавком приемщик извлек несколько потрепанных банкнот и передал через прилавок существу. То быстро сграбастало их и стало мять в кривых пальцах. Приемщик стал методично обшаривать карманы пиджака. Из правого на прилавок выпали тяжелые часы. Неплохие; парень попытался было прикрыть их обшлагом костюма, но желтые глаза существа уже все подметили.

- Может, оставишь их мне? – осторожно спросил приемщик. – Как бы бонусом.

Тихонько взвизгнув, существо метнулось к двери, схватилось за ручку и стало вращать ее не в ту сторону. Все так же с часами на руке приемщик вышел из-за прилавка.

- Ну-ну, отец. Не надо так переживать!

Оно оглянулось через плечо, посмотрело на приближающегося парня и что-то беззвучно пробормотало. Наконец дверь распахнулась, и оно выскочило на улицу, выскальзывая из протянувшейся было крепкой руки.

Оно неуклюже неслось по дороге, высоко взмахивая ногами.

Наконец остановившись, оно обнаружило, что оказалось на берегу канала, в самой тени, где его никто не мог заметить. Стащив с себя фуражку с треснувшим козырьком, оно засунуло ее в карман, после чего быстро затеребило пальцами по лысой голове.

Не стоило совать нос на улицу без волос.


Одинокая пронзительная песнь Артура Лаутона вольготно парила над пустующими улицами. Ему, беззаботному и пьяному, холодно не было – плещущееся в его животе пиво делало весь этот огромный мир местом хорошим и теплым.

Уже давно наплевав на то, куда лежит его путь, Артур целиком положился на своего незнакомца-проводника. Прибился тот к нему как-то сам собой, аккуратно взял за руку – и повел, и было в этом жесте столько непривычного внимания и заботы, что Артур мгновенно сообразил – впереди его ждут лишь приятные, ничем плохим не грозящие похождения.

И вот они подошли к сараю. Последние ярды Артур одолел, опершись на одновременно гибкую и крепкую руку, обвившую его талию. От легкого толчка той же руки дверь в сарай отворилась, и Артур, пошатываясь, ввалился внутрь.

Проводник запалил керосиновый фитилек. Артур уселся на перевернутый кверху дном дощатый ящик и принялся считать пальцы у себя на ногах. Каждый раз результат почему-то менялся. Вообще их было десять, ему это было точно известно, но сейчас просто хотелось в этом окончательно и бесповоротно удостовериться. Проведя все необходимые подсчеты, он с благодарностью обхватил обеими ладонями предложенную ему кружку.

Свет от керосиновой лампы поблескивал на влажном лице незнакомца. Теперь над его бровями наподобие некоего украшения образовалась узкая полоска темных волос. Он следил за Артуром с каким-то кривым и неестественным подобием улыбки на нездорово застывших губах. Что-то с этим парнем не так, пришла на ум Артуру на редкость здравая мысль.

Незнакомец все время трогал себя за лицо, расправлял кожу, собравшуюся на лбу в складки. Совиные глаза поглядывали на Артура, пока тот пил из кружки. Наконец Артур заговорил. Его собеседнику нечего было ответить – и не только потому, что он едва умел говорить, просто его занимали еще кое-какие проблемы. Речь Артура лилась небывало легко, и вольготный поток собственных мыслей приводил его в столь редко являющееся чувство собственной прозорливости и осведомленности в самых тонких и сложных жизненных вопросах.

- Ты знаешь, друг, - говорил Артур, – ведь все эти людишки снаружи – просто варвары, дурные и неотесанные. Был такой хороший парень – Христос, так и его распяли.

Покивав в согласии, существо отвернулось от Артура и зашло за отгораживающую один из углов сараюхи занавесь, за которой был припрятан всегда поддерживаемый в чистоте, остро заточенный и готовый к работе инструментарий.

Выбрав длинный разделочный нож, существо положило его на предусмотрительно расстеленный прямо на полу кусок холщи. Теперь его руки до самых локтей покрывали толстые резиновые перчатки. Стащив с головы парик, оно аккуратно отложило его в сторону.

Хотя и с некоторым запозданием, но Артур все же стал постепенно замечать, что отношение к нему со стороны хозяина сарая как-то меняется. Он почувствовал на плече его руку, которая явно призывала продолжить возлияние. Оловянная кружка, вновь очутившаяся прямо под носом, на сей раз оказались наполненной какой-то другой, еще более приятной на вкус жидкостью.

Артур не испытал ни тревоги, ни беспокойства, когда оно аккуратно свалило его с ящика и стало укладывать прямо по центру расстеленного холста. Оно вообще вело себя по отношению к нему с подчеркнутой внимательностью, даже нежностью, что особенно пришлось Артуру по душе. Нет, правда, это было очень даже приятно.


С трудом передвигая усталые ноги, полисмен брел по тянувшемуся мимо дворов тротуару. Жизнь совала ему под нос одни лимоны, и он так и не научился делать из них лимонад. Впереди – три часа дежурства, дома – упреки от жены, которая все никак не поверит, что дежурство взаправду может длиться так долго, когда участковые сваливают на тебя все свои обязанности и ты – всего лишь маленький человечек в большом управлении.

Приметив свет в окне сарая, он попытался представить, что там сейчас делают. Мимо этой постройки он хаживал уже не раз, и свет неизменно манил к себе. Но вряд ли там можно найти что-то по-настоящему интересное. Скорее всего, там – быт очередного нищего, потихоньку теряющего среди грязи и лишений человеческий облик.

Полисмен остановился на берегу канала и стал размышлять, стоит ли пойти и посмотреть. Ведь что-то в этой сараюхе есть странное, неприятное даже немножко. Зайти, что ли? Свернув с дороги, он побрел между двумя палисадниками к намеченной цели. Как раз тогда свет в окошке погас.

Он ускорил шаги – и вскоре уже стоял перед дверью сарая. По пути ему никто не повстречался. Он дернул ручку – заперто. Постучал – никто не откликнулся. Обогнул сарай и потрогал окна – те были плотно заперты.

Чутье подсказывало ему, что внутри кто-то есть.

Вернувшись к двери, полисмен спросил «Есть кто?» - и ответа не последовало.

Но у кого-то же должен быть ключ…

И он отправился на его поиски.

Спустя минут сорок полисмен вернулся, Свет в сарае все так же не горел, и он уже начал было подумывать, что зря затеял все это. Стуки в дверь и луч фонарика, направленный за окно, не прояснили в ситуации ровным счетом ничего.

Тогда он открыл дверь и посветил фонариком внутри.

Газонокосилка. Скамья. Четыре дощатых ящика. На полу свернутый в рулон брезент.

Полисмен ступил внутрь, водя лучиком фонаря по стенам.

С краю одного из ящиков блеснул какой-то маленький инструмент – скальпель.

Полисмен наклонился над рулоном брезента, потрогал его пальцем. Внутри что-то явно было - что-то податливое и мягкое.

Положив фонарик на ящик, он развернул брезент, и кровоточащая масса вывалилась прямо к его ногам, как внутренности из вскрытой свиной туши. Его встретил взгляд глаз, засевших в лишенных век глазницах. Поблескивали головки костей и обнаженные мышцы. Перед ним было освежеванное человеческое тело – руки и ноги мертвеца были связаны вместе и неудобно подогнуты.

Кожа обнаружилась неподалеку. Чистая, тщательно сложенная.


У полиции ушло четыре часа на то, чтобы разыскать его.

Выяснилось, что практически никто о нем ничего не знает. Оно то бесцельно шлялось по дворам, то уходило куда-то, все время дрожа от холода. Оно, похоже, сторонилось людского внимания. Друзей у него не было, и даже про цвет его волос все говорили по-разному.

Дом окружили в три часа утра. Все были вооружены и готовы к встрече, но все равно им было не по себе. Даже бывалым стражам порядка было не по себе от мягких, лишенных кожи человеческих тел, которые удалось обнаружить.

Когда оно открыло им дверь, видок у него был вполне невинный. Над глазами нависали седые брови, a само оно, похоже, прекрасно знало, зачем они пришли. Было очевидно, что за минуту до их прихода оно сидело за швейной машинкой и делало аккуратные стежки. А из стежков все еще торчали иголки. Несчастное, оно пыталось скроить такой комбинезон, в котором холод бы ни за что не добрался до него. Поперек стола лежала похожая на спущенный воздушный шар кожа. Размер был явно велик, и ему пришлось ушивать.

Такая мягкая, розовая, податливая – и вместе с тем прочная.

Прилегающая, в угоду природному замыслу, плотнее любой одежды.

Хранящая тепло.


Автор: Мартин Уоддел
Перевод: Григорий Шокин Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 48 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать