(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Огненно-красный петух
Евгений жил в маленьком глинобитном домике, который построил еще его отец. Тогда вокруг простирался пустырь, заросший сорняковой травой, еще не ходил нарядный голубой троллейбус, а по единственной дороге, железнодорожной ветке, раз в неделю ковылял ободранный паровоз с одним вагоном. В остальное время ветка использовалась как обычная дорога – по ней детишки добирались в школу, взрослые волоклись на работу, молодежь встречалась и, рассевшись на рельсах, вела заполночные разговоры о будущем. В их мечтах оно, их будущее, не было столь уж прекрасным, просто они были вместе, этого вполне достаточно, чтобы будущее выглядело счастливым. Вроде бы и немного, но есть ли что в жизни большее? Сейчас вот, по прошествии многих лет, могу сказать – нет в жизни ничего более значительного и радостного.
А сейчас город подобрался совсем близко и окружил хибару высокими многоэтажными домами, сложенными из бетонных блоков, пронизанных стальной, ребристой арматурой. Домик остался внизу, как в колодце, – с виноградной беседкой, двумя десятками яблонь и абрикосов. Одно время было собрались снести его, но потом отказались от бестолковой этой мысли – ничего путного на этом клочке земли построить уже невозможно. Поговаривали о детском саде на этом месте, но к таким разговорам все уже привыкли и всем они уже наскучили, разве что немного возбуждали, как глоток коньяка в рабочее время.
В этом доме жили старики Евгения, его жена, двое детей и брат с семьей. Наполненным был дом, хорошо так наполненным. И когда все домочадцы, пробравшись вечером по бетонным ущельям между громадами домов, собирались в виноградной беседке на ужин, им смертельно завидовали обладатели роскошных квартир со всеми удобствами, лифтами, горячей водой, газом и прочими изысками. Из многочисленных окон-бойниц выглядывали задыхающиеся от жары счастливцы – они не могли выбраться из своих кухонь и смотрели вниз, на зеленый дворик, смотрели затуманившимися взглядами, как смотрят на случайно найденную фотографию из юности. Все они жили когда-то в маленьких зеленых двориках, все вот так же собирались по вечерам в беседках, продуваемых свежим ветерком…
К своим тридцати годам Евгений стал неплохим специалистом по пресс-формам. Он работал в конструкторском бюро, которое занималось проектированием детских игрушек. Идет, допустим, Евгений по улице и видит, что какой-то малыш старательно расколачивает о бордюр нечто пластмассовое. Евгений останавливается, собирает в кепку все, что осталось от игрушки, и несет в свой отдел. Там он тщательно склеивает осколки, возвращая игрушке первоначальную форму. И тут выясняется, что это, к примеру, вертолет какой-нибудь, или катер, или зверь диковинный, изготовленный китайскими умельцами. Шеф, ознакомившись с игрушкой, дает «добро», и Евгений, измеряя ее вдоль и поперек, переносит формы на ватманский лист, а через некоторое время представляет чертеж пресс-формы, с помощью которой можно штамповать потрясающей красоты изделия. В местной артели, из местного серовато-грязноватого сырья, на местном оборудовании, работающем так, что заусениц почти не остается.
Но это к слову, к главному все сказанное не имеет отношения никакого. Главное в другом – Евгений обладал способностью время от времени становиться совершенно счастливым человеком.
Обычно для полного счастья человеку всегда чего-нибудь не хватает. Не хватать может чего угодно. Например, прибавки к зарплате, или девушки, которую как-то встретил на улице и почему-то ее запомнил, или шариковой ручки, или рубашки в синюю полоску. Наверно, это даже хорошо, поскольку подобная обделенность предохраняет человека от бездумной радости, неуправляемого счастья, которые, кроме бед на вашу непутевую голову, ничегошеньки не принесут.
Да, ребята, да! И не надо себе морочить голову, пудрить мозги и убеждать в том, что вы не такие, как все.
Не надо.
Точно такие же. А ваши доводы о цвете волос, массе тела, шерстистости на голове или в других местах приберегите для других бесед. Может быть, этими своими качествами вы действительно отличаетесь, но только в этом, только в этом.
И не надо нас дурить.
Пример несчастного Евгения доказывает правильность этой мысли – опасно быть счастливым, не радуйтесь при свидетелях, не возникайте без особой надобности. Да, Евгений обладал способностью становиться совершенно счастливым человеком. Никакая вещь или ее отсутствие, никакая мысль, предчувствие, тоска-хандра, расположение какого-либо человека или его откровенная ненависть не нарушали, более того, не омрачали его всепоглощающего состояния счастья. Такое случалось у него нечасто, такое ни у кого не может быть часто, если вам вообще это состояние знакомо. Счастливым Евгений становился примерно два раза в год, и продолжалось это около недели. Оно и не могло продолжаться дольше, потому что требовало таких душевных затрат, что попросту обессиливало Евгения, он не помнил себя и не узнавал ближних.
Так бывает. И если вас не посещало такое состояние… Ну что сказать… Авось посетит.
Евгений заранее чувствовал приближение такого своего состояния, с нетерпением ждал его, но в то же время и боялся. Это как встреча с потрясающей красавицей, в которую вы безумно влюблены. Да, вы ждете этой встречи, вы делаете все, чтобы она состоялась, не жалеете себя, ближних, денег… Господи, да вы ничего не жалеете! Но в то же время, признайтесь, вы боитесь этой встречи, зная, что она может кончиться чем угодно, тем же счастьем, будь оно неладно! А бывает, бывает, что вы тайком от себя хотите, чтобы эта встреча не состоялась.
Могу сказать более определенно – ничего в жизни Евгений не боялся так, как этого своего счастливого состояния, и в то же время ничего не ждал с таким терпением, как опять же невыносимого своего счастья. Никакой оговорки, ребята, – счастье чаще всего такое же невыносимое, обессиливающее и точно так же может размазать вас по жизни, как и самое горькое горе.
Говорю это не потому, что мне так кажется, а потому, что знаю это по себе. Твердо знаю.
Ну да ладно, возвращаемся к Евгению, изнывающему от саднящей неопределенности. Еще вечером он почувствовал, что оно совсем близко, это состояние. Он всегда это чувствовал по каким-то неуловимым признакам – становился рассеянным, не все видел, что было перед глазами, не все слова, обращенные к нему, слышал, а если и отвечал, то невпопад, из чего можно было заключить, что тем словам, которые все-таки протискивались в его сознание, он придавал совершенно другое значение, да что там значение он просто слышал другие слова.
И близкие люди понимали – кажется, приближается. И многозначительно переглядывались.
В тот вечер ужинал Евгений без аппетита, односложно отвечал на вопросы жены, старательно улыбался, когда чувствовал, что кто-то рассказывает смешное. Потом, когда совсем уже стемнело, он вышел на крыльцо. Прямо над головой, как живые, мерцали звезды. Евгений не удержался и приветственно махнул им рукой. Звезды он видел, как из колодца, и потому они казались ему необыкновенно яркими, крупными, сочными. Стены этого колодца представляли собой многоэтажные дома, которые со всех сторон окружали его глинобитное жилье. Почти все окна в домах были темными, и только внимательно присмотревшись, можно было заметить в них слабое голубоватое свечение – в квартирах, забыв обо всем на свете, забыв друг о друге, смотрели телевизоры – взрыв в Израиле, наводнение в Мексике, землетрясение, естественно, в Японии.
Евгений долго сидел на крыльце, прислушиваясь к шелесту листвы, к ворчанию собаки в углу двора, к негромкому говору где-то в темноте. Чуть слышно пролетел самолет, время от времени мигая красным фонарем. Казалось, по земле неслышно прошел великан, где-то там, у самых звезд, иногда затягиваясь сигареткой. Вот она и вспыхивала красным незлобивым огнем.
Сзади подошла жена и села рядом.
– Что с тобой? – спросила она, чуть коснувшись плечом. – Ты сегодня какой-то не такой… Ты здоров?
– Вполне. Все в порядке. – Он похлопал ее ладонью по колену.
– Так и будешь сидеть?
– Подышать вышел.
– Пошли в дом… Уже поздно.
– Иди, я сейчас.
– Уже все легли, Женя.
– Иду, – сказал он, обернувшись. – Уже иду.
Когда жена открывала дверь, из дома брызнуло ярким светом, и снова наступила темнота.
Евгений волновался.
Он всегда волновался, когда чувствовал, что приближается ЭТО. И сейчас он уже знал, что ложиться спать нет никакого смысла, ОНО уже близко. ОНО уже совсем рядом и, кто знает, кто знает, может быть, сидит рядом с ним на крыльце невидимым сгустком темноты, остановившимся ветром, облачком неизвестной никому энергии…
Да, ОНО действительно здесь, рядом, на крыльце. Евгений почувствовал, как в душе его нарастает какой-то подъем, радость, счастье. Оно уже захлестывало его, как река в половодье, и в нем, в этом счастье, тонули мелкие обиды, которые совсем недавно так удручали, угнетали его, тонули маленькие, мелкие чувства вроде желания что-то купить, что-то кому-то доказать, ему вдруг на какое-то мгновение стало стыдно за свое стремление казаться выше кого-то, умнее, достойнее, получить большую зарплату, сэкономить на покупке ненужной вещи… Воспоминания обо всем этом были мучительны, но они тут же исчезли, развеялись.
Евгений почувствовал себя выше всей этой суеты, он ощутил в себе всеобъемлющую доброту, великодушие, как-то разом вдруг простил мелких, пакостливых, завистливых людишек, которые, казалось, только тем и были заняты, чтобы испортить ему жизнь. Секретари и их начальники, вахтеры, контролеры-ревизоры, словно чувствуя его беззащитность, ежедневно набрасывались на него, как пираньи, во всеоружии своих прав и обязанностей.
Всех их он простил и не просто простил – он их понял, посочувствовал им. И знал в то же время, что если он кого-то ненавидит в жизни, то невозможно выразить свою ненависть сильнее, чем через доброжелательность и прощение. Он это знал, но эта мысль была где-то очень далеко, как бы даже и не в нем самом, а в ком-то другом, но и в том она была загнана в угол, завалена, задавлена и смята.
– Ты еще долго будешь там сидеть? – услышал он голос жены из распахнутого окна.
– Иду, – повторил Евгений в который раз и поднялся. Но пошел не в дом, а в темноту, к деревьям. Здесь, под тяжелыми ветвями, было совсем темно, и он пробирался на ощупь, неслышно ступая по мягкой вскопанной земле, присыпанной первыми опавшими листьями. Его рука наткнулась на теплый шершавый ствол, по лицу скользнули пыльные листья. Гулко упало на землю яблоко. Мимо невысокого забора прошли двое, и он затаился в листве, опасаясь, что его могут увидеть – ему не хотелось, чтобы его видели в этот момент, он почему-то был уверен, что тогда все может нарушиться и его состояние пропадет.
Вдруг он услышал, как у кого-то в большом доме на балконе хрипло заорал петух.
И словно только этого петушиного крика ему и не хватало. Теперь ему не нужно было о чем-то думать, сомневаться, опасаться последствий, мучиться собственными словами, невысказанными мыслями, жалостью и виной непонятно в чем, перед кем, его часто охватывало просто ощущение вины. Теперь Евгению нужно было только делать, только поступать, он хорошо знал, как дальше себя вести, потому что ЭТО с ним уже было не один раз.
Евгений, торопясь, суетливо снял туфли, быстро сдернул носки и впился босыми ступнями в теплую землю. И сразу же почувствовал, как пальцы его погружаются все глубже. Пальцы вытягивались, становились тоньше и уходили, уходили в глубь земли. А земля становилась более влажной, более прохладной. Так бывало с ним, когда он как-то был на море – стоило нырнуть в глубину, и вода сразу делалась холоднее, а возле самого дна даже обжигала холодными струями.
Он сладостно потянулся и понял, что в эти самые мгновения вытягивается все его тело, становится тоньше, длиннее, прочнее; зажмурив глаза, ощущал, как тело покрывается шершавой корой. Евгений поднял руки, и они потянулись, удлинились, начали ветвиться, из них появились свежие прохладные листочки. Это был болезненный момент, но боль была сладостной, какая бывает при расковыривании заживающей ранки. А когда налетел порыв ветра и Евгений услышал шелест листьев, он понял, что шелестят его листья, что это он гнется на ветру и тянется навстречу лунному свету. Ему приятно было чувствовать и понимать, что все его листья свежи, зелены, на них нет дневной пыли, поскольку появились они и распустились совсем недавно, а потому никакой ветер не сорвет сейчас ни единого его листочка.
Но так же ясно и даже с какой-то горечью он понимал, что уже к утру станет таким же деревом, как и все остальные вокруг, – с редкими желтыми листьями, которые можно сравнить с человеческой сединой. Да, скоро осень, листья облетят, и голые промерзлые его ветви будут черными прочерками торчать на фоне бестолковых громадных домов.
– Женя! – услышал он голос жены. – Женя! Ты где?
Его искали всю ночь.
Несколько раз кто-то из домочадцев проходил мимо него, касался его ствола, листьев, а он смотрел на все это с полным спокойствием, наслаждаясь своим новым состоянием, своим новым обликом. Иногда ему казалось, что даже лицо его можно было различить среди складок коры, взгляд можно было уловить, но в то же время понимал – нет, его уже нельзя было видеть.
Евгений шелестел на утреннем ветру листвой, перед самым рассветом, когда небо между домами начинало светлеть, пели птицы на его ветвях.
И он был счастлив. Ничто не нарушало этого его состояния – ни причитания жены, ни беспокойный говор родных, а приехавшие по вызову милиционеры только забавляли его – он уже был в другом мире, и там все было иначе. Проще, естественнее, добрее.
Потом, когда солнце уже должно было вот-вот показаться в просвет между домами, высоко в небе Евгений увидел белое облако, медленно наливающееся розовым светом – как зреющее яблоко. И ему нестерпимо захотелось туда, ввысь, к этому облаку, захотелось быть таким же легким, и там, в высоте, плыть, подчиняясь малейшему дуновению ветерка, и растворяться, исчезать в накаливающемся под солнцем небе.
И это произошло – Евгений почувствовал, как его ствол постепенно теряет жесткость, ощутил, как укорачиваются в земле его корни, растворяются в воздухе его ветви и листья.
Когда Евгений поднялся над крышей многоэтажного дома, его ослепили яркие лучи восходящего солнца, и тихий восторг наполнил все его зыбкое, полупрозрачное существо. Прошло совсем немного времени, и рядом с розовым облаком появилось еще одно, такое же легкое и невесомое.
И тогда ему захотелось как-то выразить свой восторг перед этим утром, закричать о нем на весь мир, чтобы этот его радостный крик услышали все вокруг, потому что люди, занятые своими будничными заботами, не видели золотистого утра, не видели светящегося тумана над большой рекой, не видели двух легких розовых облачков, повисших над городом. Восторг перед всем этим настолько переполнял Евгения, что он уже не мог сдерживаться…
И огненно-красный петух, оглушительно хлопая крыльями, из поднебесья опустился на забор и, упершись в растрескавшиеся доски крепкими чешуйчатыми ногами, закричал громко и хрипло, закричал навстречу солнцу, приветствуя солнце…
Все остальное для него уже не имело ровно никакого значения.
Счастье кончилось.
И спокойно, будто все это происходило не с ним, Евгений смотрел, как два громадных человека в белых халатах заламывали петуху крылья, как волокли его, беспомощного, между высокими домами к белой машине с красным крестом, как заталкивали хрипящего, упирающегося петуха внутрь, захлопывали за ним железную дверь и со скрежетом задвигали ржавый запор. По-петушиному моргая морщинистым веком снизу вверх, он безучастно смотрел, как рыдала в стороне жена, угрюмо смотрели на все происходящее его старики, брат, как испуганно выглядывали из запертой комнаты дети…
И когда белая машина с красным крестом уже отъезжала, в просвет между домами ударил сильный солнечный луч, и петушиные перья, которые все еще кружились в воздухе, вдруг вспыхнули ярким розовым светом. Двор будто оказался наполненным тысячами порхающих розовых бабочек. И облако высоко в небе вспыхнуло розовым светом, и большое петушиное перо, застрявшее в щели забора, тоже вспыхнуло на мгновение огненно-красным цветом. А на небольшую ямку в глубине сада вообще никто не обратил внимания, и через несколько дней она сровнялась с землей.
Евгений вернулся домой через месяц – тихий, скорбный, опустошенный, покорный, рассеянный, усталый и, как показалось жене, глуповатый. Нормальный, бытовой, кухонный разум вернулся к нему не сразу. Впрочем, иногда его губы трогала, именно трогала легкая улыбка снисходительности – ему было что вспомнить.
Виктор Пронин
Текущий рейтинг: 57/100 (На основе 26 мнений)
