Приблизительное время на прочтение: 10 мин

Обманщик

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск
Pipe-128.png
Эта история была написана участником Мракопедии Dismalskies в рамках литературного турнира. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.


Молодая докторша в безупречном халате распространяла бело - розовые спокойные эманации - то что надо. Ее чарующей красоты не портил даже трясущийся как осиновый лист детина в костюме санитара. Лишь бы не подходил ближе со своими умишкой подростка-извращенца и зелеными детскими страхами.

Прекрасная женщина подошла к затянутой понурой одинокой фигуре, у окна, забранного чугунной решеткой. От вошедшей распространялся запах хвойного леса и чего-то еще, близкого и невыразимо далекого.

Было ли это в эпоху замершей юности, мигом ранее небытия, в отчаянной ли, или в блаженной убежденности торжества абсолютной энтропии? Когда искажающее сияние манило самых отчаянных, что не убоялись повстречать древнего бродягу…

Когда то, где-то (возможно, мигом ранее явления непонятных символов начертанных старым обманщиком на древесном настиле), он мог еще плакать. Но сейчас, не ощущал более очищающего тока соленых дорожек на лице, потому что теперь им владел Многоликий. Впрочем, если убрать оставленный за ненадобностью памяти предтечей старый облезлый ковёр, то можно было увидеть останки бумажных змеев, когда то столь бередящих душу, но теперь уже негодных. Но если набраться терпения, то можно было различить, что один из них сохранился, и как он реет в беспредельной вышине - белый, прекрасный хоть и помятый. И поэтому Олег убирает его пока обратно в шкаф, куда не сможет добраться обманщик.

∗ ∗ ∗

- Круги на воде - говорила мама.

- А что ещё?

- А еще - солнечные блики, не более того.

Соленые брызги прилива застилают лицо, которое снова становится его лицом, и волна скрывает его, пусть ненадолго от Многоликого. Олег понимал, что не избежать возвращения, но не противился этим зыбким чувствам облегчения и горечи, - отголоскам эха рассеянной святости, некогда даром вливающейся сквозь чердачное окно.

И сейчас, когда горизонт начинал темнеть, под бесконечно изменчивым прекрасным небом, он мог еще скользнуть в этот багрянец задержавшегося заката, не обремененный сетями иного места, капканом Многоликого.

Вот сейчас, еще чуть - чуть.

∗ ∗ ∗

Но нет, увы. Дышавший алкогольными парами здоровяк - санитар не выдержал, хоть и старательно прятался за спиной докторши. То, что он увидел в окне, не подходило по описанию ни на один из пережитых им горячечных бредов.

Окно вдруг поплыло кровами потеками, и стало похоже на оболочку кишок. Рамы стали жильными перетяжками. Что-то извне с размаху впечаталось в эластичную мембрану, продавив ее вовнутрь настолько, что она едва не прорвалась, став совсем тонкой и прозрачной. Это было его лицо, и оно полностью загородило оконный проем. Весь перекошенный мукой рот, открытый в немом крике, студенисто подрагивал. И какое-то неадекватное, дурашливое, почти комичное выражение на лице. Почему-то это напугало уволенного из патрульно-постовой службы полиции Александра Горюнова более всего. Последнее, что он понял, прежде чем рассудок покинул его - это то, что мимика лица опережает его собственную.

Некто едва различимый, подобно тени в дождливую погоду, вился по внешней стороне окна, подобно огромному мотыльку. Бесконечный вздох, который он исторгал, отставал во времени, разносился эхом, которому, казалось бы, было не от чего отражаться, и уж точно не был понятен очаровательной докторше. Мерцание глаз, подобное отблеску капель росы на солнце, оттеснилось светом электрических ламп.

∗ ∗ ∗

– Не рассказать ли тебе притчу, о двух мышатах? – сказал его новый друг, должно быть, Серега, когда они вместе месили глину, придавали форму чему-то, звучащему обещаниями утраченных рукописей. - А разве есть и такая притча - спросил юный Олег. В тот вечер, бездумно рассеивая свои мысли сквозь пустоту еще не отцветшего восприятия, он и помыслить не мог тогда, что увидит и услышит…

∗ ∗ ∗

Оно казалось таким непостижимым, и, можно было принять приглашение и войти, слившись с радостным каскадом сияющих искр. Большинство из них так и осталось там. Он видел, как они все еще стоят, в отчаянии сцепив лишь руки, рассеивая колебаниями серебряных альвеол что-то слишком неудобное для понимания.

Странник уже не мог сказать с точностью, кто рассказал ему о страшном паразите, обманщике. Когда завеса говорила с ним и трепетала особенно сильно, казалось, что он сможет удержать в горсти образы рассыпающихся подобий достаточно долго. Олег не особенно слушал их в тот день, вероятно, уже стоял на берегу этой великой реки и наблюдал только за отражениями сфер, в беспокойном шевелении ее черных вод.

Возможно, он глядел слишком долго, а возможно - слишком прямо. Слушал многоголосое незатихающее бормотание, и мысли оседали, закручиваясь спиралью, на циферблатах настенных часов, собирающих пыль слишком быстро, чтобы смотреть на колебание их стрелок. Впрочем были и те, кто пришел значительно раньше и погрузился значительно глубже. Их смутные основы перекатывались и бряцали в глуби с тихом стуком. Почти неразличимые, выбеленные конструкты, не успевшие породнится с сырым песком, устилающим берег, но и не бывшие дном его водоемов, долго, слишком долго не отвечали на его обращения.

И пока кто-то, раскинув бессильные руки, скатывался вниз, по этому илистому склону, гулкие морские раковины, перекатываясь своими безгубыми ртами по лишенному дна морю, глядя на Олега темными провалами глаз, сообща расступились, проложив ему путь к своему убежищу.

Его глаза и сейчас глядят оттуда, подобно старым, выцветшим глазам, старыми газетным вырезкам. Сбежав, тогда, в первый раз, странник еще долго шел, падал и увязал, блуждал среди этого зеленоватого света, никак не кончался, наивно полагал, что сможет пройти насквозь. Но снова, уставший, одинокий, падал на сырой серый песок, который был хоть не песок вовсе, но и он впитывал в себя все, что осталось от странника. Все, кроме зеленоватого свечения - его он впитать не мог - конечно же, оно расстилалось над головой, – куда же оно могло привести странника, если само же указал ему путь? Преодолевал содрогание, пытался тот, кто был когда-то странником, а теперь стал просто оставшимся, гостем моря без дна, ухватится не своими руками и вернуться туда, откуда его забрали зеленые закаты, рассеивающиеся над берегом, который он поначалу принял за берег морских раковин. Но тот, кто восседал на берегу теперь, вращая своей огромной тыквоподобной головой и не мог быть, конечно же, Серегой, завершил все свои сделки.

Олег выбивался из сил, он увязал, в отражениях черных вод пытался различить свое лицо, но ответом было лишь глумливые хихиканья убогонького, попрошайки – того, кто приходился ему вместо друга – кажется, Сереги.

Этот обычно держался за спиной, с ускользающим за периферию взглядом. Его манеры были вкрадчивы и отвратительны, он шевелил своими беспокойными кистями и хныкал, вопрошая о чем-то, и, не получив ответа, выходил из себя и сотрясал своими костями весь остов, так что летел серый песок. Он не собирался уходить.

∗ ∗ ∗

В тот вечер, опережая свои не высказанные мечты детства, Олег последовал за Серегой по начертанному на корнях того, что уже давно утратило свой первый фундамент. Вдали, за малахитовыми звездами, в отблеске иного заката, сверкали полях безымянных и бесславных сражений. Очень быстро, торопясь стать Странником и не оглянувшись (хотя как теперь можно было сказать наверняка), он повстречал того, другого, принял обещания потерянной мудрости и вошел. Ветер, качавший занавеску, поменялся. Теперь он приносил другие запахи и звуки. Из-за занавеси непонятные фигуры слали непонятные послания. Этот, новый (непонятно куда делся Серега) состоял из странной глины и запаха, может быть смолы, а может чего-то еще, не имевшем ничего общего с первыми грезами в освещаемой потоками лунного света мансарды отчего дома. Его еще можно было принять за припозднившегося не слишком опрятного бродягу, или бедолагу - попрошайку, что пытался согреться, протягивая свои многопалые ладони. Казалось, он боялся чего-то, о чем могли рассказать те недвижно присутствовавшие фигуры, что первыми повернулись к Олегу, предостерегая его о чем то своими никогда не улыбающимися серебряными лицами. Так было незадолго до того, как прибой стал приносить их.

Они говорили, и он слушал. И они обещали рассказать и показать ему еще больше, этот полуночный люд, как он их называл, которые приходили с кромкой прилива и древний Бродяга хитро подмигивал ему с того берега, сквозь зеленоватое свечение, сквозь которое нельзя было долго смотреть.

Бродяга был стар – куда там! Он знал и умел гораздо больше его прежнего друга, должно быть, Сереги. И он уже помнил, когда оставил тех, первых, испускающих певучими голосами что-то, отрицающее откровения морских раковин.

∗ ∗ ∗

– Но это не та притча! – кричал Олег и тянул свои руки сквозь паутину оканчивающихся тупиками трущоб, старался достать до издевательски подрагивающих глаз, в переплетениях синюшных сосудов, с разбегающимися по ним мохнатыми пауками. И тогда было видно, насколько близко стоит возле изголовья его кровати древний Бродяга, и Олег уже не смотрел туда. Что было и говорить с этим древним плутом? Но, все равно, поймав его, словно почувствовав, они следовали за периферией зрения, эти трясущееся мохнатые пауки, с кисть величиной, и тогда, становилось понятно, что это руки Многоликого. Это он безостановочно слал своими руками ему эти знаки. А лицо Олега слало сигналы ему. Безумная ухмылка обманщика, заставляла скашивать глаза, за тщетно зажмуренные веки, за ложные контуры окна, где малахитовое марево изливало свои искаженные лучи на непригодное уже тело. Пробуждение не всегда сулило покой, но приносило облегчение. Оно пока дарило узнавание близких сердцу вещей, своих вещей, до того, как зеленый прилив стал смывать и их.

Поначалу, Олег не верил, но когда ему удалось разглядеть эти песком засыпанные лица, то повернулся на звук. То был шелест уносимых ветром ни на что не годящихся бумажных змеев. То был аромат хвойного леса и чего-то еще, близкого и невыразимо далекого. Он видел и он слышал. Те, кто стояли сцепив руки, загородили его здесь временно, от обманщика. И тогда, тот, кто был когда-то юным странником, все понял. И он заставил себя вспомнить те запоздалые свидетельства, значение которых он, теперь, конечно же, знал. Потолок, плыл и покачивался перед его глазами. Комната не имела ничего общего с ежевечерним стрекотанием сверчков и кружением пылинок, медленно оседающих в потоке святости, даром струящимся из чердачного окна, отчего дома. Но сквозь щели, тем не менее, уже не изливалось зеленоватое свечение.

Отблески уходящей зари, расцвечивали комнату пурпуром и были настолько прекрасны, что он подумал, что не сможет отвести взгляд. Но странник все равно успел посмотреть и попрощаться с женщиной в безупречном белом халате.

∗ ∗ ∗

А потом наступил окончательный закат. Черный закат, в котором, терялись не только звуки, но и само время. А потом – глухое постукивание, как если бы осыпалась земля, - паучьих лапок, когда где-то далеко Многоликий обманщик тщетно шевелил своими многочисленными пальцами.

Растворилось и чувство, укрытое до поры в надежном месте.

Остались медленные и удушливые пылинки в непроглядном мраке слишком тесного пространства, куда теперь уж точно не сможет добраться этот древний охотник на людей.

Текущий рейтинг: 22/100 (На основе 34 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать