Приблизительное время на прочтение: 74 мин

Конец Кошмарам

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск
Pero.png
Эта история была написана участником Мракопедии Towerdevil. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.


Эта история принадлежит циклу, содержащему рассказы:

А также

Нежная музыка разливалась над стоянкой сородичей Гэла, перемешиваясь с дымом от костра, и уходила в темнеющее небо. Женщин и детей племени разместили поближе к огню, чтобы защитить от ночных хищников и холодного ветра, который отнимал пальцы, носы, уши, а после — и жизнь. Голые стволы деревьев безучастно нависали над небольшой группкой замерзших и оголодавших бедолаг. Закутавшись в шкуры, они тряслись от холода, перебирали истощенными конечностями, пытаясь подтянуться поближе к огню, что пожирал влажные, неподатливые ветки и редкие куски коры — животные ободрали все в этих лесах, покинув их навсегда.

Вот уже три дня на пути племени не встречалось ни единой живой твари. Груди матерей опустели и повисли плоскими мешочками, отощавшие мужчины щеголяли натянутой на ребрах и позвоночнике кожей. Несмотря на холод, шкуры мельчали с каждым днем — промерзшая почва не рождала ни корешков, ни ягод, птицы, казалось, облетали стороной тропу племени — приходилось греть дубленую кожу на костре и жевать до боли в челюстях. Брат Гэла — вождь Аал — хранил молчание вот уже несколько дней, лишь поднимался с рассветом на ноги, кличем будил соплеменников и с тупым упорством отправлялся в путь.

Вот уже много дней им на пути не встречалось других племен, у которых можно было бы обменять еду на оружие и украшения, но Гэл внутренне радовался этому. Кто знает, на что способны иные общины, встреть они истощенных путников в этих бесплодных землях. Уже не раз охотники натыкались на человеческие кости, сохранившие на себе следы зубила. Со страхом в сердце брат вождя думал о том, что если этой ночью кто-то из сородичей умрет — о захоронении никто даже не помыслит.

Губы Гэла стерлись до крови о костяную флейту, но он продолжал играть, глядя, какими беззаботными и счастливыми глазами на него смотрит сестра — Эа, позабывшая ненадолго о кошмарной участи, следующей за племенем по пятам.

∗ ∗ ∗

Розовое морозное утро вновь подняло ослабших и истощенных людей с места стоянки. Вперед, за солнцем, туда, где вода не превращается в лед, где деревья не трескаются от холода, где есть еще дичь и ягоды. Аал шагал впереди всех, огромный, как пещерный медведь, он вдохновлял остальных на этот безнадежный поход. На его плечах покоилась Эа, слишком ослабевшая, чтобы идти самостоятельно.

"Не будь она сестрой вождя, осталась бы там, у кострища. Или еще хуже..." — размышлял Гэл, глядя на безвольно покачивающуюся на могучем плече брата головку. Раздался клич — Аал отдавал команду охотникам отправиться на поиски добычи. Гэл, взяв на изготовку копье, нырнул вместе с троицей других тощих мужчин в гущу леса. Вот уже несколько дней подряд они возвращались без наживы, но почему-то в это утро у Гэла было предчувствие, что ему повезет.

Он быстро отстал от излишне шумной группы и свернул в сторону — вглубь леса, против солнца. Теперь, когда люди ушли, звери могли вернуться к кострищу в поисках поживы — там он их и достанет.

И действительно, невдалеке от потухших углей в промерзшей земле виднелось углубление в форме копыта. Одно-единственное, но не зря Гэл считался лучшим следопытом в племени. Внимательно осматривая округу, он находил царапины от клыков на деревьях, пахучие лужи в снегу и маленькие бурые шарики. Следы вели куда-то вверх и, продираясь через бурелом, Гэл ни на мгновение не задумывался о том, что будет делать, когда окажется со зверем один на один.

Сильные запахи мочи и мускуса были первым, что он заметил. Лишь после, когда тяжелое дыхание послышалось всего в шаге от Гэла, он понял, что все это время забирался в логово огромного шерстистого кабана.

Разъяренный хряк рвался сквозь ветки, ломая мелкие деревца, словно тонкие прутики. Тяжело всхрапывая и яростно повизгивая, огромный зверь жаждал добраться до чужака, посягнувшего на его территорию. Гэлу, оказавшемуся в плену бурелома остался лишь один путь к отступлению — вверх, на холм. Взбираясь по стылой земле, он резал пятки и ладони в кровь, а за спиной тяжело ворочался в густом кустарнике вепрь — добыча, ставшая охотником.

Вскарабкавшись на вершину холма, Гэл принял боевую стойку и выставил перед собой копье. Кабан, почуяв угрозу, так же осторожно, неторопливо перебирал копытцами, взбираясь наверх. Лишь вопрос времени, когда у разъяренного создания кончится терпение, и оно изо всех сил рванется на охотника, вспорет ему клыками живот и затопчет насмерть тяжелыми копытами. Ужас в сердце Гэла мешался с чувством облегчения, когда он осознавал, что вместо долгой и мучительной смерти от голода его ждет простая и быстрая. Невпопад вспомнилась Эа — ее маленькие ручки, обнимающие шею брата и светлая, беззаботная улыбка. Почему-то отчаянно захотелось жить. Ноги принялись отступать сами, делая шаг за шагом, пока одна из них чуть не провалилась. Оглянувшись, Гэл увидел, что снег за его спиной осыпался, открыв огромную круглую яму прямо посреди холма. Из жутковатого зева веяло теплом и какой-то "неправильностью".

Кабан, увидев, что враг отвернулся, яростно взвизгнул и рванул с места, прямо на своего противника. В последнюю секунду Гэл, глядя прямо в налитые кровью глаза зверя, нашел путь к спасению. Повернувшись спиной к разъяренному животному, охотник прыгнул с места, вложив этот прыжок всю свою силу. Спиной он уже чувствовал тяжелое, горячее дыхание собственной смерти, а пятки опалило дуновение бездны, разверзшейся у него под ногами.

Проломив острый, режущий наст, Гэл приземлился в обжигающе-холодный снег и замер в ожидании. Но нет, не ударились в спину тяжелые копыта, не текла вязкая слюна на волосы, не рвали острые клыки нежную плоть. Позади лишь раздавался жалобный, пронзительный визг.

Отдышавшись, Гэл подполз к самому краю бездны и заглянул внутрь. Глубоко, в самом низу пещеры было светло как днем — огромные блестящие пластины отражали свет и самого кабана, приумножая и искажая его многократно. Кабан уже издыхал. Переломанные конечности выгибались под немыслимыми углами, ощерившись торчащими из плоти костями, но Гэл видел, что животное погибает не от ранений.

Шерсть сползала с огромной, вздутой туши слоями, обнажая пузырящееся, словно на костре мясо. Глаза несчастного создания потеряли целостность и теперь стекали по меняющей очертания морде. Грозный вепрь опростался из всех отверстий — из пасти его вытекали кишки, а пятачок покрывался какими-то стремительно растущими опухолями. Руки Гэла почти потеряли чувствительность от холода, голова болела от прилившей крови, а он все продолжал смотреть вниз, на то, как могучий властитель лесов превращается в окровавленный скелет в луже из собственной плоти и внутренностей.

Лишь когда весь кабан растекся по сверкающему, будто водная гладь в солнечный день дну пещеры, Гэл осознал, что все это время он не переставал кричать от чудовищности разворачивающейся перед ним сцены. С трудом взяв под контроль разъезжающиеся ноги, он поднялся, выпрямился и совершенно по-новому взглянул на окружающий его мир. Он уже видел, как его отец разлагался заживо после ранения в ногу, он видел, как его мать истекает кровью, даруя жизнь его сестре, он видел, как люди сгорают заживо на кострах и как младенцев оставляют в снегах беспомощно верещать в ожидании смерти. Но Гэл не мог даже помыслить, что живое существо может без видимых причин превратиться в лишенную формы лужу.

Уже на спуске с холма он услышал какие-то попискивания. Раздвинув ветки кустарника, Гэл обнаружил неглубокую нору, в которой копошились голые розовые подсвинки. Он протянул руки к поросятам, и те принялись тыкаться пятачками в его пальцы, приняв их за соски матери. Схватив животных в охапку, Гэл радостно побежал обратно к сородичам, на путь, где лес был не так густ. Простые вещи сложились в его сознании, вытекли одна из другой, сформировавшись в новую мысль, элементарную, первобытную, как сама стихия. Жертва — и дары. Его рот беспорядочно двигался, подбирая новое слово для этого явления. И слово это было:

— Бог!

∗ ∗ ∗

Откуда-то издали раздался хищный голодный вой. Можно было подумать на собаку, но было в этом яростном, первобытном звуке что-то человеческое. Изломанные, уродливые тени посыпались с потолка, точно омерзительные перезревшие плоды. Вулко безразлично оглядывал жутких ампутантов, падающих на кафель с влажными шлепками.

— Ты же не думал, что я не подготовился к подобному? — устало оглядывал клоун подползающих тварей.

— Ты о чем? — Глассман по-птичьи вертел головой, по привычке пытаясь увидеть источник звука. Стефан с ужасом наблюдал за рваными, резкими движениями тварей. Изорванные уродливые лица со следами зубов плотоядно принюхивались, глаза, лишенные век яростно вращались в поисках цели.

— Не прикидывайся, я об этих…! — толстяк брезгливо кивнул на одну из фигур, что уже приземлила загнивающую культю в лужу кофе.

— Осторожно! — запоздало выкрикнул Малыш, когда тварь неожиданно проворно прыгнула на грудь Стеклянному. Тот свалился на пол вместе со стулом, его руки беспорядочно шарили по татуировкам на груди, но натыкались на мельтешащие конечности и щелкающие зубы. Следом на слепца прыгнули еще с десяток жутких калек. Голые кости, торчащие из обрезанных конечностей скользили в темной жиже из кофе и крови, пока твари тащили упирающегося Глассмана куда-то к выходу из вокзала, погребенного под ампутантами. Раздался громкий щелчок. Вскочивший было с места Вхлицкий вдруг дернулся, покачнулся и опустился лицом прямо в свои склянки. Его голова развалилась, будто гнилая тыква.

— Не упускай ее из виду! — раздалось из-под утекающей прочь груды тел, — Я не важен, важны только люди!

— Да, мой мышонок, останься с нами! — раздался все тот же поддельный женский голос из дряблого рта клоуна, а где-то на границе слуха комариным писком прорывался чей-то еще, бархатный, теплый, говорящий с толстяком в унисон. Серая фигурка, скрючившаяся у полки с журналами принялась разворачиваться, выкручиваться и медленно поползла по направлению к Малышу.

— Розария, детка, прикрой нас! И разбуди остальных — пусть поедят с дороги! А нам предстоит долгий разговор...

∗ ∗ ∗

— Отличный выстрел, Златовласка!

— Благодарю. Это его задержит, — ответил Вольфсгрифф, откладывая винтовку с сторону. С громким щелчком забрало шлема опустилось, и лицо Вальтера исчезло под черным хромированным железом. Внешняя челюсть угрожающе поблескивала многочисленными зазубринами и крючьями.

— Значит, этот — твой?

— Да, — раздался в ответ искаженный динамиком голос.

— Тогда — приятного аппетита! — ухмыльнулся Каниль, демонстрируя свой жуткий, острозубый оскал, — Эй, Валт, знаешь, что стоить дарить безруким детям на Рождество?

— Просвети меня, — даже микрофон не скрывал раздражения в голосе координатора.

— Это неважно! — крикнул Пес, съезжая с холма на теле своего мерзкого слуги, используя того на манер сноуборда, — Они все равно не смогут открыть подарки-и-и!

— Увидимся по ту сторону Бездны! — бросил Вальтер своим соратникам, и за спиной у него заревели турбины, закрепленные на экзокостюме. Синее пламя вырвалось из сопел и координатор, окруженный клубами дыма торпедой рванул в сторону вокзала.

— Ну что, девочки, стажерчик на нас! — ощерился Лодырь под маской, — Давно мечтал попробовать, каков он на вкус!

Бьянка презрительно взглянула на едока, после чего перевела взгляд вверх, ему за спину. Мауэр как раз успел обернуться, когда Карга обрушил тяжелый кевларовый налокотник ему на череп.

∗ ∗ ∗

Из поезда вытекло что-то огромное, черное, похожее на грязный моток слипшихся волос, вытащенный из слива ванной. Гадкая масса вспухала, пульсировала, разрастаясь в размерах. Ни Вулко, ни Мать, казалось, не обращали внимания на эту уродливую дрянь, пока тончайшие вездесущие нити опутывали их конечности, лица, лезли в ноздри, уши и рот. Оба лишь сосредоточенно смотрели на Малыша — уродливый клоун своим единственным, слезящимся глазом, и Мать — лишенная зрения, она, тем не менее, пронзительно сверлила Стефана бледной гладкой плотью.

— Что за…? — Земмлер попытался покинуть резко сужающийся радиус этой омерзительной черноты, но споткнулся о толстый перекрученный канат липкой дряни. Обернувшись, он обнаружил целую стену вихрящихся нитей у себя за спиной. Его крик заглушили мгновенно набившиеся в глотку грязные, воняющие канализацией волосы. Застревая в зубах, щекоча небо, они наполняли Стефана изнутри, растворяясь маслянистой жижей. Тонкие иглы протыкали зрачки, обматывались вокруг шеи и запястий, стягивали, скручивались, завязывались в узлы, поглощая Малыша целиком. Весь мир вокруг погрузился в черное вязкое болото.

∗ ∗ ∗

На дикой скорости Каниль скользил прямо по стенам, двигаясь параллельно земле. Конечности ампутанта-протеза шипели и пузырились, когда тот касался щедро усыпанного солью асфальта. На площади перед вокзалом между двумя автобусными остановками копошился клубок из тел. Фонтаны крови вырывались из его центра, заливая блестящую от соли парковку густой темной кровью, почти черной в ночном мраке. Андалузский Пес замедлился, пнул голову слуги, закрепленного на ноге, и тот с явной неохотой сполз на землю.

Где-то в середине бесконечно шевелящейся груды раздавались слабые стоны. Лупеску щелкнул пальцами, и уродливые твари брызнули в стороны, открыв его глазам изуродованное человеческое тело. Глассман все еще шевелился, неуверенно ощупывая себя. Красный, блестящий, он напоминал глазированное яблоко — кожа Стеклянного кровавыми ошметками валялась вокруг, свисала с когтей и зубов слуг.

— Вот он, значит, смотрящий за клиппотами! — насмешливо бросил Пес, наклоняясь к изуродованному, чьи дрожащие пальцы бесплодно ощупывали грудь и лицо в поисках сохранившихся знаков, — Не трать силы, они чисто работают. Я ожидал от тебя большего.

— Ты ничего не знаешь, — печально прокашлял Глассман, выплюнув какой-то сгусток, — Я на вашей стороне. Мы должны...

— Нет-нет-нет. Это я тебе расскажу, что мы должны! — Каниль упер палец, усеянный «перстнями» прямо в правый глаз Стеклянного, — Теперь я — новый бригадир. И если ты хочешь унести отсюда свою задницу — тебе придется передать мне и скипетр, и корону. А если не хочешь, — палец погрузился в глазное яблоко, блестящая поверхность натянулась и лопнула, — Я запью твой труп отличным кьянти!

— Разумеется. Я все понимаю, передел власти, да? — спокойно ответил Глассман, будто не было ни пальца в его глазнице, ни содранной, свисающей клочьями кожи, ни уродливых ампутантов, что подобно гиенам хищно кружили рядом с ним, подергивая шипящими от соли культями, — Так позови их. Позови их всех. Вот он…

Кисть Стеклянного как-то хитро извернулась, и из запястья выпрыгнула лучевая кость, слишком толстая для человека. Легко, словно хлебную палочку Глассман отломил ее и протянул Андалузскому Псу. Тот жадно схватил и завертел в руках нечто, оказавшееся примитивной флейтой в три дыры, сделанной, кажется, из кости животного.

— И что это? Это ключ? Как им пользоваться? — спрашивал Каниль, рассматривая нехитрый предмет.

— Это флейта. Сыграй на ней.

Гигант растерянно посмотрел внутрь кости, настороженно перебрал лады, потом возмущенно спросил:

— Что сыграть? Я не…

— Это так же просто, как убивать, — доброжелательно и немного устало ответил окровавленный человек, — Направляй воздух в амбушюр, зажимай лады, и из нее польется нежнейшая музыка…

Серая, без единой капли крови флейта примкнула к губам Каниля. Презрительно скривившись, он на пробу легонько дунул внутрь. Трубный, несоизмеримый с размерами инструмента звук разогнал тишину опустевшей привокзальной площади. Резонируя от стен, проносясь по узким улочкам, взбираясь по лестницам и пандусам, он летел к холму, от которого спустя секунду раздался дикий грохот, словно рушились горы. Асфальт пошел трещинами, брусчатка лезла наружу, здания покосились, замигали фонари, а потом пришла взрывная волна, разбросавшая ампутантов и слегка тряхнувшая Лупеску.

— Ну, и что теперь? — здоровая нога Пса пнула скальпированное тело.

— А теперь, — безгубо улыбнулся Глассман, — Они идут сюда.

∗ ∗ ∗

Последнее оставшееся стекло разлетелось, когда экзокостюм Вальтера влетел в панорамное окно закусочной вокзала. С искрами и визгом металла он скользил по кафелю к безжизненно осевшему телу Ярослава. Где-то на периферии зрения Вольфсгрифф заметил какой-то черный вихрь, но сейчас это не имело значения. Все его мысли, эмоции даже зрение сосредоточились в одной узкой точке. И этой точкой был Вхлицкий.

Врезавшись всем весом в бородача, координатор навалился сверху, будто любовник. Подобно пауку он принялся опутывать пока еще неподвижного Поврежденного металлическим тросом. Жужжали лебедки, затягивая леску, разрезая кожу и мышцы, скрипя по костям, отделяя сухожилия и хрящи, шинкуя тело Ярослава.

Вальтеру даже стало на мгновение грустно — неужели все было так просто? Неужели бессмертный воин, швырявший его, как щенка по всему контейнеру мусорного пресса, теперь смирно лежал у его ног, позволив себя опутать, словно муху?

Вдруг жужжание лебедки умолкло. Форсунки закашляли, сочленения заискрили. По спине полилось что-то маслянистое и холодное. Разделенная надвое голова бородача принялась издавать какие-то непонятные звуки. Попытавшись пошевелиться, Вольфсгрифф осознал, что костюм ему не подчиняется. Каждое движение стоило невероятных усилий, гидравлическое усиление пропало, сигналы спинного мозга больше не улавливались экзоскелетом.

«Вот теперь все как надо!» — удовлетворенно подумал Вальтер, наконец, идентифицировав странный квакающий звук из разорванной пасти Поврежденного. Тот явно силился что-то сказать.

— А...аи...ал!

— Что? — машинально переспросил координатор.

— А...ак..и знал! — продолжая смеяться, повторил Вхлицкий. Его череп срастался прямо на глазах, сочленяясь отростками кожи, слипаясь разрозненной кашей мозга.

— Знал что?

— ..то мофг инженера мне ...игодится! — ухмыльнулся бородач своей разъезжающейся в стороны двустворчатой челюстью.

∗ ∗ ∗

Сородичи встретили Гэла радостными выкриками. Сегодня у костра наконец-то воцарилось сытое, довольное веселье. Всех поросят сразу убивать не стали — оставили двоих на потом — чтобы в пути не умереть с голода. У ослабевшей Эа наконец-то появился румянец на щеках. Глядя, как та уплетает за обе щеки порцию горячего нежного мяса, Гэл не мог не улыбаться, несмотря на бесконечную тошноту и головную боль. Его тело отторгало пищу, извергая съеденное на снег, голова раскалывалась от чудовищной боли, казалось, будто кто-то вгрызается зубилом в основание черепа, пытаясь провертеть в нем дыру.

К ночи все стало хуже — бедняга катался по земле, пытаясь унять боль и оглашая округу нечеловеческим воем. На снегу за ним оставались окровавленные следы — целые пласты кожи слезали с юноши, точно кожура с перезрелого фрукта. Волосы выпадали целыми клочьями, скатываясь во влажные гадкие комья. Эа, рыдая, ползала за братом, с трудом подволакивая свои немощные конечности, и умоляла его перестать.

Остальные сородичи отодвигались от Гэла подальше, боясь, что их может постичь та же участь. Наконец, несчастный затих — он лежал в буром от собственной крови и волос сугробе, скрипя зубами. Аал оттащил упирающуюся сестру прочь, обратно к костру, оставив Гэла наедине с его судьбой. Снег мягким покрывалом ложился на голые, блестящие от сукровицы плечи и ребра, как бы укрывая жуткое зрелище от глаз племени. Никто не ждал, что охотник доживет до утра. Но они ошибались.

Гэл разбудил племя пронзительным визгом костяной флейты. Абсолютно голый, гладкий, лысый и розовый, он напоминал новорожденного. Все еще слишком слабый, чтобы стоять, он собрал вокруг себя соплеменников, чтобы рассказать им о боге. Его шепот хрустел ледяным настом, шелестел ветками и свистел вьюгой, проникая в уши и сердца сородичей. Он рассказывал о пещере, где обитает нечто столь могущественное, что способно уничтожать плоть за мгновения и приносить щедрые дары в обмен на чужую жизнь. Гэл видел в глазах своей общины страх и неверие, но вот Аал слушал очень внимательно, видно было, как тот расправил плечи, как морщины на лице разгладились — вожак почуял, что впереди забрезжила надежда.

Первой жертвой стал один из двух оставшихся подсвинков. Визжащее животное Гэл собственноручно сбросил в дыру, пока соплеменники вокруг сосредоточенно пережевывали крупными зубами новые непривычные звуки — слова молитвы. Визг потух в черном зеве холма, и никто не осмеливался подойти слишком близко, поглядывая на безволосого, покрытого непривычно розовой и гладкой кожей соплеменника, ставшего первым жрецом.

Птичье гнездо, полное желтых крапчатых яиц обнаружилось сразу за кабаньим логовом. Похоже, ночная вьюга стащила его с ветвей, и теперь оно лежало на снегу, нетронутое, незащищенное, словно в дар несчастному оголодавшему племени. Счастливые сородичи Гэла высасывали жидкий белок из скорлупы, благодарно вознося хвалу неизвестному божеству, поселившемуся внутри холма. И только облысевший за ночь новоиспеченный жрец, теперь совсем не похожий на своих соплеменников тяжелым взглядом сверлил пустоту перед собой. Перед его глазами маячила маленькая, покрытая шерстью фигурка, растекающаяся лужей, многократно отраженная в стенах пещеры.

∗ ∗ ∗

Стефан с отвращением отплевывался, пытаясь избавиться от кислого привкуса черной дряни, уже совершенно автоматически — никаких слипшихся волос вокруг не было. Как не было и вокзала. Кафельный пол, кабина поезда, высокие потолки, закусочная — все пропало и сменилось какой-то смутно знакомой обстановкой. Мольберт, холсты, баночки с краской, потасканный коричневый диван и окно, из которого почему-то ярко светило солнце. А на диване…

Земмлер сам не понял, почему так тоскливо и приятно защемило сердце, когда его взгляд встретился с зелеными лучистыми глазами невысокой черноволосой женщины. Какая-то, одновременно совершенно ему незнакомая и до боли родная, она сидела на диване, скрестив руки на большом круглом животе, где набиралась сил чья-то новая жизнь.

Рядом с ней, тяжело дыша, отирал пот со лба одноглазый толстый клоун.

— Кто вы? — хрипло, все еще не придя в себя до конца, спросил Малыш. Голова кружилась, все окружающие его предметы — рисунок белочки на ветке, фигурка Халка на полу, папин пиджак на вешалке — все казалось размытым, поблекшим, точно овеществленное воспоминание из далекого прошлого. Единственным четким объектом были Вулко и Ирина… Стоп! Откуда всплыло это имя? Кто такая Ирина?

— Разве ты не узнаешь меня, мышонок? Я — твоя мама, дорогой! — улыбнулась женщина и приглашающе протянула руку. Стефан не пошевелился.

— Нет, моя мама давно мертва! — отрезал Витя, тут же удивившись — ведь с Ирмой Земмлер он пересекся на кухне всего лишь два дня назад. Голова закружилась, глаза слезились от лезущих в них черных волос, — Стоп! Моя мать жива! И вы — не она! Это все иллюзия!

Он попытался скосить глаза, как его учил Вальтер — верный способ распознать клиппотическую иллюзию, но у Малыша ничего не получилось. И уж точно никакой иллюзией не могли быть воспоминания, вползавшие непрошеными гостями в разум — как он идет с этой женщиной по парку, как она на его глазах кормит белочку, как она раскалывает копытами грудную клетку какого-то дядьки с автоматом…

— Мышонок, ты не понимаешь. Все они были лишь суррогатом. Кормилицами, но не более того… Твоя настоящая мать — это я. Мать всех вас. Мать матерей.

И снова голова мальчика Вити раскалывалась от бурлящих видений и женских лиц, сменяющих одно другое, пока его глазам не предстала жутковатая картина того, как безликий манекен врезается в стойку с журналами на вокзале Крайбурга.

— Так ты…

— Да, Малыш. Мать всех чудовищ, — скромно улыбнулась Ирина или кто-то, принявший ее облик. Гладкие, блестящие в ярком солнечном свете ноги переплелись, как переплетались личности в теле Земмлера — мальчик Витя, Стефан, Оскар, Эразм, Гвидо, Максимиллиан, Арман Жан, Константин, Мухаммед, Геркулес, Александр, Зигфрид, Израиль, Гильгамеш, Сехен, Аанг и сотни других имен, те, которые уже не произнести человеческой гортанью.

— А я… — ошеломленно прошептал он.

— Да. Мой первенец. И только тебе по силам прекратить эту бесконечную войну, милый, — рука серого, лишенного лица манекена ласково провела пальцем по черным космам, свисающим с головы Стефана до самого пола.

— Войну? Это не война, это агония! — произнес Витя на незнакомом языке слова, которые ему никогда не предстояло услышать.

— Именно так, дорогой мой. Так не лучше ли остановить все это? Стереть, наконец, границу между прошлым и будущим и дать шанс всем нам остаться в настоящем? — произнесла на древнеарамейском Ашера, гладя свой голый беременный живот.

— Да, Мышонок. Пора это все остановить, — грустно подтвердил толстяк рядом, все еще остающийся собой, — Ты был рожден именно для этого. Сделай то, что должен.

Из единственного глаза клоуна потекла слеза, смазывая грим, но Вулко, ничуть не стесняясь ее, продолжал смотреть в глаза Малышу.

— Посмотри, во что я превратился… Я лишь хотел, чтобы мои близкие снова были с нами. Хотел все вернуть. И ты это можешь. Ты помнишь Марго? Вальтер мог бы воссоединиться с ней вновь! — уговаривал клоун, не отрывая тяжелого взгляда от собеседника, — Это ведь ты должен был казнить Боцмана, да? Старый стервятник все устроил как надо. А ты ведь можешь все вернуть. Вернуть его, вернуть ту девчонку, которую на твоих глазах загрыз едок, вернуть жену Боцмана… Их всех. Моих, твоих близких. Тебе просто нужно сделать то, для чего ты был рожден.

— Ты — единственный, мой дорогой! — протянуло к нему руки безликое серое создание, по отсутствующим чертам которого прокатывались полупрозрачными волнами чужие лица, лица женщин, незнакомых Малышу, но вызывающие сильнейшее, болезненное дежавю, — Тебе нужно лишь уничтожить эту клеть, и все, кто был любим, все, кто покинули мир, вырвутся на свободу! Давай же, Мышонок!

Черными щупальцами волосы Вити тянулись к тощей бледной шее существа. Он и сам не заметил, как его зубы коснулись серой плоти. Челюсти принялись смыкаться сами собой, и лишь какие-то жалкие остатки человеческой воли останавливали его от укуса.

— Ну же, родной мой! Решайся! Выпусти меня! Не думай ни о чем! Нет ничего важнее нас!

«Нет!» — мысленно возразил Стефан, смахивая с лица черные, стремительно укорачивающиеся волосы, после чего гаркнул вслух, так, что стекла в окнах зазвенели, — Нет ничего важнее людей!

— Старый стервятник! — раздраженно воскликнула Мать Матерей, — Тебе придется сделать предначертанное! Это твоя функция! Ты — ключ, я — врата! У тебя просто нет другого выхода! Мы можем ждать вечность, осыплются горы, распадутся империи, еще миллионы канут в Бездну, но Розария не отпустит тебя, пока ты не выполнишь свой долг!

— Давай, пацан! — осклабился Вулко, — Ты не выйдешь из кухни, пока не доешь свой ужин!

Стефан огляделся — комната стремительно теряла очертания, превращаясь в бесконечный черный вихрь, где неизменными оставались лишь его родители и он сам. А вокруг, истончаясь грязными скисшими нитями, словно волосы в сливе ванной, сжималась, выгибалась и бурлила плоть его единоутробной сестры.

∗ ∗ ∗

— Кто идет сюда? — недоуменно закрутил Каниль своей лысой башкой.

— Клиппоты. Ты же хотел власти над ними? — прохрипел Глассман, — Так давай же, подчини их.

— В смысле? — обычно самоуверенное, глумливое выражение лица Андалузского Пса сменилось недоуменным и глупым, — Они же подчиняются тому, у кого флейта, верно? Ну, отвечай!

Здоровой ногой Лупеску огрел лежащего по ребрам, чем вызвал приступ натужного кашля. По мере того, как текущее по улицам шипение и грохот нарастали, кашель превращался в каркающий, натужный смех.

— Какого хрена, Стекляшка? Ты что, развести меня решил? Тогда это будет последним, что ты сделал в своей жизни.

Смех прервался резко, словно кто-то обрубил звуковую дорожку. Окровавленное тело вскочило на ноги, сделало пару неуверенных шагов и направилось к Псу. Тот отступил на несколько шагов, врезаясь в ряды своих ампутантов.

— Глупый, глупый Пес, — покачал головой Стеклянный, — Ты и правда думал, что все будет так просто? По твоим обычным тюремным законам? Подмял пахана — подмял всех? Здесь так не работает.

Медленно, оставляя кровавые пятна, скальпированная фигура приближалась к ошеломленному Поврежденному. Вместе с ним приближалась и чудовищная какофония, несущаяся по улицам баварского захолустья, подкидывая в воздух черепицу крыш и обрушивая стены.

— Ты думал, что сможешь победить меня, всего лишь содрав шкуру? — похожий на недоношенного зародыша Глассман печально покачал головой, — Ты думал, что все дело в ней? Я срезал с себя кожу и мышцы, многократно, раз за разом, нанося новые и новые знаки Бездны на кости, органы и даже на мозг. Это было монотонно, долго, трудно и болезненно. Вот какова цена власти над клиппотами, которых я сотворил.

— Но тогда зачем… — выдохнул Лупеску, пятясь в гущу своих слуг.

— Все просто, — ответил скальпированный, выдергивая кость из одеревеневших пальцев Пса, — Без губ очень трудно играть на флейте.

Каниль беззвучно шевелил ртом, словно подбирая достойный ответ, когда из-за спины Стеклянного вырвалась, щелкая челюстями, щерящаяся торчащими конечностями, источающая омерзительный смрад волна и накрыла обоих.

∗ ∗ ∗

— Ну, что, детка, это точка невозврата, — со значением произнес Марсель, осматривая лежащего без сознания едока.

— Точка невозврата была раньше. Когда ты решил быть со мной! — весело отозвалась Авицена, глядя с возвышения на город, наводняемый клиппотами.

Разных форм и размеров, они кишели на улицах, наполняя воздух жуткими криками, скрежетом и невыносимым смрадом. Чудовищные гиганты медлительными хамелеонами ползли по стенам, паукообразные твари переступали через здания, катилась по брусчатке волна черной жижи, а где-то вдалеке, как источник невообразимой мерзости пульсировали, обманывали зрение парящие над холмом руины часовни. Ветер сменился, и облако нестерпимой, много лет копившейся вони налетело на оперативников. Бьянка, привыкшая в мединституте к любым запахам не выдержала и прикрыла нос рукой.

— Где нам его искать? — обратилась она к Карге, пытаясь перекричать разноголосицу шумов, доносившихся от привокзальной площади.

— Нужно попробовать… Закрой уши! — внезапно выкрикнул Курд, ложась на землю, прижав руки к голове. Зимницки не хватило лишь секунды — той самой секунды, которую она потратила на созерцание взметнувшейся от обезумевшего поезда фигуры. Истерзанный кусок мяса завис в облаке соляного снега на неподвижных крыльях. Смазанное, словно обрубленное топором лицо повернулось к Бьянке, взглянуло ей куда-то прямо в сердце, и из рваной дыры с подгнившими краями полилось нестерпимо прекрасное и тоскливое пение.

Авицена уже подносила табельный железный нож к своей яремной вене, когда боковым зрением уловила, как ее возлюбленный впечатывает тяжелый кулак ей в челюсть.

Карга поправил наушники, прислушался и прибавил громкость. Нарочито писклявый вокал Бона Скотта напрочь заглушал пение клиппота. С досадой курд оглянулся на Бьянку — теперь придется действовать в одиночку. Со стоном ритуалист принял в себя сыворотку, после чего, взяв брошенную Вальтером винтовку, ринулся вниз по насыпи — на улицы города, превратившиеся в фон для картин, достойных пера Босха.

∗ ∗ ∗

— Что ты там шепелявишь? — раздраженно ответил Вальтер, надеясь выгадать себе несколько секунд, необходимых, чтобы покинуть экзокостюм. Все равно он был не основной частью плана.

Ярослав не удостоил Вольфсгриффа ответом. Вытянув руку из-под острой лески, он легким движением нанес удар блондину под маску — туда, где под металлическим корсетом скрывался уязвимый, мягкий кадык. Координатор закашлялся, кровь попала под маску, затекла в ноздри, мешая дышать. Скованный теперь бесполезной грудой железа, он мог лишь наблюдать, как бородач без труда выпутывается из троса, как его раны затягиваются прямо на глазах, Дьявольский безумец неторопливо сбрасывал с себя нарезанную на лоскуты одежду, довольно улыбаясь себе в бороду.

— Мне правда жаль, что так получилось, — с усмешкой проговорил он и сдавил череп Вальтера через маску. Нестерпимый хруст наполнил все сознание координатора, он мог ощущать отдельное нажатие каждого пальца, каждую микроскопическую трещинку, которая разрасталась, превращалась в большую, соединяясь с другими. Кровь потекла по лезущим из орбит глазным яблокам, руки Вхлицкого дрожали от напряжения, работая как тот самый мусорный пресс, что стал причиной его поражения.

— Вот и все. Мы еще встретимся под мантией Короля! — скорбно проговорил безумец, когда череп блондина лопнул, а маска сплющилась в его руках. Тело в экзокостюме грузно осело на пол, будто потеряв форму.

∗ ∗ ∗

Ампутанты облепили своего хозяина, защищая Каниля от хлынувшего на улицы Крайбурга потока безумия, окружили его щелкающим, хрипящим, окровавленным комом, пока неисчислимые орды изготовленных Глассманом клиппотов сталкивались с армией тварей, привезенных Вулко на поезде.

— Кидала! — рыкнул Лупеску, вытягивая длинные татуированные руки из импровизированного форта и затаскивая Стеклянного внутрь, — Похоже, пришла пора тебе присоединиться к моему маленькому сонму бодхисаттв!

Твердый каменный лоб тяжело врезался в череп скальпированного, сминая нос, ломая надбровные дуги, выбивая зубы. Persona non grata номер один всех Спецотделов безвольно повис на руках бывшего едока. Тяжело перебираясь неповоротливым клубком, Андалузский Пес со своими слугами продвигался вперед, не обращая внимания на несущихся в атаку, шипящих от вездесущей соли avysso.

— Ты что-то сказал? — переспросил Каниль, уловив в оглушающем скрежете, шуршании, стуке и щелканье слабый шепот окровавленной фигурки в своих руках.

— Надеюсь, он догадается сам…

— Кто? До чего?

Но Глассман обессиленно повис на руках своего палача, пока тот стремительно приближался к огромной дыре прямо посреди склона холма, откуда уродливые твари текли бесконечным потоком.

∗ ∗ ∗

Сознание Гэла разрывали противоречивые, слишком сложные для его примитивного разума понятия. Пока его соплеменники переносили стоянку ближе к холму, таскали ветки, шкуры, разжигали костры, он сидел поодаль, прямо на снегу и задумчиво играл на флейте своей сестре, уснувшей у него на коленях. Добрая, спокойная и всегда немножко грустная малышка напоминала братьям их мать, погибшую при родах.

Как только еще влажный, голый новорожденный покинул утробу, всем стало ясно, что девчушка станет обузой для племени. Кривые, короткие и тощие ножки были, казалось, совсем лишены мышц. Эти отростки не шевелились совершенно, и дитя даже не среагировало, когда старшая из женщин племени грубо выкрутила одну из крошечных стоп так, что любой младенец завыл бы от боли. Но Эа молчала, оглядывая своих соплеменников умными внимательными глазками. Ее хотели бросить прямо там, рядом с потухшим кострищем — у несчастной не было ни единого шанса. Аал к тому моменту лишь две луны назад стал вожаком, сменив отца, погибшего на охоте, и еще не умел думать, как лидер племени. Он пожелал оставить родную кровь в живых, еще не понимая, какой та станет обузой.

Теперь же Гэл видел в глазах брата сожаление и злобу, когда тот переносил Эа на собственных плечах к новому месту стоянки, или когда он делился с девочкой едой. Теперь, полностью ощутив ответственность за общину на своей шкуре, он понимал, что больной ребенок — не просто трудность, но настоящая угроза всему племени. Это же понимал и Гэл.

∗ ∗ ∗

Карга осторожно пробирался к зданию вокзала под прикрытием чахлых кустарников, хаотично облепивших насыпь и белого соляного тумана, от которого першило в горле. Микроскопические кристаллы попадали в глаза, от чего они беспрестанно слезились. Густая черная борода поседела, придавая смуглокожему курду сходство с мудрым имамом.

Уже у самого поезда, чьи окна были вывернуты, изогнуты и истерзаны многочисленными детьми Matka, Марсель запоздало почувствовал на себе чей-то взгляд. Если бы не «Адские Колокола», гремевшие в наушниках мощными гитарными запилами, он бы, возможно, успел среагировать, но пение мясной туши в небе лишало ритуалиста одного из пяти чувств напрочь.

Пламя, занявшееся само по себе прямо на груди зацепило бороду, наполняя воздух смрадным дымом от горящих волос, болезненно опаляя лицо и ноздри. Вспомнив тренировки Иностранного Легиона, Карга мгновенно упал на землю и закатился под поезд, попутно сбивая пламя. Краем глаза он увидел две маленькие обугленные ножки, что шлепнулись на землю рядом с вагоном, под которым он скрылся. Черные, пышущие жаром ступни зашипели, коснувшись соли.

Сожженный младенец неуверенно сделал пару шагов в одну сторону, потом в другую, пока Марсель лежал на шпалах, стараясь не дышать. Но клиппоты всегда чуют человека — оперативник не сомневался, что омерзительное дитя лишь играет с едой.

Одноглазое личико, такое же черное и обугленное, как и все тельце, появилось неожиданно. Череп первого из Ифритов пересекала кривая трещина, раскалывающая голову надвое, выпуская наружу дым и горячий оранжевый свет. Обгоревшее лицо младенца казалась застывшей безразличной маской, но всем своим естеством Марсель ощущал, что клиппот глумливо ухмыляется. Тоненькая младенческая ладошка легла на блестящий железный рельс, и металл покраснел, раскалился, передал жар колесам вагона, а те, в свою очередь, и всей конструкции, запирая Каргу внутри импровизированного «сицилийского быка». Кислород выгорел почти мгновенно, заменившись черным, удушающим дымом, струящимся из тела обугленного ребенка. Марсель чувствовал, как на неприкрытом лице и руках вздуваются, готовые вот-вот лопнуть волдыри, а синтетический костюм липнет к коже, собираясь приплавиться к ней навсегда.

— Прочь, слуга Иблиса! — прохрипел Карга, обдавая личико Ифрита из портативного распылителя, но клиппот не реагировал, лишь миниатюрные кристаллики соли осели на лице древнего монстра. Ползти оказалось невозможно. Деревянные шпалы — дань традициям этого захолустного городишка — щерились оранжевыми трещинами, распаляясь изнутри, прикипая к телу оперативника.

Прикрыв руками лицо, курд принялся из последних сил молиться. Слова оставались беззвучными — дышать под поездом было нечем. Внимательный глаз-уголек неотрывно следил за смертью человека, а миниатюрные ручки продолжали нагревать рельсы.

И вдруг поезд взлетел. Чудовищная металлическая груда оторвалась от земли, словно пушинка и зависла над Марселем. Тот, воспользовавшись ситуацией, перекатился прочь через дальнюю от клиппота рельсу, оставившую ему на спине горящую полосу. Вагон держала в руках Осадная Башня — клиппот, которого Глассман натравил на Спецотдел.

Слепая, непрестанно щелкающая зубами туша будто бы только этого и дожидалась. Шкворчащие от потекшего жира огромные руки с размаха опустили целый вагон на первого из Ифритов, погребая того под раскаленной грудой железа, примяв ее сверху своим весом.

Карга, преодолевая боль, притупленную действием Сыворотки, вскочил на ноги и направил винтовку туда, где у сшитого вручную клиппота должно было находиться лицо, готовый в любую секунду выстрелить. Осадная же Башня будто не замечал ритуалиста, продолжая сосредоточенно заваливать обугленного младенца всем, что попадалось под руку — плитами платформы, шпалами, кусками рельс, дверями вагонов и обломками вокзала, явно твердо вознамерившись любой ценой оставить уродца погребенным под завалами.

Совершенно машинально кивнув слепой туше, Марсель обогнул поезд по широкой дуге и двинулся к вокзалу.

Где-то на периферии зрения происходило немыслимое. Несколько дриад ожесточенно втаптывали в брусчатку разросшегося до размеров небольшого танка Торопыгу. Тот, составленный из бледных стариковских тел с чмоканьем всасывал в себя одну за другой, но на подмогу бешеным фуриям спешили новые помощницы.

Между зданиями на длинных ногах переступал чудовищный Тролль, с боках которого свисают лохмы его закрепляющих мантий, а над головой у него вьется, вырывая осколки черепа по кускам, бесконечный рой Зубных Фей.

Жуткие, похожие на истерзанных персонажей детской телепередачи беспощадные Друзья вчетвером растягивали в стороны изломанные конечности какого-то неопознанного Марселем рукотворного клиппота. С громким чмоканьем его кривые лапы оторвались, и Друзья повалились на спины, не спеша вставать и покатываясь со смеху.

С десяток Парезов облепили круглую тушу гигантского разожравшегося Похитителя Детей. Забираясь через многочисленные отверстия в тулово клиппота, они вытягивали наружу бесконечные языки и органы, потроша его заживо.

На улицах Крайбурга царило настоящее побоище, но Карга целеустремленно двигался к единственному не заваленному обломками зданий и телами растерзанных avysso входу на вокзал — навстречу Стефану.

∗ ∗ ∗

— В эту игру можно играть и вдвоем! — услышал за своей спиной Вхлицкий холодный невозмутимый голос блондина.

Сопровождаемый скрипом и скрежетом, Вальтер стаскивал с себя испорченный, бесполезный теперь экзокостюм. Больнее всего вышло с позвоночными иглами — он и не представлял, что Волкодавам приходится терпеть такое каждый раз после боевых операций — тело координатора само по себе конвульсивно подергивалось, когда тончайшие сенсоры покидали его позвонки.

— Ну, и что теперь? — лениво спросил Ярослав, готовясь к битве. В его желудке бурлили, разлагаясь на знания, умения и рефлексы мозговые жидкости солдат, рукопашников, наемных убийц — всех, до кого Алый Принц смог дотянуться. С усмешкой глядя на то, как Вальтер с холодной злобой в глазах сжимает кулак, унизанный перстнями, он уже знал путь к своей победе. С невольным сочувствием Вхлицкий поинтересовался, — Неужели и ты проклят и неспособен вернуться в Тронный Зал?

— Мед полезен для здоровья! — неопределенно и не к месту сообщил Вальтер. Кажется, у того повредился разум после превращения мозга в кровавую кашу.

— Как скажешь, — развел руками Вхлицкий, готовясь принять первый удар. Он оторвет блондину руку, едва тот выбросит кулак вперед. Нужно лишь пропустить один удар. Удар, который на дикой скорости несся к лицу бородача, со свистом рассекая воздух. В последний момент перед столкновением Ярослав с удивлением отметил, что лицо блондина как-то поблекло, изменилось, спрятавшись за призрачными образами пяти покрытых язвами и струпьями лиц, когда железные перстни в виде тигриных, львиных и медвежьих голов врезались ему в челюсть.

Клиппоты, заключенные в Пастях Забвения воспротивились было, встретив перед собой Поврежденного, поползли назад, пытаясь влезть в голову своего носителя, но Вальтер не первый день таскал эти побрякушки. В то короткое мгновение, пока губы Вхлицкого лопались, а зубы дробились на осколки, мозг Вольфсгриффа выстраивал прочную стену, нерушимый бастион воли, о чьи укрепления разбилась отнимающая разум волна. Незримые, питающиеся когнитивными связями клиппоты растерянно потыкались в непроницаемый барьер и голодные, подгоняемые договором, скрепленным кровью, накинулись на нежеланный, безвкусный, но все же съедобный разум Ярослава.

Тот глупо пучил глаза и нелепо сучил конечностями, приземлившись спиной на вздыбившийся кафель вокзала, пока Вальтер с тупым упорством автоматона вколачивал безумцу нос и челюсть глубоко в череп, стараясь не трогать глаза.

Лишь когда голова почти отделилась от тела, а позвоночник рассыпался мелкими осколками, Вольфсгрифф остановился.

— А теперь — финальный штрих! — крякнул блондин, стряхивая измазанные кровью перстни с пальцев. Из кармана координатор достал смартфон, ткнул пальцем в кнопку, но индикатор не распознал отпечаток. Выругавшись, Вальтер извлек из нагрудного кармана рубашки упаковку бумажных салфеток и тщательно протер руку, прежде чем вновь попытался разблокировать телефон. С приятным щелчком тот наконец допустил своего хозяина в меню. Быстро что-то найдя среди бесконечных чатов мессенджера, координатор нажал на кнопку воспроизведения и быстро, стараясь не смотреть на экран, отвернул телефон в сторону пузырящегося кровавой пеной ополовиненного лица Ярослава.

— Давно хотел тебя кое с кем познакомить! — осклабился блондин, почти прислоняя дисплей к выпученным глазам Вхлицкого, а из динамика тем временем раздавался каркающий, искаженный многочисленными помехами, смех.

∗ ∗ ∗

Словно сплетенный из бесформенной изломанной плоти таран, Каниль в клубке тел прорывался сквозь редеющий поток клиппотов. Столкнувшись с тварями, которых изрыгнул поезд, они погрузили город в нескончаемый хаос жестокой бойни. Черная кровь, серая плоть, ошметки чужих мыслей, крики, возгласы и нескончаемое шипение наполняли воздух, налипая на распадающиеся тела ампутантов — по мере приближения к образовавшейся в склоне дыре они отваливались, отмирали, как подвергшиеся некрозу органы, разорванные когтями, растворенные кислотой и сожженные пламенем пополам с солью.

Когда Андалузский Пес вносил Глассмана на руках в пещеру, единственным оставшимся слугой был протез — лишенный головы и полутора конечностей, он спотыкался и запинался о каждую кочку, пока Лупеску неловко, пошатываясь, заходил внутрь холма, увенчанного искаженной, перекрученной, застрявшей в пузыре не-пространства и не-времени часовни.

Тяжелый металлический привкус воздуха царапал язык, пока бывший едок осторожно шагал по темному широкому тоннелю, испещренному бесконечными разноразмерными норами—полостями, в которых Стеклянный хранил сочлененных, сшитых и собранных своими руками клиппотов.

— Привязка на хозяина. Хитро, не поспоришь! — обратился Лупеску к лежащему на сгибах локтей скальпированному человеку. Тот не отвечал — видимо, был без сознания, — Ничего, сейчас у нас будет много времени. Вполне достаточно для того, чтобы имплантировать тебя в мое тело. Целиком. Такой хлюпик, как ты должен поместиться. Интересно, я получу миллион долларов, как первый беременный мужик? Кстати-кстати, знаешь, что общего у залетевшей малолетки и зародыша у нее внутри?

Не дождавшись ответа от своего безмолвного груза, Каниль завершил шутку:

— Они оба думают «Мать меня убьет!»

Безмятежный гиений смех разнесся по тоннелю, многократно резонируя в бесконечных дырах и полостях.

∗ ∗ ∗

Голова раскалывалась. Казалось, будто мозг пересох, скукожился и теперь беспорядочно колотится о стенки черепа. С трудом Авицена разлепила глаза, чтобы обнаружить себя в полной темноте. При попытке встать она ощутила, что ее сдерживают какие-то путы. Тонкие шнуры врезались в щиколотки и запястья, сковывая ее движения, стягивая конечности до холодного одеревенения — так, что пальцем не пошевелишь.

Когда глаза немного попривыкли к темноте, Бьянка с ужасом поняла, что находится в каком-то незнакомом месте — толстая балка, деревянный потолок и запах прелой соломы наводили на мысли об амбаре. Откуда-то из угла хищно блеснули чьи-то линзы.

— А я все ждал, когда ты очнешься, — Зимницки похолодела от ужаса, услышав гадкий, скрипучий фальцет едока, — Иначе было бы скучно.

Собрав всю волю, что еще оставалась в худой блондинке с раскалывающейся от боли головой, Авицена громко и четко приказала:

— Развяжи меня сейчас же! Где мы? Операция продолжается, мы должны быть там!

— Да-да, ваша маленькая с этим грязножопым арабом операция, я понял! — закивал Лодырь, спрыгивая с каких-то ящиков, — Видишь ли, у нас тоже с Лупеску «операция». И ты в уравнение не входишь.

— Куда ты меня притащил? Где мы? — продолжала излишне четко спрашивать Авицена, надеясь, что коммуникатор у Марселя тоже включен.

— Утащил тебя подальше от той воющей штуки. Мы же не хотим, чтобы ты убила себя сама? — глумливо мурлыкал Мауэр, подползая к телу девушки.

— В каком смысле? Мы все еще из одной организации, забыл? — не сорваться на визг стоило Бьянке большого труда.

— Ты так старательно проговариваешь буквы… Надеешься, твоя обезьяна тебя услышит? — омерзительно теплая гадкая рука коснулась груди Авицены, пошарила под разгрузкой, болезненно ущипнула за сосок и достала коммуникатор, — Так давай его вызовем на связь. Мне тоже есть, что ему сказать.

∗ ∗ ∗

Внутри здания вокзала было на удивление спокойно. Казалось, какая-то неведомая сила защищает эти многократно проломленные стены от вторжения вечно голодных тварей.

Марсель осторожно перешагивал через раздробленные поездом плитки. Какой-то частью сознания он успел заметить многократно повторяющийся символ на кафеле — точно таким же его обучали запирать простейших клиппотов. Где-то за столиками бесполезной грудой железа валялся пустой экзокостюм Вальтера — точно гигантский металлический паук сбросил старый хитин в процессе линьки. Самого координатора поблизости видно не было. И все же Карга чувствовал присутствие кого-то бесконечно злобного и хищного.

Это ощущение наполняло воздух, пульсировало своей пустотой и неправильностью. Опытный ритуалист чувствовал это всем своим существом — по мелкой дрожи воздуха, по еле заметным теням на периферии зрения, по тяжелому, затхлому запаху и по едва слышному гулу, сопровождавшему соприкосновение двух измерений. Будь у Карги с собой индикатор, было бы проще найти источник этого странного чужеродного присутствия. Впрочем, наверняка обилие клиппотов снаружи сбило бы все показатели, но чутье Марселя сбить не мог никто.

Повинуясь никем невидимым линиям, пронзавшим реальность, следуя за потоками утекающего в чужую реальность воздуха, курд пробирался в глубину технических помещений за немногочисленными магазинчиками и кафешками провинциального вокзала. Свернув в очередной коридор под мигающие люминесцентные лампы, он увидел источник чужеродного присутствия.

Прислонившись к серой, увитой черными блестящими волосами двери, похожая на сломанную игрушку, у которой кончился завод, на полу сидела девочка лет одиннадцати. Белки глаз бессмысленно поблескивали, конечности беспорядочно дергались, а темные сальные волосы продолжали опутывать дверь за ее спиной. По неземному безымянному блеску этих ужасающих нитей Марсель безошибочно определил якорь для перехода. И кто бы ни был заперт там, в искусственном измерении, сплетенном из скисших волокон, Марсель не собирался оставаться в стороне.

Наскоро проверив распылитель и убедившись, что режим огнемета все еще исправен, Карга двинулся в сторону безжизненной фигурки в конце коридора. До цели оставалось всего несколько шагов, когда свет мигнул, и над головой у него раздалось чье-то злобное шипение. Кажется, неведомый враг говорил на чешском. Не успел ритуалист обернуться, как что-то гибкое, гладкое, похожее на манекен свалилось ему на голову.

∗ ∗ ∗

Бог перестал отвечать на молитвы. Скудные остатки пищи, что племя жертвовало жестокосердному благодетелю, не приносили никаких результатов. Господь молчал, ничего не предлагая и не требуя взамен.

Соплеменники с немым укором смотрели на Гэла, ожидая, что тот, как и в первый раз сотворит какое-то чудо, придумает нечто новое, что разжалобит молчаливого хозяина холма. Сам же Гэл тяготился своей ролью первожреца, даже не предполагая, чего от него ждут сородичи. Днями и ночами он сидел у дыры на холме, шепча внутрь все новые и новые слова, которых уже не понимал ни Аал, ни другие соплеменники. Временами в его голову прокрадывалась крамольная мысль — а что если это просто дыра в холме? Что если это просто какой-то невидимый огонь там, внизу, что уничтожает живую плоть, не имеющий никакой божественной природы, а лишь бесшумный и бесцветный аналог тех вспышек на небе, что поджигают деревья во время дождя? Что если и гнездо с яйцами, и подсвинки — лишь случайная удача? Гэл гнал от себя подобные размышления, но те, подобно ядовитым грибам, всегда проклевывались вновь.

Это произошло в одну из тех бесконечных ночей, когда Гэл уговаривал зияющую дыру посреди холма не дать его племени умереть от голода. Пожертвований не было вот уже несколько дней, и божество, само собой, отвечало взаимностью. Желудок Гэла, казалось, лип к позвоночнику, голова кружилась от голода. Он чувствовал, что это одна из последних его лун, если ничего не изменится. С тупым упорством он вглядывался в черный зев божества, подумывая — а не стоит ли самому прыгнуть вниз, закончить эти невыносимо длинные бдения, дав племени еще один шанс на выживание. Уже когда он наклонился над ямой, что вела в блестящий даже в темноте грот, за спиной раздался хруст ломающегося под чьими-то тяжелыми шагами наста.

Обернувшись, он увидел перед собой Аала. Малышка Эа, как всегда, сидела у него на плечах. Ее маленькое личико было расслабленным и беззаботным. Укрывшись шкурой и прижавшись к горячей спине брата, она спала, пока ее родич замышлял преступление.

Немой вопрос в глазах Гэла сменился гневом, когда тот увидел, что Аал, стащив сестру с плеч, заносит ее тщедушное тельце над дырой.

∗ ∗ ∗

Погрузив тело Вхлицкого на плечо, Вальтер осторожно пробирался вдоль стен мимо рвущих друг друга на части клиппотов. Вхлицкий, до того беспрестанно верещащий на одной высокой ноте теперь лишь тихо подвывал, пуская слюни на скотч, которым блондин примотал телефон прямо к лицу бородача. Лугат довольно хрюкал из динамиков, пожирая остатки разума через широко открытые глаза Ярослава с подрезанными веками. Вольсгрифф не смог бы дать четкого ответа — зачем он тащит на себе эту опустошенную оболочку человека из обезумевшего города — пожалуй, он просто счел мучения Ярослава пока еще недостаточными.

Если бы не мед, сознание координатора раскололось бы на тысячи осколков от происходящих вокруг, не предназначенных для людского глаза сцен.

Поющую тушу стащили на брусчатку и теперь раскатывали в кровавую кашу двое Пугал, терзая останки своими руками-граблями.

Кружась в бесконечном вихре рвали друг друга на части две стаи. Быстрые насекомоподобные Баньши вонзали свои бесконечные хоботки в громоздкие бесформенные тела Мороев, ловивших своих противников гнилыми смрадными челюстями, разбросанными по всей голове.

Ослиная голова Разнорабочего отлетела от взмаха заостренной лапы подергивающегося Снорка и приземлилась прямо под ноги Вальтеру, конвульсивно вращая черными глазами.

В огромном пузыре грязной воды похожая на медузу тварь с потрескавшейся фарфоровой маской на безликом тулове опутывала щупальцами полудохлую Игрулю.

С трудом избегая летящих во все стороны кирпичей и ошметков тел, блондин лихорадочно искал убежище, в котором он мог бы переждать побоище, пока не приедут ребята из Спецотдела и не перевезут Вхлицкого в Изолятор. А там уж Вольсфгрифф найдет способ вернуть бородачу разум, чтобы тот смог осознать всю глубину скорби Вальтера по Марго.

Наконец, за белым соляным туманом, за разлетающимися телами и обломками зданий его глаза выхватили огромный пролом посреди холма, который казался пустым и покинутым.

— Бинго! — негромко пробормотал он, не желая привлекать внимание тварей вокруг.

∗ ∗ ∗

Тоннель закончился. Внеся Глассмана в пещеру, Каниль огляделся. Абсолютная темнота не была ему помехой — глаза Андалузского Пса вот уже давно не были человеческими. С безразличным любопытством он обводил взглядом скругленные пузырчатые зеркала, окружавшие его со всех сторон, искажающие и отражающие его многократно.

— Гематит, — раздалось из безгубого рта изуродованного человека.

— Я бы даже сказал, что это красиво. Где ты откопал это место? — полюбопытствовал Лупеску.

— Это было давным-давно, — как-то отстраненно ответил Стеклянный, — Еще до того, как появились люди в их нынешнем виде. Один глупый юноша обнаружил карстовую пещеру, в которую свалился кабан. Прямо на его глазах несчастное животное превратилось в кипящую лужу плоти и костей. Юноше было невдомек, что грунтовые воды просачивались в стотысячелетние урановые глыбы, провоцируя термоядерную реакцию. Но тогда никто не знал о радиации, поэтому пещеру приняли за бога… И принялись приносить ей жертвы. К сожалению.

В голосе Глассмана Андалузский Пес с удивлением услышал дрожь и… слезы?

— Да ты серьезно? Главный ферзь Бездны расклеился прямо на моих глазах? — Лупеску громогласно расхохотался, а пещера послушно повторила каждый его звук и каждое движение, — Извини, ты меня просто вгоняешь в краску! Знаешь, давай-ка это закончим!

Обнажив заостренные резцы, Лупеску встал на четвереньки над Глассманом, роняя кислые слюни тому прямо на лишенное кожи лицо.

— Пожалуй, для начала я тебя просто проглочу. Вдруг этого будет достаточно для передачи собственности, — интимно, почти влюбленно шептал Каниль Стеклянному в окровавленную дырку, что осталась вместо уха, — Извини, но шутки про поглощение не будет. Похоже, я ни одной не знаю, а выдумать новую я, к сожалению, не могу.

— Не можешь? В смысле? — удивленно переспросил Глассман, из голоса которого неожиданно испарилась любая боль, усталость и надрыв — точно тот вел светскую беседу за бокалом вина.

— Ты же знаешь, мы не создаем ничего нового! — выдохнул Каниль, обдав лицо своей жертвы гнилостным смрадом.

— Так ты… клиппот? Ха! Тот самый пережравший едок, о котором я столько слышал? — перемежая свою речь смешками спрашивал окровавленный, с трудом сдерживая хохот, — Тогда… Уф… Подожди, мне есть, что тебе сказать!

— Ну? — настороженно переспросил звероподобный людоед.

— Ты же пропустил… Ах-ха-ха-ха! Впрочем, вряд ли ты фанат театрального искусства… Так вот, слушай:

— Неужто ли теперь судьба моя

Толпе потехою служить?

И честь, и диадема попрана моя!

И можно ль королеве с этим жить?

Не лучше ли созвать вельмож,

Что каждый на свинью похож,

Зажечь камин, поставить стол,

И чтобы каждый, кто пришел,

Отведать мог кусок тебя?

Жрать, ненавидя и любя?

А, впрочем, лучше я сама,

Хоть здрава, хоть сойдя с ума,

Свои кровь, плоть и кости поглощу!

И смертию своей я королевство снова окрещу.

Глашатаев призывы сгинут зря,

Под алой мантии шуршанье Короля!

Каниль отшатнулся, будто от удара. Встал на ноги, удивленно осмотрелся вокруг, словно не узнав себя в бесконечных искаженных отражениях. Поднял собственную ладонь и задумчиво осмотрел со всех сторон. Под многочисленными «перстнями», метками разных тюрем и банд, тайными знаками наркоторговцев и домушников пульсировала, поблескивая потом, такая близкая и такая аппетитная плоть.

— Ну что? — издевательски спросил Глассман, — Проголодался? Не стесняйся!

Недолго думая, Андалузский Пес засунул себе в рот пальцы правой руки и с наслаждением сомкнул челюсти.

∗ ∗ ∗

— Ты даже не представляешь, какую судьбу он приготовил для тебя! — увещевал жуткий клоун, жадно присасываясь к кислородной маске. С каждой секундой ему становилось все хуже — казалось, будто баллон в его ногах высасывает жизнь из громоздкой, обрюзгшей туши.

Сидевшая рядом Мать Матерей безразлично, автоматически наглаживала объемный живот. Ее движения становились резкими, бессмысленными, рваными. Голос, звучавший напрямую в голове Малыша выл пронзительно и истерично.

— Тебе придется сделать это. У тебя просто нет другого выхода. Отсюда вообще нет выхода, — вещала сама Бездна, транслируемая Матерью прямиком в сознание Стефана, — Розария держит крепко. Тебе придется выпустить нас. Всех нас. Нельзя прятаться от прошлого вечно. Все, что ушло, все, чего никогда не было — es ist jetzt Zeit, for us to shine! Poj?me, d?t?!

Буйствующий вихрь скисшей черной дряни сжимался, стягивал пространство и время в единую тонкую нить, бесконечно ускоряясь и скручиваясь. Малыш понимал — рано или поздно, ему придется выполнить приказ Бездны, и этот самый момент приближался вне зависимости от его желания. Мешались в кучу возможности, варианты развития событий, секунды, часы и годы. Розария спешно выискивала в диапазоне вероятностей ту линию, в которой Стефан, наконец, прислушается к шепоту Бездны в своей голове и раскроет Мать, выпуская весь омерзительный ворох кошмаров в мир людей.

∗ ∗ ∗

— Ты же не думаешь, что тебе это сойдет с рук, правда? — внутри у Авицены все переворачивалось от осознания грядущего, но девушка старалась держать себя в руках. Едва покажешь Мауэру свой страх — и тот, получив желаемое, завершит свою игру с жертвой раньше срока.

— Честно говоря, я почти уверен в этом, — с широкой улыбкой ответил Филипп. Его коммуникатор издал сигнал — рука в странной зубчатой перчатке извлекла устройство. Взглянув на экран, едок удовлетворенно кивнул, — Да. А вот и Гнида. Все по плану. Теперь я могу приступать.

Колючая ладонь легла на лице Бьянки. Под тонко плетеной кольчугой еле слышно жужжали какие-то механизмы, шипели какие-то трубки. Почему-то возникли ассоциации с заведенной бензопилой.

— Честно тебе скажу, я очень хотел опробовать эту разработку, — совершенно буднично разглагольствовал Лодырь, проводя странным устройством вниз по телу Зимницки, — Разумеется, максимальную эффективность оно показывает на клиппотах. Видишь?

Он ткнул себя пальцем в запястье, потом в живот:

— Катетеры проходят под лучевой костью, уходят в мышцы предплечья, а оттуда прямо в желудок. Без хирургического вмешательства не установить подходящий дренаж, но Сыворотка сглаживает шероховатости. Это даже почти не больно. Мне, разумеется.

Жужжа, ладонь поползла вниз, гадливо пробежалась по плоской груди, погладила живот и сместилась на талию. Со щелчком расстегнулся ремень на брюках и увенчанные зубцами пальцы нырнули под трусики.

— Надеюсь, ты не собиралась иметь детей?

Что-то щелкнуло, жужжание усилилось, и Авицена завизжала, чувствуя, как ее внутренности наматываются на острые железные зубцы перчаток. Оглушаемая собственными криками, она не видела ничего перед собой, все ее пять чувств слились в единое, бесконечное ощущение боли. Под облегающей тканью костюма разливалось что-то теплое и мокрое — моча или кровь, она не знала. Казалось, будто бормашина сверлит каждое из ее нервных окончаний.

Жужжание утихло, окровавленная рука Лодыря вынырнула из ее штанов — превратившиеся в бесполезные лохмотья, они открывали глазам что-то красное, беспорядочное. Почему-то в голову Бьянки прокралась непрошеная картинка — дымящиеся спагетти под соусом болоньезе — именно это напоминала окровавленная плоть, нарезанная тонкими полосками.

Едок погрузил два пальца в рот и сладострастно зачмокал губами, слизывая то, что налипло на зубцах.

— Одна беда с этими перчатками, — с досадой крякнул он, — Совершенно не передают вкуса. А теперь пора звонить твоему чуркобесу, пока ты не отключилась.

∗ ∗ ∗

Неведомый враг опутывал Марселя своими бледно-серыми холодными конечностями. Твердые, гладкие, как у манекена руки и ноги гнулись под невозможными углами, сдавливали ребра, выталкивали воздух из легких. Тонкие пальцы сосредоточенно искали кадык под кевларовым шейным корсетом.

Тыкая ножом за спину вслепую, Карга пытался достать того, кто висел у него на закорках, медленно сжимая кольца конечностей, точно голодный питон. Никто не дышал в затылок — на спину ритуалисту явно залез клиппот.

От недостатка кислорода в глазах темнело, колени становились ватным. Сопротивляясь изо всех сил подступающему забвению, оперативник медленно оседал вперед.

Вдруг позади раздался оглушительный хлопок. Каргу с силой отбросило вперед, спину чем-то осыпало. Давление отпустило, и ритуалист хрипло откашливался — густые клубы соли забивали ноздри и царапали глотку. Сбросив бесполезный теперь лопнувший баллон с солью, Марсель оглянулся. В другом конце коридора, похожая на разбитую фарфоровую фигурку, валялась девушка в кричащей форме гимнастки. Ее тело разорвало надвое, рука отлетела в сторону, голову разворотило и вывернуло,а ноги разбросало под немыслимыми углами. Из обескровленных надрывов и ран, зияющих серым мясом тянулись длинные тонкие нити. Белые, словно черви, они жадно шарили по кафельному полу, а уткнувшись в конечность, принимались тянуть ее к телу.

Оценив скорость восстановления клиппота, курд рванулся скорее вперед — к телу девочки, прислоненному к двери. Ее происхождение не оставляло сомнений — вблизи можно было понять, что безжизненное тельце представляет собой клубок разноцветных склизких волокон — лишь гадкая иллюзия, призванная обмануть невнимательного. Но не Каргу.

Стянув перчатку, Марсель с тяжелым сердцем посмотрел на кольцо. Этого будет недостаточно. На растворение даже маленького кусочка может уйти больше суток. Как назло, маску Карга с собой не брал. Нерешительно взглянув на содержимое поясной сумки, ритуалист выругался — составить необходимый раствор для ускорения метаболизма без Авицены почти не было шансов. Как будто услышав его мысли, на поясе завибрировал коммуникатор. Приняв вызов — на экране высветилось фото Бьянки — Марсель похолодел. Из динамика послышался глумливый голос Лодыря:

— Эй, овцееб, соскучился?

— Если ты ее хоть пальцем… — яростно начал Карга, но осекся, услышав полоумное, мерзкое хихиканье Мауэра.

— Извини, что отвлекся. Не думал, что ты так угадаешь! — на заднем плане раздалось какое-то жужжание, а следом — женский визг. Содрогнувшись, Марсель узнал голос Зимницки.

— Не смей! Только тронь ее, и то, что от тебя останется, будет даже не положить в Изолятор!

— Ну, разумеется. Мы это обязательно обсудим в офисе! Лично все расскажешь Мюллеру! — булькал сквозь смешки едок в трубку.

— Чего тебе надо? Чего ты от меня хочешь?

— Заходи к нам на огонек! Тебе понравится! Твоя сучка тебя очень ждет! Она, кстати, стала куда более покладистой — ей просто нужна была твердая рука!

— Дай ей трубку! Пусть скажет, что с ней все в порядке! Слышишь?

— Да пожалуйста! — жужжание утихло, и Карга услышал чье-то тяжелое дыхание.

— Любимая? — с ужасом и надеждой спросил он.

— Милый… Спецотдел пал. Не прихо-о-о-о…

Визг, услышанный Каргой разорвал динамик коммуникатора и его сердце. В шоке и ужасе он слушал мерзкий стрекот и влажные шлепки по ту сторону трубки. Потом Лодырь заговорил:

— Ты ведь тоже считаешь, что она была слишком болтлива, да? Не знаю, хмм, насколько хорошо она работала языком, надеюсь, м-м-м, я тебя ничего не лишил, — глумился едок, чем-то оглушительно чавкая, — Так тебя ждать? У нее осталось не так много органов, знаешь ли!

Перед глазами у Марселя проносились воспоминания о тех днях, которые они с Бьянкой провели вместе. К горлу подкатывал ком из рыданий и рвоты.

— Я тебе сбросил гео-метку. У нее пока еще все конечности на месте — ты можешь успеть, — шипел в трубку едок. Ритуалист пытался привести мозг в порядок, но не мог — мысли расплывались, слипаясь в запутанный колтун. Хотелось бросить все и бежать. Бежать туда, где происходит что-то страшное, мерзкое, что он не может изменить. Как тогда, на пустыре где-то на задворках Кабула — девочку лет десяти забивали камнями насмерть, а он не имел права вмешиваться, не мог ничего сделать. И если кто-то и может — это Малыш.

Оглянувшись на разбросанную взрывом гимнастку, что стаскивала свои конечности воедино влажными белесыми нитями, Карга разжал пальцы, выпустив телефон из рук. Запустив руку в сумку, он вколол себе все ампулы разом, загрузив их в инъектор. Наверняка, где-то среди них был и смертельный «Переходник», но все это уже не имело значения. Если ему не суждено изменить будущее — он попросит Стефана изменить прошлое. Вырвет белобрысого пацана из лап этого клиппота, и заставит его вернуть Авицену, заставит сделать так, чтобы ничего из пережитого ей не оказалось правдой.

Надкусив камень на перстне, он с ревом бросился на сплетенную из волокон девчонку. Впился крепкими зубами прямо в тонкую белую шею, дернул головой, отщипывая ком тонких, застревающих в челюсти нитей и натужно сглотнул. Рот был наполнен слюной, желудок бурлил, а девчонка сидела неподвижно, пока Карга пожирал ее заживо. За спиной злобно шипела гимнастка, но Марсель, словно оголодавший пес, продолжал вгрызаться в шею, подбородок и грудную клетку этой грубой пародии на человека.

Слегка запоздало Карга осознал, что жует какой-то кисель — вся фигура девочки превратилась в переваренные макароны, растекалась черно-серой лужей, из которой выбиралось что-то несоизмеримо огромное, заполнившее весь коридор. Антрацитовое полужидкое щупальце шлепнуло по потолку, запачкало лампу, тварь раскрылась, подобно устрице, готовясь поглотить противника — в бесконечно вращающейся середине, похожей на забитый волосами слив раковины болтались остатки муляжа девчонки.

Рванувшись вперед, грязная мгла выбросила зазубренные жала внешних желудков.

∗ ∗ ∗

Вулко со странной тоской смотрел, как слезают одна за другой многочисленные личины Малыша, по частям обнажая его истинную натуру. На дрожащую во временной воронке фигуру было больно смотреть. Умирающий клоун закрыл свой единственный глаз, просто ожидая, когда все это кончится. Пацан откроет врата Бездны, и все, кого он любил, смогут, наконец с ним воссоединиться. Всему этому хаосу настанет конец.

— Ты должен, Малыш, — шептала Ангброда, перебирая обвисшими, поросшими мхом губами, — Это произойдет, рано или поздно. Это твоя судьба. Твоя функция, — шипела Ехидна, открывая бесконечные пасти, — Давай же, милый, тебе же хочется! — соблазнительно мурлыкала Лилит, поглаживая обтянутый бархатной кожей крупный живот.

А потом голоса исчезли. Исчезли совсем. Печальный клоун впервые за пятнадцать лет почувствовал, что такое настоящая тишина. Ничья злая воля не стучалась в его сознание, ничьи чуждые мысли не наполняли его разум, вытесняя саму личность Вулко. Впервые за пятнадцать лет он почувствовал себя свободным. А еще Вулко четко осознал, что умирает. Действие меда заканчивалось, и рак спешно наверстывал упущенное — наполнял истерзанные легкие слизью, раскрывал многочисленные язвы в прямой кишке, проделывал дыры в желудке, отбирал воздух, наполнял метастазами мозг. Рассудок отбросил прочь чужие, индуцированные знания о Бездне и смерти, вернув на место простые человеческие представления о душе и загробном мире. Невольная улыбка растянула изуродованное лицо несчастного клоуна — его ждало воссоединение с любимыми.

Вдруг пространство дрогнуло, слиплось и потекло, словно кто-то вынул пробку из ванной, и черная, грязная жижа, в которой плавал все это время Вулко вылилась, выбросив его на кафельный пол коридора.

Он лежал в смолянистой, перемешанной с какими-то скисшими ошметками жиже — белый сатиновый костюм был безнадежно испорчен, но толстяка занимало другое.

Вывернувшись в невероятную, невоспроизводимую фигуру, клиппот с лицом Каролины обгладывал лицо какого-то бородача. Заметив появление Вулко, тот с хрустом вывернул голову в его сторону и спешно, по-крабьи, нырнул в его сторону. Когда до неподвижного, ослабшего толстяка оставалось не больше пары метров, гимнастка принялась осыпаться, расслаиваться на тонкие пленки, расползаясь медузой, брошенной на раскаленный песок.

Обернувшись, Вулко увидел Малыша. Того самого, который должен был сожрать Мать Матерей. Выпустить Бездну в наш мир. Глаза его горели неназываемым, невозможным светом, разлагая плоть клиппота на мельчайшие частицы, а лицо молодого человека пряталось за бесконечно клубящимися черными волосами.

∗ ∗ ∗

Скованный ужасом, первожрец смотрел, как Аал замахивается и с силой швыряет тщедушное тело их общей сестры в черную дыру у себя под ногами. Лишь когда огромный, в два раза больше Гэла, вожак племени удовлетворенно опустил руки и взглянул в яму, паралич страха отпустил. Молодой охотник всегда был меньше и слабее своих собратьев, но всегда был хитрее.

Старая кабанья челюсть, заточенная с одной стороны — охотничий трофей — висела на шкуре Аала, сколько Гэл его помнил. Этой тяжелой костью его брат не раз пробивал головы врагов, рубил деревья, чтобы добыть пищу для пламени, отгонял диких животных. И первожрец уже давно хотел попробовать ее в деле. Ловким движением он сдернул закрепленное на шкуре орудие, и прежде, чем Аал успел обернуться, напал. Костяная дубинка с хрустом вгрызлась в неразвитый шишковатый затылок. Широкоплечий вожак покачнулся, издал протяжное «э-э-э-э». Наполненный горечью и злобой, первожрец без сожаления толкнул тело собственного брата вперед — во всепожирающую бездну.

Потеряв всех родственников, Гэл упал на колени и зарыдал. Дыра притягивала, манила к себе, но у него не хватало силы духа заглянуть внутрь.

∗ ∗ ∗

Сияние Бездны в глазах молодого человека потухло, черные, беспорядочно вихрящиеся патлы улеглись и истаяли. Перед Вулко стоял тот самый юноша, который был с Глассманом в вокзальном кафе.

— Ты ведь знаешь, что нужно делать? — с трудом проговорил клоун. В глотке хрипели комья какой-то слизи, ноги немели, отмирающими остатками нервных окончаний толстяк ощутил, как что-то теплое, вязкое струится по его штанам. Преодолевая свинцовую тяжесть он коротким, шишковатым пальцем ткнул в нервно извивающуюся фигуру с надувшимся упругим брюхом. Теперь Мать Матерей не казалась ему прекрасной, изящной, родной — нет, это была бледная беременная паучиха, бесконечно голодная, готовая скормить целый мир своим чадам.

— Нет, я ничего не знаю! — на чистом русском ответил Стефан, — Я все еще слышу ее. У себя в голове. Она шепчет.

— Это можно пережить, — со знанием дела утешил клоун. Невероятных усилий стоило ему вспомнить все, что успел ему сказать Стеклянный, — На улицах полно ее детей. Так просто не пройдешь. Он прорубил сквозной ход через дома от самого вокзала. Через служебное помещение по прямой. Ключ тебе не нужен — он все предусмотрел.

— Куда?

— Туда, где все началось. Ты должен прекратить это! — кашель мешал говорить. Желтоватая слизь лезла изо рта против воли. От взгляда на Мать клоуна стошнило — едкая желчь вперемешку с кровью лилась по щеке на помятую грязную пижаму.

— Прекратить что? Что я должен сделать? — выкрикнул Стефан.

— Ее болтовня раздражает, да? — с любопытством оглядел Вулко собеседника своим единственным глазом, — Не вслушивайся. Возьми ее на плечо — пока тварь сыта, она безопасна.

— Зачем?

— Просто иди. Она безвредна, пока сыта. Я кормил ее меньше суток назад. Глассман сказал, что ты знаешь.

— Ты умираешь, клоун, — вдруг, словно заметив только сейчас, констатировал Малыш.

— Я умираю вот уже несколько лет. Ну уйти раньше у меня не было права. Теперь, пожалуй, я заслужил покой, — последнюю фразу Вулко почти прохрипел — его сердце пропускало удары, мозг наполнялся чем-то тяжелым, похожим на ртуть. Запахи стали резче, неожиданно в нос ударил аромат свежего пирога, смрад канализации и режущая вонь чистящих средств. Свет стал слишком ярким, голова наполнилась жужжанием ламп, шипением тел разлагающихся клиппотов, а где-то на задворках сознания что-то говорил Земмлер.

— Почему он выбрал тебя? — наконец дошли слова Малыша до рассудка клоуна.

— Наверное… Он счел, что, пережив столько потерь, я очерствел и сердцем, и душой. Надеялся, я смогу игнорировать шепот Бездны… Жаль, что он ошибся.

Глаза юноши блеснули тем самым неземным, нереальным светом, что клоун видел раньше, а потом его разум погрузился в беспросветную пучину, сотканную из грязных жирных нитей, обволакивавших его. Сама суть Вулко распадалась на части — на гнев, боль, злобу, горе, зависть, готовясь переродиться в бесконечном зеркале Бездны. Как вдруг блеснуло что-то в омерзительном вихре, что-то одновременно фиолетовое, белое и красное, разгоняя черные голодные нити. Совсем тихо, будто над самым ухом прошелестело, словно дуновение легкого ветерка:

— Прощай, папа...

Неожиданно для себя Вулко оказался в каком-то очень знакомом темном помещении. Втянул ноздрями воздух — дерево, книги и пыль. Огляделся, удивленно хлопая ресницами . Лишь скосив глаза, он убедился, что их снова два. Потрогал языком десну с левой стороны и обнаружил там непривычно твердые, гладкие зубы.

Чей-то мокрый шершавый язык облизывал его руку. Опустив взгляд, клоун увидел перед собой Гарма — рыжая шерсть без единой седой подпалины, чистые, без катаракты глазки и крупные щенячьи лапы.

— Гарм, малыш! — толстяк подхватил песика на руки и прижал к себе, жадно вдыхая запах щенка — солоноватый, живой. По щекам Вулко катились слезы, пока он шептал в пятнистое коровье пузико, — Прости меня, малыш! Как я только смог… Пожалуйста, прости меня.

Бульдожик непонимающе вертел круглой башкой и отталкивался лапами — в объятиях ему было неуютно, но клоун смог опустить его на пол, лишь услышав за спиной голос, от которого у него замерло сердце:

— Я рад, что вы подружились с моим питомцем! — высокий, тощий как палка Андрей Ааронович уселся в жесткое кожаное кресло напротив, сложил на коленях планшет с бумагами и обратил свой умный, пронзительный взгляд на пациента.

— Уже среда? Как летит время. Ну что же, давайте начнем? Давайте сегодня просто поговорим. Расскажите мне о себе.

Вулко стер рукавом свитера слезы счастья, катившиеся по щекам, набрал воздуха в грудь и...

∗ ∗ ∗

В глазах Стефана стояли слезы. Тело клоуна после смерти как-то сразу измельчало, казалось крошечным и беззащитным. Малыш помотал головой, разгоняя чужие воспоминания, после чего подошел к трупу и опустил его единственное веко, закрыв бессмысленно пялящийся в потолок глаз. Теперь мертвый Вулко выглядел почти умиротворенным.

За стенами вокзала все тряслось и гремело. Казалось, будто на на улицах Крайбурга развернулся настоящий христианский апокалипсис. Малыш с легкостью отыскал ту самую дверь. Неприметная и узкая — он еле влез внутрь с Матерью Матерей на руках.

Невообразимым образом коридор тянулся по прямой, то ныряя под землю, то оказываясь застекленным переходом между зданиями. Пол и потолок не могли определиться, менялись местами, перетекали друг в друга, исчезали и появлялись снова в бесконечном мельтешении зеркальных осколков, то тут, то там торчащих из щелей. Беременная тварь казалась почти невесомой, ее постоянное беспокойное мельтешение ничуть не мешало нести Мать Матерей к ее финалу. Или старту. Почему-то эти вещи перестали иметь значение.

В последний момент пространство выкрутилось, вытянулось в тонкую блестящую иглу и выплюнуло Стефана с тощей фигурой на руках прямо в пещеру.

Пузырчатые зеркальные стены блестели, отражая бесчисленные тени, сновавшие вокруг. На самом же деле их было только трое — Малыш, Мать Матерей и чья-то окровавленная, сжавшаяся фигурка, сгорбившаяся в углу.

— Я уже боялся, ты не придешь! — проскрипел Глассман, — Алый Принц с тобой?

— Вхлицкий? Мы разминулись, — недоуменно покачал головой Стефан.

— Досадно. Придется его иска-а-а-а… Кх-кх...

Рот Глассмана открылся так широко что казалось, будто тот превратился в какую-то глубоководную рыбу и сейчас пытается заглотить свою добычу. В горле Стеклянного блеснула какая-то полоска, а чуть погодя верхняя часть головы оторвалась от нижней челюсти и повисла в ладони Вальтера.

— Искать не придется! — самодовольно объявил блондин, — Он тоже здесь. Я еще не придумал, что с ним сделаю.

Словно подтверждая слова Вольсфгриффа, откуда-то из глубины одного из многочисленных тоннелей раздались истерические всхлипывания.

— Ну что, говна кусок, какая татуировка спасет тебя на этот раз? — блондин развернул к себе половинку черепа Глассмана и внимательно посмотрел в вываренные глаза.

— А какая спасет тебя? — спросил Малыш, роняя Мать Матерей на пузырчатые сталагмиты. Он уже давно не видел ничего — черные волосы залепили глаза, оставляя место лишь клокочущему черному гневу, который видел человеческую жизнь и желал ее уничтожить.

— Нет ничего важнее людей! — пронеслось эхо по многочисленным карстовым полостям, ямам и дырам, — Ты обещал мне, Мышонок! Обещал!

— Ты еще здесь, дрянь? — затравленно огляделся Вальтер, словно забыв о Стефане, после чего прокричал азартно, — Выходи! Где ты прячешься, сучонок?

— Я не хочу тебе вредить! — одна из теней синхронно качнулась в тысяче пещерных зеркал, — Ты все еще можешь уйти! Я не желаю тебе зла!

— Зато я желаю, говна кусок! Где ты? — в гневе Вальтер принялся крушить пузырчатые поверхности, словно надеясь ранить Глассмана, уничтожив зеркала, что его отражают.

— Я знаю. Так и должно быть. Но ты не можешь мне навредить. Я — лишь эхо. Ты убил Стеклянного Человека. Ты достиг своей цели. Не обращай на него внимание, Мышонок. Делай свое дело.

— Что мне делать? — кричал Стефан, вертя головой, пытаясь хоть краем глаза поймать говорящего.

— Для этого путешествия тебе потребуется топливо. Много топлива.

— В жопу путешествия! — бесновался Вальтер, тыкая ножом в стены, царапая камень ногтями, вгрызаясь в него зубами, — Я достану тебя, тварь!

— Конечно, достанешь. Сюда! Давай же! — черная тень издевалась, плясала перед самым носом координатора и тот, презрев любое самосохранение, колотил кулаками и ногами по камню, ломая кости, сбивая конечности в кровь, неспособный остановиться.

Наконец, координатор осел, не в силах пошевелиться, и лишь продолжал с глухим стуком ударяться лбом об очередное гематитовое зеркало, устало приговаривая:

— Я достану тебя, тварь! Достану! Достану...

Голос блондина затихал, остались лишь ритмичные слабые удары.

— Мне жаль. Правда жаль.

— Почему? Он же хотел тебя убить, — ответил Стефан, слишком усталый, чтобы удивляться чему-либо, слишком много переживший, чтобы на что-либо реагировать.

— Он и убил. Я говорю о тебе. Мне жаль за то, что произойдет с тобой дальше. А сейчас тебе нужно дать Алому Принцу покой.

— Я же обещал не вредить людям, разве не так? — возразил Стефан, обходя своего бывшего координатора, колотящегося головой о камни и высматривая в темноте тоннеля распластавшегося на земле Ярослава.

— Посмотри повнимательнее! — отвечало слабеющее эхо, — Он не человек.

И Стефан посмотрел. Взглянул в самую глубь, проводил несчастного мальчика глазами от роддома до интерната — туда, где из него излились последние остатки человечности. Он внимательно следил за цепью бесконечных убийств, лежащей на пути Вхлицкого — Нойхоффер, Тасоева, Марго, несчастная девочка из Словакии...

Теперь никакие волосы не лезли в глаза Стефану. Его ярость была самой настоящей, человеческой, выстраданной и взращенной для одной цели — убивать. Приподняв безвольно болтающуюся голову Поврежденного, Стефан вцепился резцами туда, где под кожей на шее Ярослава вздувалась яремная вена, сжал челюсти и принялся драть, кусать и вырывать ошметки, забирая чужую жизнь. На этот раз плоть Вхлицкого не отрастала заново, не пузырилась кровавой пеной, стремясь заполнить новообразовавшуюся дыру. Бессмертный бородач и в самом деле умирал под клыками Первого Сына Матери Матерей.

Когда, наконец, Стефан оторвался от тела Ярослава, тот уже был мертв. И вновь, как после съедения Мюнхенского Ангела мир переменился.

Вместе с Малышом по тоннелю шагала бесконечная процессия людей — сначала одетых в шкуры и голых, потом замотанных в белую ткань, а после Стефан и вовсе узнал в одеяниях идущих ризы ватиканских кардиналов. И все как один несли с собой бесконечные дары — людей, зажаренных заживо и надетых на вертел, людей, нарубленных на куски и разложенных по гигантским подносам, еще живых обнаженных женщин, которых тащили на цепи, корзины с младенцами, детей, связанных по рукам и ногам бечевкой.

В их рядах шел и Стефан, возвращаясь к центру пещеры, где, похабно раздвинув ноги, развалилась беременная Matka.

— Мне стыдно за все это, Мышонок, — шептало умирающее эхо. Отражения в пузырях гематита тускнели, — Прости меня. А теперь… Закончи это.

Малыш схватил клиппота за плечи и подтянул к себе. Гладкая поверхность ее лица бесконечно менялась, отчаянно ища в разуме Стефана тот облик, которому он не посмеет навредить.

— Не смей, Мышонок! Это не твоя война! Ты должен освободить меня, а не запереть! — шептала Бездна в голове у Земмлера, лихорадочно перебирая языки — от шумерского и староанглийского до мертвой безымянной клинописи, но натыкалась лишь на гнев и твердое намерение.

— Нет ничего важнее людей, помни! — еле слышно шипело угасающее эхо.

Клубами дыма черные патлы вихрились перед глазами, закрывая собой все, создавая огромную воронку, в которую Витя изо всех сил втолкнул слабо упирающуюся серую паучиху, называвшую себя его Матерью. Круговерть пожирала пространство и время, сжимала, искажала, закручивая все воедино. Влажная костлявая ладонь отчаянно цеплялась за предплечье Стефана, но тот стряхнул ее, словно гадкое насекомое, и Мать Матерей исчезла во тьме вместе с воронкой, на самом дне прошлого, настолько далекого, что не осталось ни свидетельств, ни записей, лишь примитивные наскальные рисунки. Туда, в глубину зеркальной пещеры, в те времена, когда не в пример более короткие сталагмиты способны были растворить живую плоть за минуты, туда, где все началось.

Все было кончено.

∗ ∗ ∗

Гэл до боли в глазах смотрел в черный зев холма, поглотивший его семью, еще не зная, что, цепляясь за неровные края ямы, к нему ползла замена. Медленно, ужасающе, вперившись безликой мордой в самую душу первожреца, Мать Матерей выбиралась наружу, с трудом втискивая беременный живот в узкий вертикальный тоннель. Глядя на жадно раскрывающуюся воронку, ломаные, рваные движения твари, юноша хотел было бежать прочь, кричать, выцарапать себе глаза, но не мог пошевелить и пальцем, а в его голове уже звучал вкрадчивый настойчивый шепот.

∗ ∗ ∗

Народу на Одеонсплатц было совсем немного — Рождественская Ночь разогнала всех по домам, лишь запоздавшие гуляки спешили укрыться от снегопада в метро. Стефан сидел на ступеньках Зала Полководцев, вертя смартфон в руках. Закоченевшие пальцы не слушались, ноги в кроссовках совсем замерзли, а глаза слезились — свет бесчисленных огоньков гирлянд сливался в единую блестящую полосу, но молодой человек упорно прыгал по ссылкам. Запрещенное видео поудаляли отовсюду, куда только смогли дотянуться — найти "Lugat.avi" было почти невозможно. И все же, через полтора часа поисков ему улыбнулась удача. Привычно расцвел помехами экран, и на дисплее появилось сложенное из ногтей, глаз, зубов и набрякшей плоти лицо.

— Ну, здравствуй, Мышонок. Я знал, что у тебя остались вопросы, — ощерился Лугат своей омерзительной улыбкой.

— Тебе есть, что сказать?

— Мне — нет. Но один твой друг попросил передать одно послание. Попросил сберечь его специально для тебя. Посмотришь?

— А у меня есть выбор?

— У тебя его никогда не было, — рожа клиппота пропала, изображение пошло помехами, а когда выровнялось, на дисплее появился Глассман.

— Прости меня, Мышонок. Есть еще кое-что, о чем я тебе не сказал, но ты...

— Я и сам понял, — закончил за него Малыш. В носу защекотало, Земмлеру вдруг почему-то стало невероятно жалко самого себя.

— ...и сам все понимаешь. Без Матери нет тех чудовищ, что рождались из ее нечестивых союзов со смертными. Но остались и прочие — Игрули, Торопыги, Хранители… А если нет Матери.

— Нет и Сыворотки, — закончил за него Стефан, — Старый, хитрый стервятник...

— ...нет и способа с ними справиться. Я не просто так воспитывал в тебе человека. Не для того финального взгляда, который ты подарил Матери Матерей. Ты — последний прямой родственник Порождений Бездны, и тебе придется сделать для людского рода куда больше… И это будет очень больно, долго и неприятно. Но...

— Нет ничего важнее людей! — обреченно произнес Малыш хором с записью.

— Ты знаешь, что делать, Мышонок.

На этом запись прервалась. На дисплей вернулся Лугат.

— Ну, какие планы? — проскрипел он безразлично. Ситуация его явно забавляла — поведение людей он мог просчитать наперед, а вот поведение Малыша — нет.

— Это не мой план, — горько ответил Земмлер и выключил видео.

Уже подходя к массивным деревянным воротам Театинеркирхе, Стефан вновь взял в руку смартфон и коротко отбил сообщение маме: "Садитесь за стол без меня. Задержусь на работе, буду поздно."

Подумав немного, дописал "Я люблю вас" и нажал на кнопку отправки. Створка отворилась, впуская в темный зал церкви рождественскую вьюгу. Стефан сделал шаг вперед, и по высоким нефам заметалось гулкое эхо от его шагов. Дверь за его спиной захлопнулась, отрезая Малыша от внешнего мира, поглощая первенца Матери Матерей своим холодным нутром.



2018. Автор — German Shenderov


Текущий рейтинг: 77/100 (На основе 135 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать