Приблизительное время на прочтение: 8 мин

Каждая

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск

Клайву Баркеру

Расхлябанная дверь отворяется и грохает об стену. Парень в лёгкой кремовой куртке направляется к раковине, не обращая внимания ни на дверь, ни на Лиду, которая терпеливо ждёт его ухода. А и вправду, думается ей, смотреть-то не на что. Зелёный халатик, резиновые перчатки, швабра, ведро и банка хлорки. Она существует для того, чтобы убирать за ними дерьмо. Даже не так: как-то получается, что она всё дерьмо и производит, потому что суки в дорогих шмотках для этого слишком цивилизованны.

Тип в куртке удостаивает её ухмылочкой, прежде чем выйти. Ещё раз стукает дверь, и Лида остаётся одна. Она закрывается на ключ (кому надо, тот потерпит), набирает воды в ведро и проходит в туалет.

Пять кабинок в женской комнате, столько же плюс три писсуара здесь. Итого тринадцать мест, где любой посетитель может делать всё, что душе угодно. Хотя какой там душе.

К запаху она почти привыкла. Правда, у женщин пахнет едче, в носу свербит… Стены выкрашены в буро-зеленый цвет, и это давит куда сильнее: чувство такое, будто ты в чьём-то кишечнике. Краска за годы облупилась, повсюду расцвели рисунки и каракули — в основном ругательства и похабные предложения, многие с номерами телефонов. Свет почти не проходит сквозь оконца под потолком, от веку не мытые.

Но хуже всего мухи. В разгар лета они повсюду: ползают по стенам, потолку, без конца жужжат в зловонном воздухе, лезут в нос и уши. Если мысли о том, что оставляют их лапки у неё на коже, слишком беспокоят, Лида пробует отключать воображение. Иной раз помогает, но остаётся ещё память. У неё до сих пор стоит перед глазами то, что она нашла в одной из кабинок, начиная как-то смену.

Ржавые потёки на псевдофарфоре. Желтоватая вода, текущая тонкой струйкой в забитую дерьмом раковину. Потом на пол. И белые личинки, копошащиеся в коричневой массе. Они извиваются, сплетаются между собой, оставляют в дерьме бороздки. Их, кажется, можно услышать — тихое хлюпанье, с которым скользкая плоть прокладывает себе дорогу в единственном мире, какой она знает.

Лида приваливается к стене, сдерживая тошноту. Выделений человеческого тела здесь и так хватает. Ни к чему что-то к ним добавлять.

Она видела личинок и после. Жалобы на других уборщиц не помогали: те списывали всё на часовой интервал между сменами. И Лида, против воли, верила им. Крошечная извращенная жизнь вполне могла возникнуть за считанные минуты в отходах иной жизни. Жизни высокоорганизованной и наделённой интеллектом, но обреченной испражняться хотя бы раз в сутки.

В трех шагах отсюда — бутики, кафе, музеи. Центральная улица города. Но за аркой в тихом дворике, как разбухший чирей у улицы под мышкой, смердит общественный туалет.

Лида вздыхает и приступает к делу. Все кабинки закрыты, словно коробочки с подарками: в каждой ждёт сюрприз.

Открыв первую, она выругивается. Этого ещё не хватало…

На потрескавшейся краске блестят беловатые капли. Ещё несколько на металлической перегородке. Мутная жидкость медленно стекает к полу, оставляя влажный след.

Лида готова простить всех, кроме этих. Человек вынужден испускать кал и мочу, такова его природа. Но трахаться можно и дома. Дрочить тем более.

Она часто находила сперму, в обоих туалетах: в кабинках, унитазах, использованных презервативах. А однажды ей не повезло увидеть, как молочный сгусток сполз по пожелтевшему ободку и упал на жирную, счастливую в своем дерьме личинку. Тогда Лиду вырвало. В этот же день она попыталась уйти с работы, но не получилось. Везде одни отказы. Будто зловоние сортира пропитало её насквозь, и люди его чуяли.

Стирая дрянь тряпкой, Лида думает, что тот хмырь в куртке всё сделал специально. Хотел унизить её, указать женщине на место. Он зашёл сюда, нагадил — и двинулся дальше, такой же чистенький, как и был. Но не учёл, что безымянная страшненькая уборщица может узнать его на улице и ткнуть в рожу этой самой тряпкой. Так она и поступит…

Лида моёт и трёт, скребёт и сыплет хлорку, вся уйдя в мысли о мести. Вдруг раздаётся звук: снизу что-то чавкнуло. Она вздрагивает и смотрит за унитаз.

Трубы давно проржавели: краски на них не сохранилось и пятнышка. Из их внутренностей постоянно доносится какое-то бульканье, скрип, скрежет. Вот-вот прорвутся. Лида втайне мечтает об этом, но не хочет, чтобы всё случилось в её смену. Хватит с неё ответственности.

Снова чавкнуло, теперь уже во второй кабинке. Снова. Снова. Звук удаляется в сторону женской комнаты. Не иначе воздушная пробка или ещё что. Тогда ждать осталось недолго: может, систему разнесёт уже сегодня. Движения Лиды ускоряются, на всякий случай.

За стеной хлопает дверь, цокают по плитке каблучки. А эту как сюда занесло, думается Лиде. Этим воздушным созданиям положено облегчаться в туалетах ресторанов и торговых центров. Не дай бог ещё коснутся задницей унитаза или её, уродину, увидят.

Мой и три, скреби и сыпь…

Когда раздаётся первый крик, она от неожиданности дёргается и ударяется головой о перегородку. Крик повторяется с новой силой. И переходит в пронзительный высокий вой, который не прерывается ни на секунду, пока Лида поднимается с пола, бежит к выходу, возится с замком, несётся вокруг постройки к двери женского туалета, открывает её и испуганно озирается. Лишь тогда он затихает.

Те же грязные стены, пёстрая плитка на полу, ржавые кабинки. Все дверцы распахнуты — кроме крайней, из-под которой расползается лужа тёмной жидкости. Жидкость переливается через уступ, течёт по полу, и её тяжёлый запах смешивается с вонью мочи и фекалий. В ней возятся мухи. Другие проносятся мимо и исчезают за перегородкой. Только их жужжание нарушает тишину, да ещё из крана капает вода.

В зазоре между дверцей и порогом виднеется носок светлой женской туфли, заляпанный красными пятнами. Он чуть подрагивает.

— Вам плохо? — спрашивает Лида. Ответа нет, потому что она сказала глупость. Подмывает броситься прочь и позвать на помощь. Вместо этого она, осторожно ступая, подходит к кабинке. И делает ещё одну глупость — стучит в дверцу. Дребезжание металла кажется оглушительным.

Стоя в луже крови — чего же ещё? — Лида пытается развернуться и убежать, но ноги не слушаются её, а руки хватаются за дверцу и тянут.

На унитазе сидит, откинувшись к стене, рыжеволосая девушка в кофейном жакете. Её глаза широко разинуты, рот приоткрыт, руки поникли. На крючке сбоку висит бежевая сумочка.

Лида переводит взгляд вниз и не сразу осознаёт, что же видит.

Между разведенных ног девушки зияет огромная дыра. По её краям свисают неровные обрывки кожи и мяса, слева видна кость. Кровь, стекающая через край унитаза, выкрасила бёдра, юбку и спущенные трусики в густо-алый цвет.

Лида уже открывает рот, чтобы закричать, когда там, где раньше было влагалище девушки, начинается какое-то движение. Мёртвая плоть шевелится, выплёскивая кровь, расходятся рваные складки — и показывается, ворочаясь, белесая головка размером с детский кулак. С чмокающим звуком она выталкивается, и жирное тельце шлёпается в раковину. Через мгновение оно появляется на ободе. Лида замечает нечто новое — небесно-голубую радужную оболочку у неё на боку и чёрную прорезь зрачка, который бессмысленно пялится на Лиду.

В головке перемазанной личинки открывается отверстие, из него вытекает мутноватая жидкость, и Лида, согнувшаяся в рвоте, знает, что это не слюна…

Убежать не удаётся. Она поскальзывается и падает у третьей кабинки, разбив скулу. В глазах мгновенно темнеет, но слышится всё с удивительной ясностью: что-то мягкое свалилось на плитку, проволоклось по уступу, захлюпало по луже.

Когда скользкое тельце заползает ей под штанину, Лида визжит. Она катается по полу и бьёт себя по ноге, но влажное ощущение взбирается всё выше и выше: лодыжка, голень, колено, бедро, промежность. Между ног становится мокро.

Не переставая вопить, она запускает туда руку и вытаскивает личинку, рот которой уже открыт и слюнявит. Та корчится, но Лида только сжимает её крепче и ползёт к открытой кабинке. Зрение ещё не восстановилось, и всё же у неё получается найти унитаз и швырнуть в него тварь.

Лида хватается за шнур, свисающий с бачка. Но медлит секунду, прежде чем дёрнуть.

Из раковины на неё смотрят голубые, зелёные, карие радужки. Они безостановочно, словно стёкла в калейдоскопе, перемешиваются в дерьме и белой слизи.

Вода уносит их все.

Лида ковыляет от кабинки к кабинке и пускает смыв. Когда снизу бьёт струя, ноги трупа дёргаются.

Закончив с женской комнатой, она выходит наружу, не замечая летнего неба и людей, которые убегают при её виде, и проделывает то же в мужской.

А потом садится на холодный пол, закрывает глаза и, перед тем как потерять сознание, думает. Мухи облепляют её кожу.

Она думает о семени, которое пробирается сейчас в её матку, и о том, кому оно принадлежит.

О существах, которые несутся сейчас по трубам в место, где их ждёт пища, укрытие — и другие трубы.

О том, как они устремятся по этим трубам вверх — всей силой похоти, в слепом желании того, что им может дать каждая женщина в городе.

Каждая.


Владислав Женевский — «Каждая», 2008 год


Текущий рейтинг: 35/100 (На основе 32 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать