Приблизительное время на прочтение: 9 мин

Нянечка

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск
Story-from-main.png
Эта история была выбрана историей месяца (сентябрь 2017). С другими страницами, публиковавшимися на главной, можно ознакомиться здесь.
Avtory-128.png
Эта история была написана участником Мракопедии Chainsaw в рамках литературного турнира. Читатели канала отметили эту историю наградой "Золотой Манускрипт". Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.


Дорогая редакция...

Я сижу за рабочим столом, а передо мной лежат несколько пожелтевших тетрадных листов, плотно исписанных. Это письмо. Когда-то письма действительно начинали так. Одна тяжело больная пожилая женщина написала его непослушной рукой двадцать пять лет тому назад, так что чернила с тех пор расплылись и выцвели до фиолетового. И это послание содержит в себе больше ужаса, чем кажется на первый взгляд и чем я когда-либо буду в состоянии себе вообразить.

Вот как оно попало ко мне.

В начале девяностых я удачно устроился в крошечную газетку родного Борисоглебского района. Был я зеленым салагой, только что из армии после училища, искал хотя бы стажировку, но работы не было никакой вообще, меня не брали даже в хозяйство перекидывать вилами силос. Но мне повезло: через знакомых отца мне предложили должность в Борисоглебском вестнике, еженедельном издании со штатом в пять человек, включая водителя, которое выходило тиражом всего несколько тысяч плохо пропечатанных экземпляров. Я проработал там только год. Чем только не занимался, в частности в мои обязанности входил разбор почты.

Помню, там было скучно. Что передовицы об успехах вновь запущенного сахаросвекольного завода, что письма от местных старушек с народными рецептами от варикоза — все было до скрежета зубовного тоскливо и не соответствовало моим ожиданиям от репортерской работы. Но несколько случаев... выбивались из колеи, а хуже вот этого со мной не происходило ничего. Ниже — дословная (не считая небольшой корректуры) перепечатка одного из пришедших в редакцию писем. Того самого письма. Порядком потрепанный оригинал, написанный дрожащими печатными буквами и местами почти не читаемый, я храню в пухлой папке на антресолях. Раз в пару лет обязательно вспоминаю о нём, достаю и со странным чувством перечитываю, затем аккуратно убираю назад в пластиковый файл. В моей папке есть и пара вырезок из той самой газеты, набранных моей же рукой. Каждый раз я думаю одну и ту же мысль: "я мог быть внимательнее, я мог это остановить, я мог спасти", по кругу раз за разом. "Господи боже, я ведь мог это остановить".

Мог ли я? Случилось то, что случилось. Я пишу это не для того, чтобы меня осудили, так что не трудитесь. Просто имейте в виду, что время от времени происходит и такое. Возможно, прямо сейчас, возможно, совсем рядом с вами.

Жарким и пыльным летом 1992 года я неаккуратно вскрыл очередной конверт из скопившейся за неделю тонкой пачки. В залитой солнечным светом редакции я был один, только мухи бились об оконные стекла с тоскливой неутомимостью, да гудел бесполезный вентилятор, размешивая лопастями духоту. Я наискосок пробежал глазами по спутанному пространному тексту, едва улавливая смыслы, затем сложил листы в порванный конверт и бросил его в тумбочку "разобрать позже, когда-нибудь", другой рукой уже потянувшись за следующим. В тумбочке письмо пролежало до осени, до дня, когда я выдернул ящик, отыскал его среди прочих и принялся перечитывать вновь и вновь, водя дрожащим пальцем по строчкам. Скорчившись на своем стуле. Очень внимательно. Сам того не желая, но запоминая наизусть.

Прочтите его вместе со мной.


Дорогая редакция, меня зовут Галина Николаевна, пишу вам из Грибановки. Раньше я была конструктором, работала в области, но так уж повернулось, что настиг меня инсульт, и даже, говорят врачи, не один. Так что пришлось, как выписали, вернуться в старый мамин дом здесь, в деревне. За кульманом работать я больше не могу, пишу-то вот еле-еле. Хорошо, добрые люди помогают кто чем: кто яиц утренних занесет, кто яблок на крыльце оставит. Сосед Саша часто круп да овощей приносит, а сама я и ходить без костыля не могу, даже до рынка. И ладно бы еще ходить, так ведь и с головой после больницы нехорошо стало: на линейку эту раздвижную смотрю, а что делать с ней — не понимаю, смех да и только. Вчера, например, гляжу на плитку на кухне, гляжу, и не помню что такое. Потом вспомнила — и смеюсь, ну, мол, совсем дурная стала. Не дай бог никому, конечно. Но пишу я вам не за себя! Я уж приспособилась худо-бедно, соседи помогают, опять же, Людмила почтальонка газету вашу носит, Слава — крупы да макарон. Засвечу лампочку и читаю сижу, или радиоточку слушаю, много ли мне, старухе, надо. А вот ребеночка жалко — сил нет! У нас семья была большая, пять детей, я из старших, за всеми следила и не жаловалась. Нам с мужем покойным не повезло с детьми, не успели, а тут я подумала и предложила Славе со мной сынишку оставлять, как будто в детский сад. Он на работу уходит, на кого ж парня оставить еще, а мне все равно делать нечего, да и калитка у нас смежная — все удобства! Навязалась я им в нянечки, в общем. Мальчонку Костей зовут. Фамилию их не помню, да вы по адресу посмотрите. Я и не думала сперва, что у него дети есть, а он потом и рассказал, что у них авария была, сам он овдовел на месте, других родственников не осталось. И как будто мало, что Костя сиротой остался, так еще и пострадал в той аварии. Двое нас тут инвалидов, стало быть. Папка золото у него, но как помочь не знает, женский уход ребенку необходим. Когда Стас Костеньку привел, у меня аж слезы навернулись, уж такой он худенький, бледный, спотыкается, как олененок молодой. Замечательный мальчик, очень послушный, и весь в отца. Грустный только, не говорит совсем, кушает плохо. Чуть о маме стану спрашивать — сразу в слезы. Не удивительно, такая травма в его годы. Ну и ладно, и не надо, переболит со временем. Всякое бывает, а жить надо дальше! Мы вон войну пережили какую страшную, и ничего. Так я считаю и ему тоже говорю.

И повелось у нас: Стасик на работу — сына ко мне, а на ночь забирает, ну и продукты носит, как всегда. Гулять мы не ходим, куда там с нашими-то ногами, но время проводим весело. Папка кубиков купил цветных, игрушек. Я Косте книжки вслух читаю; он и сам умеет, но одним глазиком несподручно. Я ему и бабушка, и нянечка, и медсестра — повязочки меняю, капельницы; и так мы подружились, что по вечерам уходить от меня не хочет, цепляется и рыдает. Оно и понятно. Папка его (ну вот, опять забыла как звать) как заходит, все говорит про операцию. Операция мол Косте нужна, операция, а у нас таких не делают, нет соответствующих светил. Смотрит на сына, а в глазах такая боль и любовь! Вы не представляете. Костя все молчит, только к стенке перекатывается. Я к ним и сама привязалась уже как к родным, тоже бывает реву по ночам — угасает ведь мальчонка, никогда уж на велосипеде ему не кататься, с девочками не дружить, в кубики и в те не поиграешь, не ухватишь ведь толком. Я собственно потому и подумала, пока газету читала: чем черт не шутит, напишу вам в газету, вы Сережу расспросите, какая точно операция им нужна. Он знает, сам медик по образованию. Можно ведь передовицу дать, общественности рассказать, так мол и так, такое горе в семье, нужны столичные специалисты. Вдруг удача будет, и хотя бы одну ножку удастся спасти ребенку. Вам не трудно, а дело доброе на том свете зачтется.

Ну вот и все, пойду я Костика кормить, а то слышу, стучит. Вы уж простите старую, если непонятно написала, а лучше просто приезжайте и познакомимся, чаю все вместе попьем. Держаться — важно, конечно, но и мир не без добрых людей, человек не одинок. Когда собственных сил не хватает, нужно обращаться к людям, а не стесняться, так я считаю.


Нашли их случайно, через два месяца после отправки этого письма. Работница почтамта не достучалась до хозяйки и вошла в дом. Оказалось, у Галины Николаевны случился еще один инсульт, так что половина тела совсем отнялась, и встать на стук она не смогла. В задней комнате, превращенной в детскую, нашли в кровати мальчика лет шести в шоковом состоянии, позднее опознанного: пропавшего полгода назад ребенка, про которого тогда все решили, что он утонул, упав с понтона. От Кости к тому моменту оставалось очень мало, он весил килограмм 12. Органы зрения, слуха, язык и некоторые внутренние органы были удалены в результате, очевидно, целой серии хирургических операций, проводившихся на протяжении длительного времени. Также почти полностью отсутствовали конечности, на оставшихся культях были наметки, делящие их на сегменты — план предстоящих ампутаций, во множественном числе. Попытки наладить контакт остались безуспешными, Костя не реагировал, только издавал пустым горлом клекочущие звуки.

Сосед бесследно исчез, в подвале самовольно занятого им пустовавшего дома нашли саму операционную. Галина Николаевна путалась в показаниях ввиду общей спутанности сознания и ценных данных о личности психопата предоставить не смогла. Не вспомнила даже имя соседа. Она до самого конца не понимала, что происходит, предлагала всем выпить чаю и подождать прихода "отца ребенка". Обвинения ей не были предъявлены, женщину поместили под медицинскую опеку.

В тот день я был в доме (как представитель прессы, но больше как знакомый оперуполномоченного) и видел это. Существо. Костю. Долго решали вопрос с транспортировкой, я постоял в дверях и ушел. Закурил на крыльце. Мимо проносили пожилую женщину, своим перекошенным ртом она бормотала имя ребенка: беспокоилась как же он без нее.

В этот момент меня словно ударило током. Я побежал к машине, сказал гнать в редакцию. Нашел письмо. Остальное вы знаете.

Органы попросили ничего не печатать, но я бы и не стал. Вскоре я уволился и переехал в ЦФО, журналистикой больше не занимался. О судьбе ребенка мне ничего не известно.

Мог ли я остановить это? Мог ли помочь, если просто читал бы почту чуть внимательнее в тот исполненный горячего марева день? Заподозрил бы неладное? Догадался бы, что где-то маньяк-психопат и сумасшедшая старая ведьма держат и продолжают кромсать, калечить ребенка?

"Дорогая редакция" — начиналось письмо, как и сотни других. Я спрятал его. Увез с собой, уезжая, и вы первые, кому я рассказал о нем. Откуда мне было знать? Мы не отвечали за контроль оказания медицинских услуг, мы печатали передовицы про решения местного сельсовета и ремонт блядских оградок в парковой зоне райцентра. Да... Много, очень много оправданий я придумал для себя с тех пор.

Но мне не дает покоя то, что, судя по письму, в августе 1992 года у мальчика Кости еще оставался один глаз. И как минимум одна нога.


Автор: Chainsaw

См. также[править]


Текущий рейтинг: 88/100 (На основе 487 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать