Псевдосказка

I

Давно это было. В годе каком — этого помнить не могу, да и мог бы — не стал. Под осень это случилось. Шли мы тогда с дружиной нашей через губернию В. Было нас, как помню сейчас, четверо: Митька, пахаря сын, парень простой, рабочий; Арсений, купцов сын, в обиду не давал, да и при деньгах всегда, помогал коль надо чем; Митька, да не, эт другой, тому не ровня — задира да грубиян; да я — Степан, сын офицера с соседней губернии. Все мы солдаты бравые, удалые. Не один год и маршем ходим, и шашкой машем. А уж стреляем-то как... Но чего-то я отвлёкся.

Шли мы, значит, долго шли, не один рассвет и закат встретили. Через лес срезать решили. Шли-шли, значится, в аккурат озёра лесного. Не помню, сколько, но долго шли. И решили мы на берегу озёра заночевать. Наловили рыбы; караси хоть мелки были, а в дороге любая еда нужна.

Жарим мы рыбку, один Митька задремал в обнимку с бутылкой настойки, второй за костром следит, Арсений у костра развалился, сапоги сушит, а я саблю точу. И красота-то какая. Кузнечики стрекочут, птицы насвистывают. И тут голос Арсения:

— Рыбка, конечно, хорошо. Да вот чего ещё бы уплёл бы шас...

— Эт верно ты заметил, — отозвался проснувшийся Митька, — кашки бы, пшённой, да так, шоб с горкой, — да перевернулся на другой бок.

— Кашку ему подавай! Да ты ж за троих ешь, на тебя и котелка каши не хватило.

— Ну, я же не виноват, что вы тогда отказались, в Ельковке, — и потягивается так сладко, — эх, а знатная каша была.

— Да и кума, что кашу месила, тоже хороша, — хихикнул Арсений, и все, кроме Митьки, посмеялись. — Чу! Слышите? Хлебом пахнет-то.

Принюхались. И правда, хлебом. Да так сладко пахнет, что аж слюнки текут.

— Точно, хлеб. Душистый хлебушек, ароматный...

— А где хлеб, там и кашка, — Митька попытался подняться, да сразу передумал, боясь расплескать содержимое бутылки.

— Да лежи ты, сам схожу. Хоть ноги разомну, — сказал я да сунул саблю в ножны.

— Чой только ноги? — съязвил Арсений, смотря на меня снизу вверх.

— А надо будет, — покрутил я усы, — и не только ноги.

Подтянул я ремень да потопал в глубь леса, на запах.

Шёл не долго, и запах всё сильнее и сильнее. И тут глядь — избушка. И дым из трубы валит, вроде чёрный, а сам сладко так пахнет, как сахар жжёный. Подтянул ремень я, откашлялся и пошагал к двери. И только к ручке тянусь, как слышу смех сзади. А смех-то девичий. Оглянулся и никого не увидел. Ну, ничего страшного. С голоду и не такое мерещится. Повернулся — а дверь открыта, и смотри на меня с порога старуха. Странно так смотрит. И как она дверь открыла так тихо, ума не приложу. Смотрит, а сама пальцем подзывает. И в дом пошла. И думаю: а чего случится. Взял да и зашёл.

Мать чесная! Какой же стол тут накрыт. И галушки, и каши разные, и мясо жареное,и овощи свежие. Сижу, ем. Наелся уже, а всё равно ем и ем, остановиться не могу. А старуха отошла и в окно смотрит. Встал я, поклонился и говорю: мол, спасибо вам, за еду, за приём богатый. И спрашиваю: а ничего с собой забрать нельзя, с товарищами поделиться? Старуха выпрямилась и говорит голосом молодым:

— А меня забрать не хочешь?

И тут скинула капюшон и повернулась. Да чтоб я поседел! Не старуха передо мной, а девка молодая. Смотрит на меня и улыбается, аки лиса.

— Только вот, накинь цепочку сначала, — и тянет мне цепь. Беру её в руки, а она холодная, что лёд. Ну, думаю, простите, ребята, останусь тут я. И глаза закрыл. И стало сразу так холодно и тоскливо. Нет, говорю, меня друзья ждут и тут я не останусь. И бросил цепь. И открываю глаза... Да чтоб я трижды поседел! Стою на карачках в чистом поле, под деревом, под деревом лужа, и все щёки и губы у меня в грязи. Встал и остолбенел. Качается напротив меня петля. И тут понял всё. Что грязи наелся и что чуть в петлю не залез. И стало так жутко на душе, страх просто давить начал. Ну, я руку на пояс... Оп! А сабли-то нет. Ну, я и кинулся бежать в сторону леса.

Долго бежал, уже светать начало, а я всё бежал. А в небе месяц узкий, словно улыбка жуткая. Бежал через лес, бежал, падал, спотыкался. И очутился на полянке, посередь леса. Стою, отдышаться пытаюсь, а самому кажется, будто за спиной стоит кто-то. И ноги как ватные, еле стою. Вдруг чую: рыбой запахло жареной. Значит, недалеко наша стоянка. Пошёл на запах.

Лучше бы не ходил. Никого нет, и будто ураган прошёл. Всё по сторонам разбросано, кострище раскидано, и фуражка лежит. С крестом синим. Арсений такую носил. Вокруг, что на деревьях, что на земле, следы когтей каких-то. И в воздухе запах пороха слабо слышится. Присел я на пень, достаю трубку, и понимаю — что-то сидеть мешает. Смотрю — а сабля-то на месте. Ничему я уже не удивился, только достал огниво, выбил искорку маленькую и закурил.

Вот думаю теперь, где товарищей-то искать...

II

Первые дни осени сильно отличались от лета: часто моросил редкий, холодный дождь, а небо почти без просвета было затянуто низкими тучами. Со сбором урожая пришлось повременить. Да и для охотников сей год вышел неудачным. Дичи было мало, несмотря на благодатное лето.

А тем временем, через высокий болотный камыш, подобно кошке, пробирался охотник. Охотник — он же как и зверь. Должен тихо двигаться, тогда и добыча будет. Кстати, это Юлия Емельяновна. Что ни на есть охотник по роду-племени. И дед её охотником был, и отец, да и сама она. Платье своё яркое она сменила на простую, тёмную одежду. Зато ружьё намаслила и начистила. Да вот не послушала своих товарищей, да не угадала с пулями... Вот и утки полетели. А охотник распрямился да выдал спуск. Бах! И дальше утки летят. Ну, как говорится, на своих ошибках учатся. Перезарядила ружьё да и пошла в лес, на полянку. Дорога не далека, авось ещё какая животинка встретится.

А тем временем на лесной полянке:

— ...а потом я навожу на неё ствол — и бах! — развёл охотник руки вместе с возгласом. — И летит она вниз, вот только от утки один хвост и остался.

— Полно тебе, Петро, ты ж картечью не заряжаешь. А пулей утку бить — пфь, разве что ту, что на воде сидит, — начал спорить второй охотник, Афанасий Макарович, молодой, да сердцем горячий. В округе поговаривали, что он как-то раз на медведя вышел да ножом сапожным одолел его.

— Что-о-о?! Уж не думаешь ли ты, что я врать стану?! — высоко задрал нос Петро. Ох и скользкий человек он, недаром в народе его Налим прозвали. Из любого переплёта выскользал. Да и побраниться мастак. Как сам говорит, не одну дюжину фазанов да перепелов положил, да вот только никто добычи-то его не видел.

— Налим, чего ты разбрехался, аки собака цепная, — Афанасий откусил от ножки жареной утки, — да верю я тебе. Лишь бы помолчал.

— Афонька, не веришь мне — спроси кого хошь! Да вот, хоть Юльку спроси, верно я говорю? — Налим показал в сторону рощи, из которой шла Юлия.

Шла женщина медленно, ружьё висело на плече, а в руках она несла небольшую тушку серого зайца. Выражение её лица было мрачным, под стать небу.

— Вот так утиная охота! — насвистнул Афанасий, откусил ещё кусок и продолжил говорить, пытаясь пережевать жесткое утиное мясо: — Уж не таких ли ты фазанов бил, а, Петро Семёнович?

— Тьфу! Да катись ты к чёрту на рога! — плюнул в сердцах Налим и приставил указательные пальцы к голове, показывая те самые рога.

— Ушли утки, — коротко сообщила Юлия.

— Пули, пули... Я ж тебе говорил: картечь бери! Да, дороже, да, тяжелее. Но зато на утку самое то. Не то, что твои пули катаные, — высказал Афанасий и сунул руку в карман, а после выкатил на скатерть полтора десятка дробин.

— Да чтоб тебе твоя катречь пониже спины прилетела, — Налим без всякого стыда указал пальцем в место, что ранее назвал, — да шоб с солью, попрыгал бы ты тогда, как козёл у бабки Марфы!

Ничего не ответил Афанасий, лишь встал, отряхнул кафтан. И пошёл к узкому лесному ручейку — помыть руки.

Сидят, значит, Юлия и Петро на полянке, да в костёр смотрят. Налим всё бубнит. А Юлия в огонь глядит и вспоминает, как в детстве слушала сказку про огневушку-поскакушку. Мол, увидишь её в лесу, подойдёшь к ней, она и исчезнет. А на месте, где она плясала, золото да самоцветы находят.

Так и смотрела она, пока не услышала шаги. Думала — Афонька идёт. Посмотрела и глазам не верит: идёт из лесу солдат, форма вся грязная, синяки под каждым глазом с картошку размером. Волосы и усы чёрны. А на поясе сабля висит.

Смотрит и диву даётся.

— Эт ж откуда к нам таких людей занесло? — подставила она руку под подбородок.

Подошёл солдат, поклонился, после вытянулся как по струнке и молвит:

— Здравия желаю! Не разрешите ли присесть рядом? Может, накормите чем. Если не жалко. Мне бы хоть самую малось на зуб положить, — а сам на утку смотрит. Да такими глазами удивлёнными.

— Здорова, служивый, — протянул ему руку Налим, — а чего нет? Садись, гостем будешь. Вот, угощайся, — и широким жестом показал на еду.

Кивнул солдат, посмотрел в небо, пошептал чего-то да сел. Сидит, картошку ест, а сам всё на утку смотрит. Да дивится всё.

— Меня вот Петром Сёновичем звать. А это — Юлька Емельяновна. А тебя-то как звать, солдатик?

— Крапивин Степан Андреевич, так при рождении нарекли и до сих пор зовут так, — не отрываясь от картошки, отрапортавал солдат.

— И как же вас, Степан Андреевич, в эти края занесло? — спросила Юлька.

— Шли мы с товарищами от заставы, что в неделях двух отсюда. Зашли в лес переночевать. Я пошёл еды поискать и... — Степан осёкся.

— А дальше-то что?

— Утром пришёл, а товарищей нема. Вот и хожу. Ищу их. Почитай уже, два дня без малого хожу.

— Дело дрянь. Хотя и не ново. Много людей в этих лесах кости свои сложили.

— О как! — раздался издали удивлённый голос Афанасия. — Гостя, значит, пригласили, а мне даже не сказали? Стыдно, товарищи.

Афонька подошёл к ним и встал подле Юлии.

— Ну вот ладно Налим, мужик дремучий, — на что Налим отвернулся и надулся, будто жаба, — но ты-то, Емеля, чего? Уж могли бы представить меня гостю, — указал рукой он на Степана и обомлел.

Сидит Степан ни жив ни мёртв. Бледный, будто смерть увидел. И рот открыл от удивления. А потом встаёт так медленно...

А потому всё, что сам Степан смотрит на охотника, а перед ним не охотник, а Митька стоит. Только не в форме военной, а в каком-то кафтане. А Афанасий в ответ тоже пялится и не понимает ничего.

— Митька! — крикнул Степан что было мочи. Подбежал да обнял Афанасия. — Митька. Родной ты мой! Где ж ты был? Митька, прости, что бросил вас тогда!

— Эй, эй, ряженый, ты чегой, белены объелся, что ли? Да пусти ты меня уже наконец! — Афонька попытался оттолкнуть от себя солдата.

— Прости ты меня, я сам не знаю, чего случилось! Там бабка была! И девка! Она мне цепь, а цепь — петля! А еда — грязь! — чуть не плача, кричал Степан.

Стоят Налим и Юлия, смотрят то на них, то друг на друга и ничего понять не могут.

— Налим! Петро! Убери от меня этого ряженого, иначе я ему стукну! — крикнул Афанасий и наконец-то смог оттолкнуть Степана, да так, что тот на землю повалился.

— Митька! Да ты меня не узнаешь, что ли? — Степан на карачках пополз к охотнику. — Это ж я, Стёпа! Мы же с тобой с самого Серограда вместе служим! Митька!

И тут окатили Степана охотники холодной водой. Сидит тот и ничего не понимает.

— Солдат, ты чего пил-то? Я ж говорю тебе: не Митька я никакой. Афанасий Макарович меня зовут. И в армии я не служил. И братьев у меня не было никогда.

— Как Афанасий? — прошептал Степан, когда Юлия и Налим поднимали его на ноги. — Дак что ж это такое-то? — сказал он, сел на землю и схватился за голову. — Что ж это творится-то?

— У-у-у, брат, дак тебе совсем плохо, — протянул Афонька.

— В деревню его отведём. Там его лекарь глянет, — села рядом с солдатом Юлия.

— Если сейчас пойдём, — расправил плечи Петро, — завтра к вечеру будем в деревне. Своими ногами пойдёшь или дотащить тебя?

— Спасибо, сам смогу идти, — ответил Степан, вставая. — Афанасий Макарович, уж прости ты меня. Обознался. Уж больно ты на моего товарища похож.

— Да ничего, хорошо хоть не убил ты меня. А то ж ты когда кинулся-то, я знать не знал, чего делать-то. Ну, товарищи, собирайтесь. Уток потом постреляем, а пока в деревню пойдём. И вы хоть картечи купите, как я советовал, — с этими словами Афанасий взял ружьё и потопал в одному ему известную сторону.

Охотники быстро собрали все пожитки, затоптали костёр, Юлька закинула в сумку тушку зайца. И все втроём пошли вслед за Афанасием.

И всё бы ничего, если бы Степан не подошёл к Юлии:

— Странная у вас утиная охота.

— Ещё один... Ну да, не смогла утку взять! Да. Но зато зайца смогла, — возмутилась Юлия

— Дак я про другое. Почему вы на утиной охоте ворон стреляли и жарили их потом?

— Солдат, ты чего? — Юлька остановилась и приложила руку ко лбу Степана. — У тебя жар, может? Уже утку от вороны отличить не можешь, — добавила она и пошла дальше.

Степан молча шёл за ней. И лишь Налим остановился и неодобрительным взглядом посмотрел на кучку чёрных перьев, лежащих возле бывшего кострища.

III

Начинало смеркаться. Или так казалось. В хвойном лесу всегда висит сумрак. Путь же был извилистым и шёл через самую чащу леса. Можно было бы и срезать, да вот только охотники все как один знают: тише едешь — дальше будешь.

Налим шёл последним. За всю дорогу он ни разу не отпустил ружейного ремня, всегда готовый воспользоваться своим оружием. Впереди него шёл Степан, а перед ним Юлия Емельяновна. Впереди всех бодрой, немного даже беспечной походкой шагал Афанасий. Насвистывая непонятную мелодию, он шёл, сунув руки в карманы, будто бы не по лесу шёл, а по столичному бульвару. Шёл бы он так и дальше, если бы Юлия не остановила его, схватив за плечо.

— Емеля, ты чего?

— Слышишь? — Юлия огляделась. — Птицы замолкли. И тишина мертвецкая.

— Скажешь тоже!.. Да брось ты, что может случиться, — Афанасий посмотрел на солдата, потянувшегося к оружию.

— Юлька, чего там?! — закричал Налим.

Юлия подняла кисть руку вверх и очень медленно, прислушиваясь, пошла вперёд. Не пройдя и трёх шагов, она заявила:

— Мы здесь не одни...

— Ба! Кого я вижу, сам Петро пожаловал с охоты! — радостно крикнул человек в простой крестьянской одежде и с вилами в руках, вышедший из-за деревьев. — Ух и раздобрел же ты!

— Хо-хо, да чтобы я больше чарку поднять не смог, если я вижу не Наума Платоновича! — засмеялся Налим, подошёл к нему и крепко обнял.

— Эк давно не виделись мы...

— Так, погоди, родной! Ты лучше ответь вот всем нам: а чего это ты делаешь тут, посредь леса, да ещё и с вилами? Чай, сенокос уже прошёл, да и в лесу собирать-то нечего...

— Дак это, Семёныч, у нас ведь тоже охота, — ухмыльнулся Наум и поудобнее перехватил вилы.

— Да? — Налим с ног до головы оглядел стоящего перед ним крестьянина. — И на кого, позволь узнать, вы охотитесь? А? На мешок картошки? — еде сдерживая смех, выдавил он.

— Дык вот понимаешь, Семёныч, лихо в деревне приключилось, — сказал Наум и положил руку на плечо Налиму. — Шёл я давеча ночью через погост. Иду, жутко мне. Луна ещё, холера её забери, светит. И слышу, будто землю роют. Ну я стою, не двигаюсь, а сам прислушиваюсь. И понимаю, что прям сбоку от меня это. Глянул я — а из могилы рука высовывается, и вой жуткий из под земли. Ну, я стою. А потом и голова вылезла. Ну, я не выдержал и дал дёру. Выл он мне что то вдогонку, но я уж не слушал. Рад, что живым домой добрался. А там — я уж к пан Якову. Ну, и сказал он, что на вурдалака я наткнулся. Ну, собрали мы народ и пошли гонять вурдалака этого. Кондрата сын стрелок-то никудышный, вот и ранил вурдалака в ногу. А мы на ту пулю всё серебро, что на хатах было, извели. Ну, и решили его старым методом, — ухмыльнулся Наум и воткнул вилы в землю.

— Вурдалака, говоришь, — нахмурился Налим.

— Ну да. Вот, поставили стоянку, палатку соорудили и сидим, выжидаем. Скоро, как стемнеет, он вылезти должен, и тут мы его! — крестьянин взмахнул вилами.

— Ага, а где ж стоянка то? А то бы мы помогли вам вурдалака-то извести, — вмешался в разговор Степан.

— Во, Стёпа, эт ты правильно говоришь, — подхватил Петро, — чай, не враги, друзья. Так что веди, Наумушка, на стоянку вашу, поможем мы вам с упырём этим, — Налим обнял Наума за плечо, и вся компания пошла за Наумом.

То, что они увидели, было сложно назвать палаткой. Скорее шалаш — парусина, натянутая меж нескольких вбитых кольев. Рядом с ней горел костёр. У костра стоял монах в чёрной рясе с капюшоном, а вокруг, слушая его речи, сидели крестьяне. Лица их были не очень приятными на вид: измазаные сажей, с красными носами и глубокими морщинами — словом, говорили о всех сложностях местной жизни. И у каждого в руках было по "оружию": топоры, вилы, лопаты. Один особо броский тип сидел в обнимку с косой. "Ну и ополчение", — промелькнуло в голове у Степана.

— ...древние наши верили, что за каждый грех человека ему будет своё наказание и что настигнет оно его при жизни, ибо всяк, кто законы мира сего нарушает — кару от мира и получит, — закончил монах.

— Здорова, люд простой, — приветливо помахал рукой Налим, — и вам здоровья, пан Яков, — обратился он к монаху.

Теперь Степану удалось разглядеть монаха. Пан Яков был высоким и худым человеком средних лет. От скулы до глаза у него тянулся шрам, очень не похожий на удар от сабли — шрам был скорее оставлен гвоздём или чем-то похожим, острым и кривым. Монах опирался на посох, вернее даже висел, вцепившись в него.

— Вечера доброго, Петро. Давно тебя было не видать. Всё охотой промышляешь? — посмотрел пан Яков на ружьё за спиной Налима.

— Скажите тоже. Так, балуюсь иногда. К тому же, когда компания хорошая... Так что там с вурдалаком? — напрямую спросил Налим.

— Опасность он несёт в себе. Как он появился — у нас несколько человек в деревне слегли. Всё его лап работа.

— Так как его узнать-то? Он же как человек выглядит, -поинтересовался солдат.

— В саване белом он будет. Кожа бледная да грязная, из-под земли же вышел. И на ногу правую хромать будет, которой он уже в могиле, — ответил пан Яков, — да вы только не давайте ему вас укусить. Да к савану его не притрагивайтесь — тут же подурнеет вам и сами сляжете, да нежизнью станете.

∗ ∗ ∗

Пан Яков шёл первым, освещая дорогу факелом. Степан так и не мог понять, как монах знает, куда идти, но спорить не стал. Все шли молча, постоянно прислушиваясь к звукам вечернего леса.

— Здесь ловить будем, — пан Яков ударил посохом оземь.

Всё "ополчение" разбрелось вокруг опушки и засело с оружием наготове. Степан несколько раз провёл точильным камнем по сабле, затачивая лезвие, но его отвлёк тёмный силуэт, отразившийся в почти зеркальной поверхности клинка. Подняв глаза, он увидел недалеко от себя старуху в рванье и с очень неприятной внешностью. Её крючковатый нос постоянно подрагивал, а глаза блестели, аки змеиные. Недолго посмотрев на солдата, она отвернулась и ушла куда-то в сторону других крестьян. Степан тряхнул головой и продолжил затачивать оружие.

Недалеко от него, облокотившись на берёзку, дремал Налим. И снился ему странный сон: будто он по болоту бежит, а из воды его пытаются костяные руки хватать. И ведь схватили, и к земле придавили, и тянут вниз... И тут его разбудили.

— Налим, Налим, давай вставай. Всю охоту проспишь так, — крестьянин тряс его за плечо.

— А, да, чего эт я, — поднял с глаз шапку охотник. — Наум, ты, что ль?

— Наум, Наум, — он присел рядом и сразу начал разворачивать свёрток, который Петро видел впервые. Сначала из свёртка показалась рукоятка, а потом и сам пистолет. Почти полностью покрытый ржавчиной, он заскрипел, когда Наум начал заряжать его.

— Ты... Ты его где взял-то? — испуганным голосом сказал Налим, рассматривая гравировку с изображением фазана.

— Летом пошёл я по ягоды на болото, что в Рясном Логе лежит. Ну и нашёл там, на кочке. Он мхом весь порос, я что смог, то и очистил.

Налим всё такими же широко открытыми глазами смотрел на пистолет, после чего посмотрел на своё ружьё и произнёс:

— Слухай, Наум, давай меняться. Ты мне пистолет этот, а я я тебе ружьё своё. Посмотри на него: всё вычищенное, смазанное. Ну зачем тебе этот пистолет?

— Чой-то ты темнишь, Петро. А тебе-то на кой этот пистолет? — загорелись глаза у Наума.

— Дак мастер у меня знакомый есть, он его и починит. Староват я для охоты стал, тяжело ружьё-то носить. А вот пистолет — самое то.

— Хех, ну давай, — Наум протянул Налиму пистолет и взял ружьё. Долго он любовался им, а тем временем Петро сунул пистолет за пазуху, встал и быстрым шагом пошёл прочь.

— Петро! Ты куда, окаянный?

— Дак это, приспичило меня! — на ходу обернувшись, выкрикнул Налим.

Юлия Емельяновна проводила взглядом убегающего Налима и удивилась, куда он так торопится. После, посмотрев обратно, она начала осматривать опушку, как вдруг увидела на далёком холмике маленький огонёк. Словно искорка летала в воздухе, вырисовывая самые замысловатые узоры, Изредка она ударялась о землю и, оставляя всплеск маленьких подобных себе искорок, вновь продолжала парить в воздухе. "Что за диво?" — мелькнуло в голове у Юлии.

Услышав приближающиеся шаги, она обернулась.

— Ты чего туда всматриваешься? — поинтересовался Афонька.

— Да так, огонёк там летал, вон на том холмике, — с огорчением сказала Юлия, не обнаружив искорку на прежнем месте. — Летал, будто плясал, что девчонка малая.

— Огонёк? — переспросил Афанасий, и его глаза заблестели. — Огонёк — это хорошо...

Стемнело. Степан сидел в засаде, почти не шевелясь — по-солдатски, по-настоящему. Одна его рука лежала на рукоятке сабли, а вторая сжимала офицерский пистолет, который носить солдату, вообще-то, не полагалось. Но вот дрёма начинала одолевать его. Мелькнула сквозь забытье мысль, что глупая затея это была — послушаться крестьян и помочь им в охоте. Крестьянин — он же что ягнёнок: собственной тени боится. Вот и мог же померещиться вурдалак им. Но...

Крики вдруг засуетившихся крестьян становились всё различимее. Меж деревьев замелькали огни нескольких факелов. Степан быстро вскочил на ноги и сразу обомлел.

Вурдалак бежал прямо на него. Хромая на правую ногу, постоянно оглядываясь, будто дикий зверь, он мчался прямо в сторону солдата. Посиневшая кожа очень контрастировала с его белым, измазанным кровью и могильной землёй, саваном и седыми волосами.

Когда оцепенение прошло и вурдалак почти подбежал к Степану, тот выстрелил. Из-за осечки пуля ушла выше, попав в дерево. Вурдалак присел и завыл. Степан решил не терять времени. Он побежал к вурдалаку, держа руку на рукояти сабли. Когда до цели оставалось метров пять, он остановился. Их взгляды пересеклись. Испуганные глаза вурдалака не были глазами мертвеца, хоть всё лицо было изрезано и с него свисали клочки кожи. Живые глаза, такие знакомые и такие родные... Митька.

— Стёпа? Неужто ты? — еле слышно, сдерживая слёзы и хлюпая, произнёс вурдалак.

— Митя... Да быть того не может!

— Стёпа... Степан... Родимый... — проговорил Митька и с трясушимися руками пошёл к Степану.

Он обнял его и затрясся. Степан стоял как вкопанный. Он понимал, что Митька вполне живой и что он вовсе никакой не упырь.

— Митька, чего с тобой случилось-то?

— Стёпа! — Митька резко схватил за плечи солдата, — слушай и запоминай. Бабка в чёрном виновата во всём... Опасайся её.

И всё Митька рассказал как на духу. Как в лесу встретил старушку с клюкой, как помог ей кузовок донести до выхода из лесу. И как она отблагодарила его. Дала водицы попить, да подурнело ему, поплохело, потерял он сознание. Проснулся — темно и душно. И шевелиться трудно. Долго он крутился, да потом понял, что заживо его похоронили. Заорал он, будто свинья на убое, да начал руками шевелить. Смог всё-таки вылезти. Глядь, а от него мужик бежит. Митька давай кричать: "Помоги, брат, закопали заживо, помоги, эт, выбраться!" А того и след простыл. Ну, вылез Митька из земли и стоит посредь кладбища. А вокруг ночь. Пошёл он в сторону, куда мужик бежал. Дошёл так до деревни. И только услышал "упырь бредёт!", как провалился наземь, что волос срезанный. Из ноги кровь хлещет, а в деревне факелы заблестели. Ну, поднялся он кое-как, да побежал, волоча ногу, в лес. Тут он и наткнулся на Степана.

— Бабку берегись. Ведьма она. Бабка Марфа. Она мужа козлом обратила, — тараторил Митька.

Вдруг — грохот. Митька замолчал. Степан всматривался в его лицо, пока бегущая изо рта струйка крови не прояснила, что случилось... Митька упал как подрезаный. Упал лицом в землю. А Степан стоял и глядел на Наума, довольно улыбающегося и смотрящего на своё новое оружие. Всё больше крестьян подходило к ним. Все что-то шептали, переговаривались. Только Степан молчал да всё смотрел в лицо Наума. Всё для него померкло. Звуки были неразличимы. Рукой своей, не глядя, нащупал он в кармане трубку и сунул её в рот. Долго он стоял так, а когда в себя пришёл, было уже светло.

Посмотрел Степан вниз... Так и выпала трубка у него изо рта. Лежал перед ним скелет, кожей обтянутый, в белом саване. Не Митька это. Точно не Митька. Посмотрел солдат ещё немного, да пошёл, куда ноги понесли.

∗ ∗ ∗

Афанасий вынырнул из кустов, держа в руках лопату. Сейчас он стоял на холме, примеченном ранее. Оглянувшись и отбросив ружьё и сумку, он начал копать, приговаривая:

— Нашёл, нашёл же, наконец... Явилась ты мне, искорка, огонёк, огневушка-поскакушка. Оно и верно, тебе-то золото не нужно, а вот мне очень пригодится...

Лопата упёрлась во что-то твёрдое. Афанасий с силой ударил лопатой по засохшей преграде, как вдруг разверзлась под ним земля и полетел он вниз.

Уходящие в деревню крестьяне услышали протяжный человеческий вопль, прерванный рёвом медведя.

IV

Степан шёл не разбирая дороги. Ему уже было всё равно, куда идти. Он не знал, куда ещё заведет его лес. От того что Митька пред ним явился, но и не Митька это был, всё никак не мог солдат отойти. И знал он, что из леса ему не выбраться уже. Но надо было идти...

Тропка привела к небольшому озеру, почти заболоченному. Проходя мимо, услышал Степан всплески воды да чавканье ила. Глядь, а из воды кто-то вылазит на четвереньках. Вылез человек, встал и, боязливо оглядываясь, спешно зашагал от болота. Степан решил действовать. Со всех ног он побежал наперерез неизвестному, выхватив саблю из ножен.

Они встретились недалеко от берега. Степан выскочил перед ним из-за кустов и попытался рассечь саблей, но тот увернулся. И Степан узнал это движение. Не солдатский был это уворот, а гусарский. Только в их полку простых солдат обучали такому приёму.

Пред ним, весь промокший и в свисающих водорослях, стоял Арсений.

— Степан! Так ты живой! — только крикнул он, как вновь пришлось уворачиваться от взмаха сабли. — Да ты чего это делаешь?! Не узнаёшь, что ли? Это же я, Сеня!

— У-у-у, собака! — рявкнул Степан и вновь махнул саблей, но удар был отбит палкой, которую Арсений успел схватить с земли.

— Да неужто я обидел тебя чем, браток?! — продолжая отбивать удары, надсаживался Арсений.

— Полно! Долго вы меня морочили, сейчас я не поведусь! — Удар был такой силы, что выбил палку из рук Сени.

— Ты совсем умом рехнулся? Что я тебе сделал-то?! — в отчаянии выкрикнул тот и отпрыгнул в сторону, спасаясь от вихря ударов.

Они закружились в смертельной пляске. Степан не бил. Он выжидал лучшего момента.

— Стёпа! Умоляю, погоди! Что ж ты друга-то зарубить пытаешься?

— Лжёшь, псина водяная, мои друзья давно на том свете уже!

— Ну постой, родненький! Браток, да как так можно-то? Это ж я, Сеня, мы же с тобой с самого Белограда вместе!

— Митька так же говорил, а вурдалаком оказался!

— Да и я бы тоже оказался, если бы не вылез из воды!

— Да чего ты мне лаешь, пёс смердящий?!

— Стёпа, постой, дай минутку мне, я всё тебе расскажу! — чуть не плача, прокричал Арсений и замер.

— Сеня? Это правда ты? — протирая глаза, выдохнул Степан.

∗ ∗ ∗

Они сидели у берега. Шинель свою Степан отдал Арсению, чтобы тот согрелся. Сидели и молча глядели на болото.

— Вот же как бывает, — нарушил тишину Арсений.

— Ты это, прости меня, браток...

— Да не страшно. Главное, не зарубил... Эх, жалко Митьку!

— Куда ж вы тогда со стоянки-то убежали?

— Ты правда не помнишь? — удивился Арсений и посмотрел в испуганные глаза Степана. — Хм... Сидим мы с Митькой, карасей едим. Слышим — ты идёшь, а в руках свёрток. Ну, мы обрадовались, думали, хлеб несёшь. А ты оттуда череп человеческий достал. Держишь в руках и ухмыляешься. "Нате вам хлебушек", — сказал, а череп загорелся. И ты его в Митьку кинул. Разбился череп и всё дымом заволокло. Стою я, саблю достал, и вижу тебя сквозь дым, а ты саблей взмахнул. Ну, я в ответ. То на меня махнёшь, то на Митьку. Так и простояли. Выстрелы ещё слышал. Так и промахали. А когда дым рассеялся — понял, что я один посреди леса стою. Ну, и попытался я найти вас. Иду и слышу — баба поёт. Ну, я туда. Шёл по голосу да вышел к берегу реки. А внизу, у воды, девчушка сидит. Поёт да волосы расчёсывает. Одета ещё странно. В рыбацкий невод укутана. Ну, я откашлялся, чтобы заметила, да подошёл к ней. Поговорили мы немного, ну и предложила мне искупаться. А я чего? Такую-то першпективу упускать... Эх, Стёпа, знаешь, знал бы я, что дальше будет, — я бы бежал оттуда со всех ног... Раздеваюсь на ходу, а она в воду уже почти по пояс зашла и остановилась. Говорит: "Помню я тебя, хоть столько лет прошло, а помню. И рада, что ты ко мне пришёл". Гляжу, а у неё во всю спину пятно темное. И повернулась она... Знаешь, я бы лучше ослеп, чем её вновь увидеть. Глаза чернющие и пустые, улыбается стоит, а во рту у неё зубы — что в щучьей пасти. Смотрит, скалится и говорит: "Чего ж стоишь, не идёшь? Иди ко мне, нашла я тебя наконец". И руки разводит, словно для объятий. Я развернулся и в чём было рванул из воды. Только выбежал на берег, как упал. Ногами не могу пошевелить. И тут будто я за ноги к лошади привязан был. Потащила меня неведомая сила в воду. Упёрся я, да куда там! Мне бы схватиться, да не за что. Тянет меня в воду и тянет... А сама она стоит хохочет взахлёб. Ну, и утащило меня под воду, а там меня руки схватили да и на дно поволокли, — закончил Арсений.

— А как же ж ты тут тогда оказался?

— А чёрт его знает... Понял, что дышать нечем, да и вынырнул, и пополз к берегу. Ну, а дальше ты знаешь.

— Эх, браток, ну и дела, — протянул Степан.

— Да дубины мы. И зачем сбежали тогда с фронта?

— Сеня, а что со вторым Митькой-то стало? Который грубиян.

— Стёпа, ты чего это? Митька же всегда парнем порядочным был. — Удивлению Арсения не было предела.

— Да я знаю. Я про другого Митьку. Бондаря сын который.

— Ты чего это? Один у нас Митька был, крестьянский. Мы ж втроём бежали. И стоянку тоже втроём ставили, — удивившись, пожал плечами Арсений.

— Да, точно. Втроём, — безразличным голосом сказал Степан после небольшой заминки. — Сеня, давай-ка закурим.

— Я бы с радостью, да всё, что было, на берегу реки той осталось.

— Эх, а я трубку обронил, — сказал Степан. Вытащив из кисета небольшую горстку табака, он кинул её себе в рот.

Вдруг Арсений схватил Степана за руку и показал глазами в сторону. Проследив за взглядом товарища, Степан увидел бабку Марфу, мелькающую среди деревьев. Той самой, с крючковатым носом и змеиными глазами. Очень быстро для своего возраста шла она через лес. Поднявшись, солдаты зашагали следом за ней.

— Отомщу за Митьку... — тихо шептал Степан.

V

Размокшая от постоянной влаги земля чавкала под ногами Налима. Уже довольно долгое время он вдыхал запах сырости и болота, крепко засевший в Рясном Логе. Перепрыгивая с кочки на кочку, он тыкал во влажную землю найденной ранее палкой, чтобы проверять свой путь и не упасть в топь. Налим был уверен, что знает, куда идти. Он помнил дорогу. Но главное — он слышал зов...

Дойдя до большой земляного островка, он остановился. Палка была отброшена в сторону, а из-за пазухи появился пистолет.

Выстрел прогремел над Логом и долгим эхом прокатился по округе. Опустив пистолет вниз, Налим посмотрел на выгравированного фазана и крикнул:

— Вот я и пришёл, дядько! Долго ты ждал встречи со мной!.. Приди!

Налим размахнулся и бросил пистолет в болото.

Над водой пошёл туман, стало холодно, и на противоположном берегу Налим увидел его. Скелет, обтянутый кожей, с венком на голове. Он повисел в воздухе, а потом, кивнув, нырнул в воду, и лишь всплеск воды напоминал, что он был здесь.

Налим зашагал было прочь из Рясного Лога, как вдруг почуял взгляд в спину. Он повернулся.

Он знал, что она смотрит на него.

Юлия Емельяновна стояла, опираясь на кривое дерево. А её привычный наряд сменил сарафан тёмных цветов. Волосы были распущены, а голову опоясывал плетёный кожаный венок.

— Расскажешь?

— Фузанов моя фамилия. И у дядьки родного такая же была, все его Фазаном кликали, — вздохнул Петро. — Охотником он хорошим был. И пошли мы как-то по моей молодости на охоту, сюда, в Рясный Лог. Полетела стая уток, я ружьё вскинул, и слышу голос дядьки. Он что-то закричал, а я и выстрелил. Легли несколько уток. Да только и дядька мой тоже лёг. Не заметил я его, он за утками стоял. С тех пор я дробью и не заряжаю. Последнее время он мне снился часто. Говорил, что хочет пистолет свой, что тяжко ему без него. А тут его Наум нашёл. Ну вот и всё, собственно. Думаю, он на меня сердиться меньше будет, — поведал свою историю Налим и пошёл дальше.

— Он простил тебя, — сказала Юлия и двинулась следом за Налимом.

— Ты ведь знала его? Да... Ты многих знаешь. Всех знаешь, кто бывает в твоих владениях. — Налим остановился. — Знаешь, Юлька... Спасибо тебе, что помогла встретиться с ним... Ах, да. Зайчика выпустил, плохо ему в мешке-то.

Юлия кивнула.

— Вот что ещё, — напоследок спросил Налим, — а что с Афонькой сталось?

— Жадность его сгубила, — Юлия посмотрела вдаль, — огневушка не любит таких. Вот он к медведю и угодил, чтобы не хвастался.

Юлия пристально посмотрела на Петро и продолжила:

— Ночь плохая будет. Лучше бы тебе выйти из лесу. Иди через Лог, так короче. К Ельковке выйдешь.

VI

— Пан Яков! — раздался голос Степана. Монах сидел у костра и что-то жевал. Услышав зов, он обернулся и долгим взглядом осмотрел гостей.

— А я всё думал, где же солдат-то пропал... Ну, чего скажете?

— Пан Яков! — бросился к его ногам Арсений, — помилуйте! Я виновен, я грешен! Я знаю свою вину!

— Сеня, ты чего? — недоумённо произнёс Степан.

— Не перебивай меня, Стёпа! Пан Яков, мы виноваты. Дезертиры мы. С фронта бежали. А я ещё... я в другом грешен. В юности я девочку утопил в реке, вот русалку я и встретил!

— Русалка — это за твой грех наказание, — пан Яков положил руку на плечо Арсению.

И тут всё понял Степан. Вспомнил он, как будучи молодым, в петлю полез — от голода. Значит, не случайна встреча та была.

— Все мы грешны, — продолжил монах, — иначе бы не пришли в ночь эту сюда, — указал он пальцем в небо. В небе, над кронами деревьев, часто мелькали тени. — Бесы несутся на шабаш. И мы туда явимся, — с резвостью, которой и Степан бы позавидовал, пан Яков встал и пошёл, держа посох на отлёт. Факел, непонятно откуда взявшийся, ярко полыхнул, разгоняя сумрак на дороге.

Вскоре они вышли в поле. Ветер колыхал бурьян, через который шустрой походкой пробиралась бабка Марфа.

— Вот ведьма клятая! — рявкнул Степан и достал пистолет, но пан Яков остановил его.

— На ворожбу ворожбой и ответим! — сказал монах и направил факел в её сторону.

Бабка обернулась. На её лице была ужасная улыбка, а глаза светились, будто кошачьи.

— Это она Митьку сгубила, — проговорил Арсений, — и мужа своего козлом обратила.

— Уж мне-то незачем это говорить, — Яков сдёрнул капюшон, из-под которого показалась пара рогов. Вытянув перед собой факел, пан Яков побежал вперёд.

Бабка Марфа вышла на перекрёсток и встала как вкопанная, воздев руки к небу. Когда пан Яков подбежал да нанёс удар факелом, сверкнула молния. Тряпьё, бывшее когда-то одеждой, упало наземь, вздымилось облачко чёрного праха, а тень бабки словно метнулась в сторону. Поднял взгляд Яков — и увидел перед собой молодую девушку, одетую в такую же чёрную рясу, что он сам.

— Ах, как прекрасна эта ночь! — воскликнула девушка грустным голосом. — Как тогда, когда я была молода... И даже ты тут, как и тогда.

Степан уже не мог понять, взаправду это или снова морок его окутал. В стоящей перед рогатым монахом девушке не было ничего странного. Вот только горло её было перерезано.

— А почему мы вдвоём? Быть лучше, я позову подружек?! — ведьма вскинула руки вверх и закружилась на месте, раскинув руки. Вновь сверкнула зарница.

Арсений обомлел. За его спиной что-то булькнуло. Тут же холодные пальцы легли на его плечо.

— Ну, здравствуй вновь, — заглянула ему в лицо русалка. Но через миг она отпустила плечо Арсения, развернулась и зашагала к ведьме.

Из-за одинокого дерева, стоящего в поле, вышла молодая женщина с верёвкой в руках. Своими хищными, налитыми кровью глазами она посмотрела на Степана и, бросая на него злые взгляды, пошла к ведьме следом за русалкой.

— Прекрасная ночь! Прекрасная! — повторяла ведьма, продолжая кружиться.

— Ты почто народ губишь, Алёнушка? — прохрипел пан Яков.

— Ну как же? За грехи их. Ведь если не мы, то кто тогда? — Ведьма прекратила свой танец.

— Всех сгубишь?

— А что? Будут грешить — всех сгублю, — рассмеялась Алёнушка

Русалка приближалась. Пан Яков заметил это и махнул рукой вниз, отчего русалка, как кукла, упала на землю.

— Сиди там! — рявкнул он. А когда обернулся, ведьмы на месте не было.

— Но ведь и ты грешен, — раздался её печальный голос за спиной у пана Якова. — Ведь это ты...

Пан Яков обернулся.

— ...меня убил!!! — вдруг заорала на него Алёнушка со всей яростью. Монах отпрыгнул и взмахнул факелом.

— Долго так не помашешь, — заметила женщина с верёвкой.

— Сгинь, Поончах! — рявкнул монах, и та растворилась в воздухе. Холодные пальцы коснулись было шеи Якова, но он вновь махнул факелом, и вновь русалка упала наземь.

— Долго ты так не простоишь, — зловеще прошептала поверженная русалка.

— Ты ведь грешен, как и другие, — прозвенел голос Поончах откуда-то сверху.

— Это ведь ты нас позвал. Чтобы людей за грехи наказывать, — снова заговорила ведьма прежним грустным голосом. — Грешник, — процедила Алёнушка, когда пан Яков подошёл и замахнулся на неё факелом.

Тонкий хвост Поончах обвился вокруг его шеи. Это его и отвлекло. Тут же всё закрутилось, завертелось... По очереди, ловкими взмахами рук ведьма и её подружки словно вырывали кусочки души монаха. Когда они закончили, пан Яков упал на землю, седой и слепой, держа руки на груди и дрожа от страха. Ведьма, русалка и Поончах склонились над ним...

Пришёл его черёд расплачиваться за грехи.

VII

Степан и Арсений бежали вперёд без оглядки, боясь даже смотреть по сторонам. Не мудрено, что Арсений споткнулся.

— Всё. Не могу. Сил моих больше нет, — простонал он.

Степан помог ему встать, а потом достал саблю и развернулся.

— Ты чего? Совсем умом тронулся? Куда ты собрался? — вцепился ему в плечо Арсений.

— Грехи искупить, — произнёс Степан и побежал назад к перекрёстку. Он знал, что ему не вернуться, что останется он навсегда на том перекрёстке. Но он не боялся.

Три избавительницы пировали над телом пана Якова, когда Степан подошёл к ним. Руки их были в крови, а губы окрасились в ярко-алый цвет. Они посмотрели на Степана.

— Сам явился, — довольным голосом сказала Поончах.

— Ты почто Митьку сгубила? — всё, что смог сказать солдат, посмотрев на ведьму. — Будет знать, как девок порядочных портить, — скрестив руки на груди, заявила ведьма.

Понял солдат, о чём она. Ельковка-то совсем рядом отсюда...

— Нате, забирайте! Сам пришёл, — откинув саблю в сторону, сказал Степан.

Но ничего не сказала ведьма. Все промолчали. И лишь дым окутал перекрёсток, а когда рассеялся — Степан стоял один-одинёшенек, на перекрёстке в чистом поле. Поднял он саблю да и пошёл в Ельковку.

* * *

Арсений сидел на берегу речного озерца. Сидел и смотрел, вглядывался в глубину. Он не хотел топить ту девушку. Это вышло случайно.

— Она простила тебя. Лишь хотела увидеть, — послышался голос за спиной Арсения. К нему подошла Юлия Емельяновна. И села рядом.

— Откуда? — удивился Арсений.

— А я всё знаю. Такая вот у меня жизнь.

Юлия открыла охотничью сумку, из которой вылез серый заяц. Немного покрутившись на месте, он побежал в глубь леса.

— В Ельковку иди. Там тебя накажут, но ты не бойся. Главное, что грех искупил, — продолжила она, достала из сумки свистульку и заиграла.

* * *

В тот же вечер Арсений пришёл в Ельковку. А там их дружина отдыхала. Ну, взяли его и забрали обратно на службу. Отсидел он несколько лет на гауптвахте да и вернулся в строй. И больше бежать не пробовал. Налим на следушее утро уехал в город. К охоте его душа больше не лежала, да и зверя жалко стало ему. А что до Степана... Его крестьяне нашли, на подходе к деревне. Он в канаву упал и приземлился прямо на свою саблю. Чудом живой остался. Во как бывает.

Текущий рейтинг: 67/100 (На основе 76 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать