(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Папа придёт
1[править]
Дед Мороз приходил всегда. Пашка в него верил. Потому что если не верить в чудеса, то как вообще жить? Даже если жить осталось недолго.
Его ударили по носу кулаком, что-то звонко хрустнуло внутри головы, стало нестерпимо больно. Пашка заскулил, засучил ногами по полу, дернулся, чтобы встать, но не смог. По губам поползла соленая струйка крови.
— Подписывай, сука, — голос Михалыча, час назад веселый и душевный, сейчас звучал как грозное рычание голодного пса. Михалыч и был псом — беспородной шавкой, позарившейся на чужое.
Пашка познакомился с ним на стройке три недели назад. Михалыч по вечерам убирал мусор с недостроенных этажей. У него была «газель» неприметного цвета, в которую он набивал обрубки арматур, труб, куски стекол, жестяные пластины, полупустые мешки цемента и алебастра, чтобы потом вывезти на свалку за город или продать по дешевке на рынках.
В первый день знакомства Михалыч подбросил Пашку домой. Тут же купили бутылку водки и распили за интересными беседами. Михалыч казался общительным, веселым мужиком, с приличным запасом интересных историй из жизни. Свой в доску, то есть нормальным друг, с которым можно поговорить на кухне... сейчас, правда, стало понятно, как сильно Пашка ошибался.
Правое веко распухло и пульсировало. Глаз ничего не видел. С левым тоже было не все ладно. Мир вокруг словно укрылся серой дымкой.
Перед Пашкиным лицом потрясли бумагами. Кисло запахло перегаром.
— Всего-то несколько подписей, а? — бурчал Михалыч. — Все равно же подпишешь. Я тебя, сучонка, заставлю хоть зубами подписать, понимаешь?
Пашка все понимал. Его развели, как младенца. Втерлись в доверие, разузнали, что живет один в двушке, полученной от государства, споили до чертиков и собирались аккуратно переписать квартиру на другого хозяина. А с Пашкой что? В лучшем случае выбросят где-нибудь на вокзале без документов. В худшем... впрочем, Пашка прекрасно понимал, что будет в худшем. Машина у Михалыча вместительная, а свалки за городом он знал как свои пять пальцев. Никто не станет искать детдомовца. Тут и обычных-то людей, с мамами и папами, не всегда ищут.
За спиной Михалыча, в глубине квартиры, крутился Васька Дылда — сторож со стройки. Был это тридцатилетний детина ростом два метра, с длинными тонкими руками, широкими плечами и с головой, по форме похожей на грушу. Все верхние зубы у него были золотые, а спина — в наколках. Васька провел два года в дисбате и не переставал этим хвалиться. Со стройки воровал все, что плохо лежало. Об этом он, кстати, тоже рассказывал с нескрываемой гордостью.
— У государства надо красть! — говорил он. — Потому что государство само ничего не даст!
Васька выглядел как человек, который запросто может убить. Два часа назад он положил перед Пашкой документы на передачу собственности и вкрадчиво поинтересовался:
— Подпишешь?
Был разгар веселого предновогоднего празднования. Пашка, честно сказать, уже порядком опьянел и собирался подремать немного на диване у елки. Как раз до боя курантов.
— Это что? — спросил он, наполняя рюмку водкой.
— Подарок. Нам с Михалычем. От тебя. — Васька ухмыльнулся, обнажая ряд золотых зубов. Недобрая у него вышла ухмылка.
Михалыч протягивал ручку. Взгляд у него был трезвый и совсем не веселый. Пашка попытался ухмыльнуться.
— Ребят, — сказал он, — это шутки у вас такие, да?
Любой детдомовец знает такие истории. Про черных риэлторов. Участковый, который приходил к Пашке каждые полгода до его двадцатилетия, как бы нехотя рассказывал об одном пареньке, который тоже из сирот. У него была однушка в двух кварталах отсюда. Работал себе программистом, никого не трогал. А потом пропал. В квартире поселились какие-то женщины азиатской наружности, числом шесть человек, и бумажку о собственности показывали, мол, парнишка переписал квартиру на некоего Исламбека Кизиевича, а сам уехал на Урал искать родственников. Через три месяца его нашли на свалке. Вернее, то, что не успели сожрать собаки и склевать вороны... Эти мысли промелькнули в одурманенной алкоголем голове Пашки и сложились в единую картинку. Он рванул к двери, но ему наперерез уже бежал Михалыч. Васька Дылда с грохотом отшвырнул стул, прыгнул, сбил с ног. Пашка почувствовал, как Васькин кулак ударяется о губы, рвет кожу и с хрустом вышибает зубы. Пашку скрутили, связали руки, протащили через кухню в комнату и усадили спиной к шкафу. Михалыч, с раскрасневшимся лицом и запыхавшийся, матерился. Васька же Дылда, потирая костяшки пальцев, продолжал ухмыляться. Пашке показалось, что квартира наполнилась запахом гнили и отходов. Как на свалке, где он скоро, должно быть, окажется. В разных пакетах.
2[править]
Михалыч присел перед Пашкой на корточки.
— Водку будешь? — спросил он. — С лимоном, а? Нормально так, от души предлагаю.
Пашка закашлял, чувствуя, как шатаются нижние передние зубы. В голове шумело. Руки его были связаны так крепко, что запястья начинали синеть. Левым глазом он видел набухающие темные прожилки, что разбегались под кожей.
— Дай воды просто...
— А подпишешь? Пашка, друг, я тебе и воды дам, и коньяку налью хорошего, с закуской, все дела. Селедочки поедим, шампанского на куранты откроем. Ты же пойми, всего несколько подписей, и вернемся за стол, посидим, как люди!
Из глубины квартиры раздался писклявый голос Васьки:
— Михалыч, что ты с ним возишься! Дай я с ним поговорю! Ну, не понимает человек по-хорошему, видишь же. Есть такие, упертые, человеческого языка не знают! А этот вообще дебил. Ты видел его спальню? Там все машинками заставлено. Модельки эти, которые собирать надо. Штук тридцать, не меньше. Все в коробках! Нормальный человек будет такое хранить? Мы ему одолжение делаем, что эту квартиру потом вычистим и вымоем, хороших людей впустим, уважаемых. А он?..
— Видишь? — вздохнул Михалыч. — Если Ваське сказать, он тебе уши отрежет. Вообще беспредельщик. Давай между мной и тобой, по-тихому, подпишем и разбежимся. Не доводи до греха.
Пашка закашлял снова. Изо рта брызнула кровь. Видимо, когда его били, зацепили что-то внутри.
— Сколько времени? — спросил он.
— Ну, десять.
— Скоро Новый год.
— Умных завезли? Без тебя знаю, что Новый год. Мы бы уже давно по домам разбежались, к семьям, в уют и тепло. А приходится тут сидеть, уговаривать.
Не было у Михалыча никакой семьи. А у Васьки в сторожке жила Шура, помятая жизнью баба лет за сорок, которую Пашка никогда не видел трезвой. Васька ее выгонял, а она возвращалась, будто собачонка, которой просто больше некуда податься, кроме как к садисту-хозяину.
— Вы меня убьете?
— Дурачок, что ли? Кто же людей убивает. Мы не звери. Тут честный бизнес. У Васьки есть нормальная хата в соседнем городе. Километров сорок. Сами же и довезем. Уплотнение, так сказать. Понимаешь, в Подмосковье сейчас конкуренция, честным людям жить негде. А ты в двушке устроился, так сказать. Тебе какая разница, где жить? А там чисто, лес рядом, свежесть...
Михалыч втянул носом воздух, будто и правда уловил в квартире какую-то свежесть. За его спиной появился Васька Дылда. В руке он держал разноцветную коробку.
— Слышь, друг, ты их даже не распаковываешь, что ли? — спросил он. — Прикинь, Михалыч. Так в разобранном виде и лежат. У него тут «порш» крутой. Коллекционный, видать. Может, это, толкнем потом его коллекцию? Сколько тут бабок набежит?
— Машины я себе оставлю, — сказал Пашка и сплюнул кровавой слюной. — Это подарки. Подпишу, что надо, но машины не трогайте. Со мной поедут.
Васька ухмыльнулся:
— Подарки? От кого?
— От Деда Мороза.
Михалыч с Ваской одновременно заржали.
— С юмором у тебя нормально, друг. Я сразу понял, что ты толковый парень! Реально! — Михалыч взял Пашку под локоть, рывком поднял и повел из комнаты в кухню, где на столе все еще стояла новогодняя еда: купленные в супермаркете салаты в пластиковых тарелках, дольки лимона, оливки в блюдце и бутылки с водкой и коньяком. Еще в кухне воняло куревом. Пашка поморщился. Просил же открывать форточки.
Михалыч отодвинул тарелки, положил на стол бумаги и ручку. Усадил Пашку на табурет.
— Ну что, договорились? — спросил он.
Пашка косился здоровым глазом в комнату, на Ваську, который все еще вертел в руках коробку с машинкой.
— Насчет коллекции я серьезно, — сказал он. — Оставьте в покое. Это папа подарил. Он каждый год дарит.
— Папа? Ты же, это, сирота.
Пашка протянул руки, взял бутылку с колой и сделал несколько глотков.
— Я не сирота, — сказал он. — Так просто получилось.
3[править]
Пашка помнил, как в четыре года к нему впервые пришел Дед Мороз. Конечно, это был переодетый папа. Пашка легко его узнал по добрым глазам и щетине, пробивающейся из-под ватной бороды. Еще от папы пахло водкой, как всегда.
Дед Мороз потрепал Пашкины волосы и попросил рассказать стихотворение. Пока Пашка старательно рассказывал «К нам на елку, ой-ой-ой...», Дед Мороз налил себе стопку, выпил с мамой и двумя тетями, закусил бутербродом со шпротами (отодвинув бороду на плечо), а потом протянул Пашке подарок — сборную модель грузового автомобиля «ГАЗ-66». На таком, только настоящем, папа ездил у себя на работе. Он был водителем в воинской части.
Через полгода папа куда-то пропал. Пашка слышал, как они с мамой часто ругались в кухне, когда думали, что сын спит. Потом исчезли папины вещи — одежда из шкафа, обувь, шины от автомобиля с балкона. Папа перестал приходить после работы, а вместо него появился вдруг дядя Толя, который постоянно рассказывал анекдоты и хлопал маму ладонью по попе. Дядя Толя Пашке не нравился, потому что от него неприятно пахло потом, а еще он не разбирался в моделях машин.
Мама сказала, что папу перевели в другую часть — он работал водителем в армии — куда-то так далеко, что туда не брали ни жен, ни тем более детей. Пашка поверил, хоть и ненадолго.
Как-то раз ночью Пашка проснулся в своей комнате от внезапного страха. Показалось, что кто-то смотрит на него в окно. Сквозь прозрачные занавески мигали далекие огни из окон других домов, мутным светом расплывался в небе огрызок луны. И было еще что-то. Бесформенное и тихое. Пашка бросился в комнату к маме — он часто спал с родителями, и в этом не было ничего зазорного. В темноте маминой комнаты он увидел дядю Толю. Он был голым и потным, лежал сверху на маме, между ее раздвинутых ног, и ритмично двигался вверх-вниз, издавая при этом ужасные похрюкивающие звуки. Мама тоже издавала звуки, она стонала, и ее тонкие красивые пальцы впивались в жирный зад дяди Толи.
— Что ты, мать твою, делаешь? — дядя Толя обернулся и, не переставая двигаться, затряс кулаком. — Вали отсюда быстро! И дверь за собой прикрой! Извращенец мелкий!
Пашка бросился обратно в детскую, забрался под одеяло и трясся без сна до утра.
На следующий день дядя Толя поставил на дверь маминой комнаты замок, а потом поговорил с Пашкой.
— Пора становиться взрослым, — сказал он. — Тебе почти пять, будь мужчиной. Ты должен понимать, что твоей маме нужна личная жизнь. Она и так испортила себе нервы, когда жила с этим... в общем, никаких ночных прогулок из комнаты в комнату. Будешь слушаться меня, как будто я твой отец. И тогда все будет хорошо, понял?
Пашка кивнул, хотя ничего он не понял. Дядя Толя никогда не смог бы стать его отцом, хотя бы потому, что не разбирался в автомобилях.
Дважды Пашка ломал замок на двери и ходил по маминой комнате, разглядывая ее журналы на столике у зеркала, валяясь на ее кровати и читая книги, которые оставлял дядя Толя. Пашка никак не мог взять в толк, отчего вдруг ему запретили ходить по квартире просто так.
Когда дядя Толя находил сломанные замки, он выкручивал Пашке уши. Не больно, но неприятно. Гораздо хуже было то, что некому было вмешаться, никто не мог заступиться за пятилетнего пацана. От осознания этого Пашка беззвучно плакал, слезы текли по щекам и губам, и он слизывал их, чувствуя солоноватый привкус.
4[править]
Папа пришел на Новый год в образе Деда Мороза. От него снова пахло водкой, глаза слезились, а походка была нетвердой. Когда раздался звонок в дверь — за полчаса до боя курантов — Пашка первым бросился открывать. Почему-то он сразу понял, что это пришел папа.
У папы в руке был подарок — блестящая коробка со сборной моделью «ГАЗ-21И» — популярной «Волги» голубого цвета.
— Как ты тут без меня? — спросил папа, присаживаясь перед Пашкой на корточки.
Пашка не выдержал и расплакался. Он вспомнил, как дядя Толя выкручивал ему уши.
— Тебя тут обижают? — спрашивал папа. — Скажи мне, обижают? Мамка, что ли, вконец реальность потеряла?
Пашка не знал, что ответить. Он обвил папину шею руками и плакал навзрыд в мягкую ватную бороду.
— И что? — спросил Михалыч. — Разобрался?
Они с Васькой Дылдой сидели за кухонным столом и доедали оливье из пластиковой упаковки. Возле Васьки лежала нераспечатанная коробка того самого «ГАЗ-21И» голубого цвета.
Пашка пожал плечами:
— Я не помню. Мне потом сказали, что произошел несчастный случай. Как раз в ночь Нового года где-то замкнуло проводку, загорелась гирлянда на елке, а потом и вся квартира. Мама и дядя Толя задохнулись от угарного газа, а меня нашли на улице у дома, в вязаных носках и трусиках.
— А папку твоего?
— Я не помню. Я плакал у него на плече... а потом пришел в себя в больнице. Если бы не коробка с машинкой, я бы вообще решил, что папа мне приснился.
— Занятная история, — ухмыльнулся золотыми зубами Васька и как бы невзначай пододвинул листок ближе к Пашке. — Выходит, папка до сих пор к тебе приходит и дарит машинки?
— Каждый год.
— Наряжается Дедом Морозом и вот так вот запросто приносит подарки?
— Да. Ни разу еще не забыл.
5[править]
В детском доме Пашка оказался в одиннадцать. Сразу после смерти мамы его забрала на воспитание бабушка, которая тоже умерла через шесть лет от сердечного приступа.
Пашка пришел из школы и увидел ее, лежащую на балконе. Бабушка поливала цветы, когда это случилось. В ее руках была зажата лейка, вода из которой растекалась по бетонному полу.
Пашка позвонил в скорую и в милицию. Женщина-врач долго выясняла, есть ли у одиннадцатилетнего пацана еще родственники, которых можно было бы разыскать. Пашка объяснял, что где-то живет его отец, но ни адреса, ни даже имени вспомнить не мог. Но он обязательно придет на Новый год! Он всегда приходит! Тогда Пашка пойдет жить к нему!
Пашку отправили в детский дом, пока не отыщутся ближайшие родственники, а через два месяца воспитательница Анна Эдуардовна сообщила, что Пашка, скорее всего, останется у них надолго.
Так он официально стал сиротой.
В первый же Новый год в детском доме он вышел на задний двор, воспользовавшись тем, что воспитатели вместе со сторожем пили шампанское в подсобке под звуки «Голубого огонька», перелез через забор и пошел искать отца.
В городе было несколько воинских частей, папа мог работать в одной из них, рассудил Пашка. Он брел по ночному городку, заметенному снегом, среди сугробов и одиноких машин, то ныряя под желтые пятна уличных фонарей, то погружаясь в темноту. Из окон домов доносились смех и музыка. Где-то гремел салют. Пашке не то чтобы было плохо в детском доме (на праздники там давали шоколадные конфеты и ананасы из банок), но хотелось именно в этот день оказаться рядом с близкими людьми. Как в исчезнувшем детстве.
В какой-то момент он забрел под темную арку, в переплетение домов, где звуки отражались от стен дребезжащим эхом. Под козырьком подъезда он увидел Деда Мороза, который стоял, облокотившись о заледенелые перила. В руках Дед Мороз держал коробку.
Пашка подбежал, увидел знакомую потрепанную бороду из ваты, различил запах перегара, услышал знакомый голос:
— Привет, сынок!
Бросился к отцу на шею, обнял его так крепко, насколько мог, и зарыдал от счастья. Пашке было почти двенадцать, и он стыдился плакать при ком бы то ни было, но это ведь был папа! Настоящий, из детства! Он обнимал Пашку, трепал по волосам рукой в варежке и бормотал:
— Я тоже рад тебя видеть! Я так соскучился, если бы ты знал!
— Ты можешь приходить чаще? — сквозь плач спрашивал Пашка. — Целый год — это так долго!
— Я бы пришел, если бы мог. Я бы обязательно пришел.
— Бабушка умерла. Носом в свои любимые георгины. И я теперь в детском доме. Я теперь как бы сирота. Пойдем со мной, ты расскажешь воспитателям, что я не сирота. Я ведь могу пойти жить с тобой, да? Мы ведь можем жить вместе?
Папа отстранился.
— Нет, увы, — сказал он. — У меня все по-другому. Извини.
Борода его съехала набок. В желтоватой извалянной вате путались снежинки. Они не таяли. Пашка увидел папино лицо — такое вроде бы знакомое, но в то же время чужое, неправильное. Каждый год оно изменялось. Неуловимо, но неотвратимо.
— Я не хочу в детдом, — сказал Пашка. — Я не могу быть сиротой. У меня же есть ты.
— Извини, — повторил папа и, помолчав, добавил: — Я буду приглядывать за тобой, обещаю.
— Приглядывает? — ухмыльнулся Васька Дылда. — Вот прям так тридцать лет ходит к тебе и приглядывает?
Михалыч смотрел в окно. Судя по выражению лица, ему давно наскучил Пашкин рассказ. Оливье закончился, несколько маслин плавали в мутном соке. Где-то на улице взрывали петарды.
— Я вот что не понимаю, — сказал он. — Ты вроде рассказывал, что родом из какого-то городка на юге, под Ростовом. А потом еще поездил по детским домам. Сколько ты их сменил?
— Пять, — ответил Пашка.
— Ага, пять. И добрался до Подмосковья. И твой отец каждый год узнавал, где ты живешь, и приезжал лично?
— Выходит, что так, — сказал Пашка. — Я не задумывался об этом раньше.
Васька Дылда как бы невзначай взял коробку и вдруг с хрустом оторвал кусок цветного картона. Запустил пятерню внутрь, вытащил детали машинки и рассыпал их по поверхности стола.
В горле у Пашки застыл крик. Он рванулся вперед, но тяжелая рука Михалыча дернула его за плечо и швырнула обратно на стул.
— Значит так, папенькин сынок, — произнес Васька. — Надоело с тобой цацкаться. Вон ручка, вон документы. Подписывай, и хватит тут сопли развозить. Начнем Новый год, как нормальные мужики. А чтобы ты понимал серьезность... ну, не обессудь.
Васька подхватил пустую бутылку из-под водки и ударил ею по горке деталей. Что-то звонко треснуло. Отлетело переднее колесико. Васька ударил еще раз, еще. Лопнул голубой корпус и тонкие пластиковые стекла, а потом со звоном разлетелась бутылка, оставив в Васькиной руке «розочку». Осколки рассыпались по скатерти и по полу. Васька заржал:
— С наступающим, друг!
В этот момент в дверь позвонили.
Холодная трель звонка пронеслась по комнатам и затихла. Из кухни был хорошо виден коридор, забитый разным мелким хламом вроде старого велосипеда, нескольких коробок, перевернутой обувницы и пыльного зеркала на стене между туалетом и ванной комнатой. Дальше в темноте терялась входная дверь с яркой точкой-глазком.
Звонок повторился. Кто-то нажал коротко, потом еще раз — с задержкой.
— Что за херня? — скрипнул зубами Михалыч. — Кого-то ждешь?
— Папу, — честно ответил Пашка. — Я же рассказал.
— Какого, на хрен, папу?
— Я с самого начала говорил, что у него с башкой не все в порядке, — сказал Васька. — Попался индивидуум, блин.
Снова звонок. Михалыч тяжело поднялся, осматриваясь. Был он мужичком невысоким, но коренастым. Взял со стола у раковины штопор, зажал в кулаке так, что между пальцев торчал острый завиток металла. Пашка поймал его взгляд — озадаченный и вроде бы даже слегка испуганный. На короткое мгновение Пашке стало жалко Михалыча, но он посмотрел на свои руки, перемотанные веревкой, с ободранной на запястьях кожей, с посиневшими пальцами и разбухшими венами, и жалость прошла.
— Схожу посмотрю, — сказал Михалыч сурово, ни к кому конкретно не обращаясь.
Это было глупое и последнее в его жизни решение.
Михалыч протопал по коридору, а когда подошел близко к входной двери, звонок раздался снова. Теперь уже нетерпеливый, прерывистый. Это Михалыча разозлило. И так пришлось сидеть тут кучу времени, слушать бредни недоумка...
Михалыч провернул замок, толкнул дверь коленом, приподнимая кулак с зажатым штопором. Церемониться он не собирался. Пусть это даже будут выпившие соседи по площадке. В следующий раз подумают, прежде чем отвлекать уважаемых людей от дел.
С лестничного пролета вдруг ударил резкий тошнотворный запах. Как будто в лицо швырнули тухлое яйцо. Михалыч увидел бороду из ваты — желтоватую, торчащую клочьями, местами в каких-то бурых подтеках и кляксах. Потом увидел красный костюм с белыми полосками, армейскую портупею, перетягивающую живот, дед-морозовские шаровары и армейские же кирзачи... от вони сделалось дурно, желудок свело спазмом.
— Пашка, — сказал Дед Мороз шепеляво. — Ты где, сынок?
Над бородой что-то шевелилось: там, где должны были быть щеки, извивались белые длинные черви. На месте носа — желтый хрящик с двумя дырками. Левого глаза не было, в глазнице тоже копошились червяки, а правый глаз — круглый, впавший внутрь, без век, какой-то вздувшийся, с посеревшим зрачком — вперился в Михалыча.
Михалыч издал громкий булькающий звук и, согнувшись пополам, едва сдержал рвоту. Он увидел перед собой что-то похожее на человеческую кисть — только порядком сгнившую, с обрывками высохшей кожи, где в переплетении вен и артерий ползали червяки. Рука схватила Михалыча за подбородок и с силой дернула вверх. Михалыч оказался вдруг лицом к лицу с чудовищем в костюме Деда Мороза.
— Где мой сын? — спросило существо. Среди клочьев ваты Михалыч разглядел кривые почерневшие зубы.
Он замахнулся и ударил существо штопором в голову. Лезвие с хрустом вошло в висок. Дед Мороз дернулся, черты лица его исказились. Двумя руками он с невероятной легкостью поднял Михалыча в воздух и подбросил, как бросают детей отцы для веселья. Михалыч почувствовал, как что-то ломается в его голове, а жгучая боль стремительно разносится от затылка по телу. Он хотел закричать, но не смог. Сильнейший удар о металлическую дверную коробку вышиб из него дух. Михалыч упал лицом на холодный пол, успел увидеть армейские сапоги, покрытые каплями влаги, и это было последнее, что он вообще увидел. Дед Мороз — или то, что походило на Деда Мороза — наступил ему на голову, проломил череп и с чавкающим звуком погрузил носок сапога в мозг.
6[править]
Когда к маме приехали из воинской части и сообщили, что папа умер, мама сказала:
— Туда ему и дорога!
Они все равно собирались разводиться. Много позже, от бабушки, Пашка узнал, что мама начала встречаться с дядей Толей еще до папиной смерти. Она собиралась уехать с ним в другой город. Проблема была в том, что папа не хотел отдавать Пашку. Дело пахло долгими разбирательствами в суде, и если бы папа не перевернулся на своем «ГАЗ-66» по дороге из части домой, неизвестно, чем бы все закончилось.
Про папину смерть Пашке никто ничего не говорил. Папа как будто просто исчез. Поэтому, когда он появился на пороге квартиры на Новый год, Пашка не только удивился, но и испугался. Ведь папа не был похож на себя. У него была бледная кожа с темными синяками, расползшимися под глазами и по щекам. В бороде и волосах запутались комья земли. И еще Пашка видел червей, которые вываливались из ворота шубы и шлепались на пол. Он походил на то самое существо из Пашкиных кошмаров, которое приходило по ночам и смотрело на него через окно.
Хорошо, что мама с дядей Толей и гостями в это время отмечали праздник в зале. Они были взрослыми и вряд ли бы поверили своим глазам. А вот Пашка поверил. Он сразу все понял — и даже больше, чем все. Детям не нужно объяснять, что такое смерть и почему мертвые родители вдруг появляются на пороге квартиры. Это вполне укладывается в рамки их фантазий.
Папа подарил модельку машины (мама решила, что это подарок из детского сада, и не задавала вопросов) и пропал на год, чтобы потом появиться вновь на пороге бабушкиного дома.
Что-то у него произошло с глазом. Как будто черви проели веки и решили полакомиться зрачком. От папы не очень приятно пахло.
— Ну что, никто теперь не обижает? — спросил он, присаживаясь на корточки.
Бабушка в это время уже спала. Она давно не отмечала Новый год и ради внука традицию отменять не собиралась.
— У меня для тебя подарок. Держи.
На этот раз это была модель «Москвич-412».
Много позже модели русских машин сменились иномарками, у папы вывалился один глаз, а второй лишился века. Борода его желтела все больше, нос проваливался, и черви плотно взялись за кожу на его лице. Но Пашку это не пугало. Ведь папа оставался его единственным по-настоящему родным человеком.
Папа каждый раз заботливо спрашивал:
— Ну, как дела? Никто не обижает?
И когда Пашка отвечал, что обижают, папа разбирался с обидчиками. Как всякий хороший папа.
Из первого детского дома Пашку перевели, когда сразу после Нового года в одной из комнат интерната по неизвестным причинам повесились сразу трое мальчишек. Говорят, они с Пашкой часто дрались. Все трое повесились сами, следов насилия обнаружено не было. Пашку допрашивали в милиции, а потом на всякий случай перевели.
Во втором детском доме ровно через полгода после Пашкиного прибытия на новогодних праздниках у двух дежуривших воспитательниц случился нервный срыв или что-то вроде того. Они подрались между собой, одна перерезала другой горло, а затем бегала с ножом по интернату, ловила детей и резала их. Когда приехала милиция, воспитательница заперлась в туалете и вскрыла себе вены. Детский дом решили расформировать, а обитателей расселили. Надо ли говорить, что никому и в голову не пришло выяснить, откуда у Пашки взялась новая модель машины и почему все погибшие (в том числе и дети) странным образом были из числа тех, кто травил и унижал новоприбывшего паренька.
Были еще случаи. Странные и необъяснимые. Кто-то бесследно пропадал. Кто-то калечился или вовсе умирал. Неизменно под Новый год. Не всегда, но часто. И если поблизости оказывался Пашка — сначала ребенок, потом подросток — никто не связывал его с происходящим. Взрослые не верят в новогодние чудеса. У них и без этого хватает дел.
7[править]
Васька Дылда видел, как кто-то поднял Михалыча, будто пушинку, и подбросил с такой силой, что металлический короб двери выгнулся. Михалыч упал бесформенной грудой, и кто-то темный и бесформенный, будто ожившая тень, наступил ему на голову и проломил ее. Хруст ломаемого черепа был слышен даже на кухне.
Пару недель назад идея «отжать» квартиру у сироты выглядела привлекательной. Пашка казался безобидным и глуповатым алкоголиком, который все равно бы спился к сорока годам. План созрел мгновенно, и они с Михалычем рассчитывали за зиму продать квартиру, поделить добро и разъехаться с проклятой стройки в разные стороны.
Сейчас же, когда Васька видел дергающееся тело Михалыча, валяющееся на пороге, вся привлекательность идеи вылетела в трубу.
Он разглядел грузный силуэт, ввалившийся в квартиру. Перевел взгляд на Пашку. Тот улыбался. Из разбитых губ сочилась кровь, под глазом наливался синяк, а он улыбался!
— Пап, — сказал Пашка, — я знал! Конечно, я знал.
Васька перехватил в руке бутылочную «розочку». Неожиданно резко завоняло чем-то мерзким, гнилым, едким. Темный силуэт ворвался в кухню, и Васька понял, что это Дед Мороз. Красная шуба, красные пузырящиеся брюки, борода из ваты... Васька выставил перед собой «розочку» и завопил:
— Не подходи! Не подходи, твою мать! Я за себя не отве...
Он успел увидеть черную глазницу, набитую червями, лоскуты кожи, дыры вместо щек и болтающийся на артериях глаз. Стало невыносимо душно и едко. Ваську схватили за кисть, сломали ее с сухим треском, вывернули локоть и запихнули Васькину же руку с бутылочной «розочкой» ему в горло. Васька почувствовал, как стекло разрывает небо и отсекает язык, рвет гортань. Ваську стошнило — блевотина вперемешку с кровью потекла по гниющим рукам Деда Мороза. Потом его взяли за голову и сломали шею.
— Пап, как я рад тебя видеть! — бормотал Пашка, счастливо улыбаясь. — Я соскучился! Я так соскучился!
Дед Мороз отошел от Васьки Дылды. Тот упал на стол, а потом завалился на пол, нелепо оттопырив сломанный локоть. Глаза у Васьки удивленно таращились на потолок. Рот был открыт, золотые зубы выбиты, рука засунута в горло едва ли не наполовину. Из разорванных уголков губ сочилась кровь.
— Обижали тебя? — спросил папа, присаживаясь за стол.
Пашка отметил, что год назад у папы было больше зубов. Интересно, как долго он еще сможет выбираться, — откуда он вообще выбирается? — прежде чем черви и время окончательно его не уничтожат?
— У меня для тебя подарок, — сказал папа, запустил руку под шубу и вытащил яркую коробку. — Там сам разберешься, что да как. Говорят, редкая модель. Коллекционная.
Он наклонился, загреб гнойными пальцами колесико от разбитой машины, положил на стол. Пашка увидел растекающиеся по скатерти кровавые разводы. Несколько упавших червячков закрутились среди бутылочных осколков. Все это было по-настоящему. Папа был настоящий!
Он посидит тут еще несколько минут, а потом вернется, ничего не объяснив и не рассказав, куда-то в другой мир, откуда можно выбраться ненадолго, чтобы повидать сына.
Где-то на улице загрохотали фейерверки.
Пашка дождался, пока папа уйдет, а потом поднялся и пошел к полкам, где лежали ножи. Нужно было освободить руки и заняться двумя телами, пока их никто не заметил.
Новогодняя ночь как нельзя лучше подходила для того, чтобы заметать следы.
Автор: Александр Матюхин
См также[править]
Текущий рейтинг: 92/100 (На основе 639 мнений)
