Дух окаянный

Эта история была написана участником Мракопедии Novomestskii в рамках литературного турнира. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

1

Огромный черный жук влетел в окно и приземлился на белоснежный халатик молоденькой медсестры Анюты. Аккурат на грудь. Она сидела за столом, вся освещенная утренним солнцем, и перебирала очень старые истории болезней. Делала это Анюта по просьбе доктора Аркадия Львовича. По правде говоря, всю эту макулатуру нужно было уничтожить много лет назад, так как даже для архива она уже была не нужна в связи с истечением сроков давности. Но бумаги эти по указанию отца Аркадия Львовича, бывшего заведующего психиатрической клиникой, профессора Льва Всеволодовича Лунина, так и оставались в подвальных архивах, занимая там огромный отдельный шкаф. Старый профессор, читая лекции студентам, иногда брал с собой некоторые истории пациентов, которые, на его взгляд, представляли интереснейшие аспекты психиатрии и нуждались, по его мнению, в глубоком изучении. Студенты очень любили лекции Старика, как они любовно называли его между собой и валом, порой даже с других смежных факультетов, приходили его послушать. И вот теперь его сын Аркадий, тоже врач-психиатр, пошедший по стопам отца, иногда пользовался этим архивом. Он писал диссертацию на тему «Одержимость: ее клиника, лечение и прогнозы».

С вечера он попросил Анечку завтра поутру заняться старыми медицинскими картами, связанными с этой темой, и отобрать все, что есть – он заберет их с собой.

2

Черный жук ползал по белому халату девушки, как по своим угодьям. Он то семенил по краю воротника, повторяя его изгибы, то вновь опускался до самой груди, по-хозяйски забирался почти до подмышек, словно что-то ища на чистом полотне.

«Неужели она не видит его?» - негодовал Аркадий Львович, но что-то сковывало его, и он не мог ни произнести что-либо, ни сдвинуться с места Внезапно жук юркнул в вырез халата, и Аркадий Львович увидел, как он ловко скользнул в ложбинку Аниной груди, неожиданно открывшейся во всей красе. Медсестра бросила бумаги, положила руки на стол и так низко опустила голову, что доктор видел только волны ее каштановых волос. Он не понимал, что происходит. Допустим, Анюта рассеяна с утра, что на нее не похоже, и упорно не хочет видеть черное на белом. Но ощущение щекотания жука на коже? А женская неприязнь к насекомым, и разным там козявкам и мышам?

Доктор сорвался со своего места, кинулся к девушке и неожиданно для самого себя разорвал на ней халатик так, что пуговицы разлетелись по кабинету в разные стороны, словно горошины, запрыгали и застучали по полу. Засунув руку ей за пазуху, достал оттуда мерзкого жука. Несколько секунд смотрел на него, потом, сжав кулак, с треском раздавил насекомое. Из ладони потекла на пол струйка какой-то вонючей, липкой жидкости. Доктора стало тошнить. Ему было гадко, грязная ладонь пылала, и он в каком-то безумстве стал с остервенением вытирать ее о халат медсестры. Та сидела в полной неподвижности. Да что с ней такое?!

Другой рукою он приподнял ее подбородок и вдруг резко отпрянул. Перед ним было не Анютино лицо – это было нечто… жуткое. Низким утробным басом оно прорычало:

- Как ты посмел?!

Спустя секунду из разверзнувшегося тела девушки выглянула некая страшная сущность.

Он закричал и потерял сознание.

Точнее, проснулся.

3

А орал он, видимо, здорово.

- Аркадий, Аркадий, в чем дело? Почему ты кричал?! – в дверь его комнаты стучала перепуганная мать. Обливаясь потом, он взглянул на часы. Было четыре утра.

- Мама, все в порядке. Это я во сне кричал. Иди, ложись.

- Аркаша, с тобой все в порядке?? – продублировал отец сквозь дверь хриплым голосом.

- Да, просто чушь всякая снится. Извините. Все нормально, не волнуйтесь.

Аркадий Львович сел в кресло, в котором заснул до этого.

«Какая жуть, Господи. Все ощущения, словно наяву», - думал он.

«Однако, нужно ложиться пораньше, иначе самому палату присматривать придется, чушь, какая чушь, Господи». Он быстро навел на столе порядок, сложил в стопку истории болезней, и только сейчас вдруг почувствовал, что от них исходит какой-то запах. Это был дух старой бумаги, разумеется, немного сырости – ведь они столько лет пролежали в подвале. Но то-то еще беспокоило доктора. Оно-то, наверное, и вызвало приступ тошноты во сне. Или не во сне? Может, от бумаг действительно исходит какое-то испарение? Может, от сырости там поселились споры плесени, которые и вызывают что-то вроде легкого отравления, отчего и тошнит? Но микробиология не была его уделом. Аркадий потушил свет и лег в постель.

Вся абсурдность сна не давала ему покоя. Если Анюта отсортирует мне еще с десяток медицинских карт, то от их перелопачивания точно можно свихнуться. Вникать в логику душевнобольного человека, мысленно проходит по лабиринтам его сумрачного рассудка, искать первопричину его болезни и либо находить ее, либо отметать сразу, понимая, что источник неизвестен – ту самого впору лечить. Не мудрено, что снятся кошмары.

4

В восемь он уже был на работе. В десять у него был обход, прерванный звонком телефона. Звонила сестра пациента и просила о встрече. Аркадий Львович назначил ей на двенадцать.

В назначенное время на пороге кабинета появилась визитерша. Женщина была, что называется, деловая и практичная, она не стала ходить вокруг да около, а сразу заявила, что ее брату не помогает лекарственная терапия, которая не устраняет заболевание, а делает пациента еще более тупым идиотом, и гасит последние следы разума. Для нее, видимо, не было авторитетов не только среди представителей медицинских профессий, но и вообще. Она лишь просила отпустить брата (в сопровождении санитаров, конечно) для поездки к одной «бабке», как она выразилась. Живет та, якобы, недалеко. На вопрос, лечит ли та психически больных, она резко ответила:

- Да уж не то, что ваши лекарства, бывает, и по два года тихий ходит.

- Это что за метод такой? Молитва, что ли, зелье? У бабки и лицензия есть?

- А вы не иронизируйте, если сами ничего… Извините, медицина ваша не может. Не знаю, что уж там она с ним делает, только Петя мой может полтора-два года к вам не попадать. И это за один сеанс! А у вас уже сколько лечится – пятый месяц пошел! Нет, доктор, отпускайте его на один день, сами после не узнаете. И вот еще что, «бабка» условие ставит: чтобы неделю его лекарствами не пичкали, пуст выйдет из него химия вся, чтоб был такой, какой есть.

- Что-то не слыхал про такую знахарку, интересно, конечно. Что-то вроде гипноза? А как зовут бабулю?

- Олимпиада Ильинична.

- Ну да, имидж тоже нужен. – съехидничал обиженный за медицину Аркадий Львович.

- Да вы напрасно мне не верите. Хотите начистоту? Да после вашей «убойной» терапии половина клиентов к «бабке» Олимпиаде лечиться ходит! Уж извините, не хотела обидеть… Так вы отпустите брата моего примерно так, через недельку? Только таблеточки поэкономьте, горстями ему их не суйте, и уколы ваши не колите. Думаю, доктор, договорились. Вы на меня, Аркадий Львович, не обижайтесь. Я всю жизнь в торговле работаю, баба я грубая, но не злая, а что думаю о медицине, то и говорю. Вот человек вы хороший, и батюшка ваш, знаю его, Петин первый доктор, тоже хороший, грамотный больно. Привет ему передайте. Так я вам позвоню. Наперед к Олимпиаде съезжу, о лечении договорюсь. Она, знаете, перед тем, как таких больных лечить несколько дней готовится. Вот так. А врачи что – пришли, связали, укол ширнули, и лежи, болванка!

Аркадий Львович развел руками, встал из-за стола и проводил собеседницу в коридор. Спорить с ней было бы неэтично и вообще глупо.

5

После обеда Анюта положила на его рабочий стол с полтора десятка историй болезней, выуженных все из того же подвала.

- Вот, Аркадий Львович, пожалуйста, вы вчера просили. И как у вас нервы, извините, выдерживают всю эту бредятину читать? Я бы не смогла. Хотя это же наука, иначе и нельзя. Никогда не думала, что буду делать уколы психам.

- Ну, Анечка, псих – это вещь относительная. Иной раз и здравомыслящие такие номера откалывают… просто психиатрия – область весьма туманная, несмотря на тома написанной литературы. Это я вам по секрету говорю, никому не рассказывайте. – доктор рассмеялся. Сестричка уловила его шутку и тоже заулыбалась.

Глядя на нее, он вдруг вспомнил ночной кошмар, но Анечка была такая симпатичная и опрятная, что все это наваждение в секунду сгинуло.

- Ну ладно, работайте. Спасибо за архив. И еще: с сегодняшнего дня больному Репину лекарства даем только на ночь, дневные дозы отменяю.

- Но он же буйный! – удивилась сестра.

- Думаю, сработает накопительный эффект, пусть организм отдохнет. Просто поддерживающая доза, а дальше – посмотрим. Ну, идите.

6

Он оставался на работе до шести вечера. А ночью ему позвонили из клиники, сообщив, что больной Репин во время раздачи лекарств напал на медсестру Аню и, сорвав с нее халат, сильно расцарапал шею и область груди. Да, инцидент.

А ведь она сомневалась в его ремиссии. Виноват, виноват я перед ней. Идиот. И родственнице этой почти пообещал, что отпущу его. Но нет, теперь ни за что, идиот!

Несмотря на ночное время, он приехал в клинику. Первым делом нашел исцарапанную и напуганную сестричку, которая в окружении санитара и молодой практикантки, напоенная успокоительным, полулежала на кушетке в ординаторской. Она очень ему обрадовалась. Двое присутствующих вышли.

- Анюта, я страшно виноват перед вами. Этому Репину я велел вкатить хорошую дозу того самого нового препарата, помните? – название которого вы прочитали только с третьего раза?

Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось, слезы хлынули ручьем, ее затрясло, и она кинулась Аркадию Львовичу на грудь. Он сильно сконфузился, но будучи виноватым перед ней, не посмел убрать ее руки, а лишь покосился на закрытую дверь. К чему двусмысленные разговоры в клинике?

- Ну что, что вы, Анюта, все прошло, успокойтесь.

Она немного отстранилась от него, и тут доктор заметил, что от шеи до груди по ее коже шли большие царапины – что-то вроде рисунка. Вновь вспомнился вчерашний сон. Как-то смутно стало на душе. – словно кошки заскребли.

- Аня, вы знаете, у моей матушки есть чудодейственная мазь. Она сама ее делает, из каких-то трав, я особо не вникал. Она довольно быстро заживляет раны. Я вам ее обещаю раздобыть, хорошо? Только больше не плачьте. А теперь давайте я отвезу вас домой, и дам вам отдых на пару дней. Ну, пойдемте.

Всю дорогу в машине она молчала. И уже у самого ее дома почти шепотом произнесла:

- А вы знаете, Аркадий Львович, а ведь он не псих, этот Репин…

- Не псих? А кто же?

- Он, перед тем, как напасть на меня, кое-что сказал. Только не пойму, откуда он это знает.

- А именно?

- «Не ходи больше в архив, не копай мне яму, а то и тебе, и ему не поздоровится!». Ну скажите, ведь он не мог знать об этом, ведь правда? Тогда откуда же…

Аркадий Львович остановил машину, сердце у него забилось сильнее.

- Представьте себе, что это просто совпадение, набор слов, не более. И успокойтесь.

Он проводил ее до самой квартиры и пожелал спокойной ночи. И после того, как захлопнулась дверь, медленно, в раздумье, вышел из подъезда, и потом еще долго сидел в машине. Он практически не спал две ночи, но это ерунда. В мысли его смутно закрадывалось что-то нехорошее, предчувствие чего-то неотвратимого, неизбежного. Все смешалось в одном котле: этот дурной сон, и инцидент с Аней, слова Петра Репина, и…

Интуиция выдала ему слова, тисненные черным на чистом белом листе: «Виноваты эти архивные бумаги». Которые он разворошил, как средневековую заразу. Перед глазами встало название его диссертации: «Одержимость». Все это, конечно, смешно и не смешно. Мне тридцать пять лет, я почти доктор наук, двадцать первый век, черт побери…

Он дал по газам и поехал домой.

7

Старый профессор, его отец, не спал – в его кабинете горел свет. И как только Аркадий Львович стукнул дверью, тот вышел ему навстречу.

- Что происходит, сынок?- взволнованно спросил он. – Проблемы на работе? Может, нужно помочь, проконсультировать - ты обращайся, я с превеликим удовольствием.

- Да нет, папа, все хорошо, я сам. Ложись спать, доброй ночи.

Весь остаток ночи он не спал. С детства он было материалистом, с роду не верил ни в какую бесовщину. Он лежал в почти темной комнате; было лето, деревья за окном почти закрывали полную луну. Изредка ветер, качая ветки, приоткрывал ее, как большой зоркий глаз. И тогда она словно обшаривала комнату, в поисках чего-то тайного. Все это стало раздражать доктора, он не мог заснуть. Вот очередной порыв ветра приоткрыл луну. Она осветила стол со стопкой злополучных бумаг, и доктору показалось, что уголки листов задвигались, хотя форточка была закрыта, и сквозняков в доме не было. Заныло на душе. Не то, чтобы страшно, но вроде как тебя выбили из колеи, и ты играешь по чужим правилам. Он лежал, глядя на кипу бумаг, бумаг, где описана чужая жизнь, дремучая, как ночная чаща, где реальность отсутствует напрочь, где свои ночь и день, звуки и запахи, видения и...

Уже погружаясь в дрему, он увидел, что на него смотрит лицо Репина. Словно фотография, приставленная к стопке бумаг на столе. Она оживает и говорит, злорадно так, ядовито-угрожающе:

- Зачем же ты жука раздавил, доктор? Вот тебе за это, получай!

И на столе вдруг загорелась вся бумага, и говорящая фотография вместе с нею. От огня она съеживалась и искажалась, до ужаса уродуя изображение. Рожа смеялась из огня, гримасничала, угрожала всяческими кознями. В ужасе доктор не мог пошевельнуться, наконец, пересилив себя, он подскочил к столу, задрал край скатерти, чтобы погасить пламя, и тут понял, что никакого огня нет. И фотографии никакой нет. И все это ему только кажется.

Тупо глядя на стол, он приходил в себя. Тут что-то с силой ударило по оконному стеклу. Вздрогнув, он обернулся. Это усилившийся ветер трепал верхушку бедного дерева и стучал ветками в окно несчастного доктора. Погода явно портилась – луны уже не было видно, толстые тучи закрыли ее. Что это было? Что? Доктор и сам начинал сходить с ума.

8

Прошла неделя. Из новостей было то, что Анечка подала заявление на расчет. Аркадий Львович, видя, как сильно потрясло ее то жуткое происшествие, без лишних слов подписал его. Теперь ей нужно было отработать один месяц, пока на ее место не подберут другую кандидатуру. Она, словно привидение, тихо сновала по палатам, молча делала уколы и раздавала лекарства. Обычная, рутинная работа. Но было видно, что в ней что-то надломилось, что-то произошло в психологическом плане. В свободные минуты она стояла у коридорного окна на втором этаже, возле ординаторской. На улице шел затяжной дождь. Она водила пальцем по стеклу, пытаясь поймать поток капель, а потом безысходно отстраняла руку от стекла и вздыхала. После того случая улыбающейся ее никто не видел. Но это и понятно. То, что произошло, мало кого не выбило бы из равновесия. Хотя персонал тут был не из слабонервных. Видно было, что девушку что-то гнетет. Царапины на ее коже затягивались. Аркадий Львович, как и обещал, принес ей «чудодейственную», как говорила его матушка, мазь. И она действительно была на удивление эффективна – быстро подсушивала кровавую корочку и устраняла красноту. Ранки слега почесывались и Анюта, как медик, понимала – идет процесс заживления. Для таких, довольно глубоких, царапин, неделя обычной обработки – время малое. А тут - заживление на глазах.

Аркадий Львович вошел в кабинет после вечернего обхода.

- Можно с вами поговорить? – вдруг спросила Анюта.

- Да, разумеется, входите.

- Я хотела поблагодарить вашу маму за мазь. Это что-то необычное! Передайте ей огромное спасибо.

- Да, я обязательно передам. – и доктор, как обычно, после обхода, начал делать записи в текущих историях болезней. Все это время ему было очень неловко, девушка получила большой стресс, а ведь она предупредила его – у Репина еще не прошли приступы. И вот теперь, по вине его самого, он теряет отличного работника.

Словно читая его мысли, она сказала:

- Да вы не переживайте так, Аркадий Львович. Здесь нет вашей вины. Вот если б Репин был действительно шизофреник, но ведь он…

- Что-что? Анюта, что вы имеете в виду?

- И вообще, раз уж я ухожу, - продолжала девушка, словно не слыша его, - раз уж ухожу… Просто, чтобы вы знали… - она вся сжалась и вросла в кресло. – Я устроилась сюда только из-за вас… Вот и все… Это, наверное, страшно глупо, то, что я вам говорю, просто, чтоб вы знали. Прощайте.

И она выбежала из кабинета, слегка прикрыв за собой дверь.

В комнате горел свет, но на улице весь день стеной лил дождь, и освещение это было какое-то убогое, что ли, неуютно было и давило прессом. А тут еще Анюта.

С него слетел весь налет важности его персоны, должности главврача. Он бессмысленно смотрел в полуоткрытую дверь. «Работала здесь из-за меня. Для чего? Она влюблена? Вот тебе раз!». И как-то расхотелось вдруг работать, накопилась полусонная усталость. Он отодвинул бумаги, глубже втянулся в спинку кресла. Сильно стучал дождь по окну. Словно торопил, гнал отсюда. Но вот с комнатой начали происходить метаморфозы: стеклянные дверцы стоящего у двери шкафа стали темнеть, словно кто-то медленно зашторивал их черной, непроницаемой таканью. Вот шкаф и вовсе пропал. Глухая темнота стала расползаться от него по всей комнате. Вот уже не видно и двери. Настала полная тишина. И не было никакого страха. Скованный по рукам и ногам доктор, уже онемевший и ко всему равнодушный, был передвинут вместе с креслом какой-то силою так, что оказался подпирающим дверь собственного кабинета. Вернее, это он обнаружил, когда сильный телефонный звонок вернул его в реальность. Вся пелена тут же пропала. Он обнаружил себя в кресле у запертой входной двери. Все так же горел свет в комнате. Страшно трещал телефон. Он бросился к нему, как утопающий к соломинке, позабыв убрать подпирающее дверь кресло. В это же время кто-то постучал к нему из коридора. Он немного пометался между этой баррикадой и телефоном, но все же решил сперва убрать кресло. Телефон умолк. Открыв дверь, он увидел на пороге Анюту.

- Аркадий Львович, вас сестра этого Репина спрашивает, – спокойно, как ни в чем не бывало, сказала она. Доктор был в замешательстве от только что произошедшего. И вот еще Аня – она и глазом не ведет! Спокойна и уравновешена. А как же ее почти признание? Он всматривался в ее лицо и не понимал.

- Ее пропустить?

- Да-да, конечно - помедлил Аркадий Львович. В голове был хаос, вновь происходило что-то нелепое. «Может, я схожу с ума? Да, бывали в истории случаи массового психоза. Но вот так, индивидуально, без причины? Или причина была?». Вновь заныло под ложечкой, пропропали, куда-то ушли всегдашнее равновесие, острота ощущений, трезвость мысли.

В кабинет вихрем залетела сестра Репина, как всегда, исключая приветственную часть.

- Доктор, так что насчет нашего уговора? У «бабки» я была, она «добро» дает, можно к ней на сеанс приезжать.

- Ну, вообще-то я вам добро не давал. Тем более, вам известно, что он все еще агрессивен. Извините, мне видней, как специалисту.

- Дурак ты, а не специалист. – и хамка повертела пальцем у виска и, как детсадовская, показала ему язык. – Медсестер только лапать умеешь, да за пазуху им лазить! – выпалила вдруг посетительница и, замолчав и уставившись в стену, застыла.

- Да что вы себе позволяете?! Как вы смеете? На каком основании?!... - Аркадий Львович хотел было и дальше продолжать свое негодование, но дурная баба встрепенулась и, как ни в чем, продолжила:

- Ну как же так, ну Аркадий Львович, ну мы же с вами прошлый раз почти договорились, помните? Я еще привет вашему батюшке передавала? Ну, доктор, миленький! Вы мне санитаров дайте, это часа два-три займет, а потом мы раз - и Петю в больничку к вам, обратно. Только, думаю, сразу же вы его на выписку и командируете. А?

И она ласковыми телячьими глазами посмотрела на Аркадия Львовича.

- Позвольте, Репина или как вас там? – он уже начинал выходить из себя. – Вы только что имели наглость оболгать и оскорбить меня совершенно безосновательно.

Покиньте кабинет и впредь до выписки вашего брата – а об этом вас уведомят – не смейте сюда приходить!

- Я - вас? Чем же это я вас оскорбила? Вот и диктофон я включила не зря, видать, и в тот, и в этот раз. Вы уж извините меня, но вы вот просто сами себя послушайте. Вы ведь мне не отказали неделю назад, нет. А раз промолчали, значит, согласны.

Он нажала кнопку диктофона, и оттуда полился их первый, недельной давности разговор. «Ах, какая же сволочь эта торгашка!» - доктору захотелось влепить ей такую затрещину…

- Да вы права не имеете делать записи! Я напишу на вас жалобу! – хотел сказать он, но произнес совсем другое. – Ну, а сегодняшняя запись, теперешний наш разговор? Тоже записан?

- А то как же! – обрадовалась ничего не знавшая об ощущениях доктора баба. – Вот вам, пожалуйста, – и она включила последнюю запись.

Чем дальше прослушивал Аркадий Львович эту запись, тем пасмурнее становилось его лицо. Под конец он сильно побледнел, на лице его выступил пот. Ни единого слова о профнепригодности, о веселых нравах и лапаньи медсестер здесь вовсе не было. Но как же так, он ведь сам, собственными ушами слышал! Еще эта дура и язык ему показала? Аркадию Львовичу было не по себе, он подошел к окну. Дождя уже не было. Открыл форточку, просунул руку сквозь решетку и ощутил влагу. Приятный запах дождя ворвался в кабинет и стал словно глотком свободы. «На улицу, нужно на улицу, в реальную жизнь». Он совсем забыл о посетительнице.

- Доктор, так как же Петя?

- А? Ну, во-первых, немедленно удалите эти записи, а о вашем брате я подумаю. Позвоните мне в понедельник после обеда.

- Вот спасибо, вот спасибо! - и она исчезла за закрытой дверью, не прощаясь – как всегда, в своем амплуа.

Так, теперь надо сменить обстановку и все спокойно обдумать. Спокойно.

9

Он нажал кнопку выключателя. Аккуратно закрыл дверь, провернув два раза ключ, развернулся, чтобы уйти. И тут до его слуха донесся звук передвигаемого в закрытом кабинете кресла…

Кто-то или что-то явно издевается над ним и хочет довести до сумасшествия. И виною всему его диссертация, вернее, ее тема. Она явно не нравится какой-то силе, и сила эта хочет сломать его, раздвоить, вывернуть наизнанку. Пусть он тогда попробует докопаться до истины!

- Одержимость! Ты там? – он тихо, истерично рассмеялся и слегка стукнул кулаком в дверь своего кабинета.

- Вы здесь? - услышал он голос, прозвучавший не то как издевка, не то как вопрос, не то как ответ. Лишь спустя несколько секунд он сообразил, что это был голос санитарки Зины.

- Хотела у вас полы помыть.

- Да я, собственно, уже ухожу. Давайте в понедельник?

- Как скажете, Аркадий Львович, как скажете – весело сказала Зина.

10

- Вторник – мужской день. Мужиков, значит, она в мужские дни правит. Ну еще там понедельник, четверг. Да в понедельник я не захотела, что-то мне говорит - плохой день. Сошлись на вторнике. Ну а если женщин, стало быть, в женские дни: среда, пятница, суббота – не закрывала рот Репина.

Машина специализированной «скорой помощи» выезжала на окраину города по направлению к селу Луговое. В машине ехало, не считая водителя, пять человек: словоохотливая Репина, душевнобольной брат ее Петр, два сопровождающих его санитара-громилы и Аркадий Львович Лунин, врач-психиатр, заведующий психиатрической клиникой. Нарушив все правила содержания больных, он под свой страх и риск пустился в эту авантюру. Он уже не принадлежал сам себе: его безумная диссертация – вот его путеводитель и гид.

Что-то гнало и толкало, какое-то сомнение постоянно глодало доктора. Ведь подсознательно он понимал, что Репина в чем-то права. Да что там говорить, если начистоту – права она в главном. Медицина бессильна перед этим душевным недугом. Одержимость, экзорцизм – все это или в фильмах ужасов, или в подобной же литературе. И вот теперь ему представилась возможность самому быть наблюдателем подобного действа. Он надеялся поприсутствовать на сеансе изгнания дьявола. То, что происходило в последнее время, до неузнаваемости изменило как его мироощущение, так и физическое состояние. Он ходил рассеянный, дерганный, осунувшийся и постаревший. Неявная дремучая сила потешалась над ним и хотела доказать, что он не имеет права судить о том, чего не понимает. И пыталась наказать его за самоуверенную заносчивость. Он и сам это чувствовал и шел навстречу своей судьбе. А сила эта набирала обороты и словно воронка торнадо, все сильней и сильней затягивала его в дебри своего кошмара.

Репина все не переставала балаболить:

- Так вот, Олимпиада-то эта всю жизнь проработала медсестрой, в военном госпитале. На пенсию, значит, вышла рано – в сорок пять лет. Ну, баба еще молодая, куда податься? Тут ее родственники зовут приехать срочно в Белоруссию. Дед там у нее помирать собрался, ее хочет видеть. Любимая внучка. Деду тогда за девяносто было. Он из семьи польских ксендзов, ну поп по-ихнему. Ну, она и поехала.

А вот вернулась оттуда совсем другим человеком. Дед-то ее не простой был, а потомственный колдун. Как же слово такое мудреное, ну оно еще на «артиста» похоже. В голове крутится, а вспомнить не могу.

- Экзорцист.- вставил слово доктор.

- Во, точно! Самый он «зарцист» и есть! А колдуны эти, народ говорит, помирают больно долго, не отпускают их силы нечистые. До тех пор, пока знания свои они не передадут кому-нибудь старшему по рождению. Ну, к примеру, старшей дочери, сыну или старшей внучке. Вот Олимпиада ему и понадобилась. Видать, дед ей и передал дело свое тайное, слово какое. А еще говорят, есть у нее книга молитвенная, со старинными заговорами, только она ее никому не показывает. А то все сразу в колдуны подадутся. Вот один мужик задумал выкрасть книгу-то эту, ну и залез к ней в дом. Нашел место, где она хранилась. Книга та староветхая, в черном кожаном переплете, листы от времени темные и латынью, что ли, прописаны. Ничего он там не понял, конечно. А книга та завернута была в старую шаль, черную с красными цветами. И как только мужик-то, вор, взял да и стал разворачивать, чтоб убедиться, что книга в ней, так и обжег себе руки. Затрясло всего, ладони горят, мочи нет. Закричал он и книгу выронил. Видать, заклятье не ней было, нельзя ей в чужие руки попадать. Ну, на крик все домашние и повставали. Мужик как слепой, по комнате руками шарит-шарит: вдоль стен ходит, а ни двери, ни окна не видит. Значит, комната та от воров заговорена была. Так его Олимпиада и застала. Вон прогнала и зарок наложила: чтоб тряслись руки его до конца жизни. Это, значит, за воровство и коварство его.

- Ну вы прямо все в подробностях знаете, - заметил Аркадий Львович.

- Не то, чтобы в подробностях, а что люди говорят, то вам и пересказываю.

- А возраст «бабули»?

- Да лет ей пятьдесят пять, должно быть.

Доктор хмыкнул: «Бабуля».

- А мастерство возраста не имеет, – ехидно заметила Репина

Доктор промолчал.

Он чувствовал, что все больше и больше погружается в нелепейшую авантюру, но не в силах был этому противостоять.

Минут пять ехали молча. Трясло, дорога была плохая. Санитары и Репина смотрели в пол машины с окаменевшими лицами. Аркадий Львович взглянул на Петра. На мгновенье глаза больного сузились, в глубине их сверкнули недобрые молнии злорадства.

-, Львович, ох и любят! Анка вон, дуреха молодая, а хоть и мою сеструху-корову возьми! Ох, баааабы! - и он, вытянув неимоверной длины язык, щелкнул им себя по щеке. Через секунду он вновь тихо и смирно сидел в окружении своих сильных охранников.

Доктора всего передернуло и бросило в пот. В этот же самый миг машина подпрыгнула на большой кочке. Все сидящие в ней разом подскочили.

- Черт, ну и дорога! – первой вышла и оцепенения Репина. - Аркадий Львович, уж простите, что в такую глушь вас завезла. Вы, наверно, не привыкли по таким дорогам ездить?

Но тот сидел прикипевший к месту. Неужели снова, снова только он один видит и слышит чертовщину? Ведь никто не подал и вида. Не могут же все договориться и так цинично и нагло его разыгрывать? Целый мир против меня? Конечно, нет. Абсурд. Тогда выходит, я схожу с ума?

- Приехали, - сказал водитель. – Ну и дорога!

11

Репина велела остановиться на краю села. Там была баня Олимпиады Ильиничны, где она и проводила многие обряды.

В поселке и уважали «бабку», и в то же время за глаза недолюбливали. Кто думал, что у нее капиталов миллионы, просто завидовали. А кто послабонервней, посуеверней, у тех свои доводы: мол, ездят тут всякие, заразу свою возят. Но много было, конечно и благодарных односельчан: кому грыжу заговорила, кому сглаз сняла. Репина пошла «на разведку», как она выразилась, и пропала минут на тридцать. С собой она взяла небольшую сумку, но, нарушив запрет «бабки», все же проболталась:

- Я тут везу разные нужные для обряда вещи: белый мел, новое белое полотенце, две рубахи – черную и белую, банку с крышкой. Вот ведь нельзя рассказывать, может не сработать, а не могу – язык поганый.

Доктор молчал и смотрел на Репина. Тот, как говорится, был «никакой».

«Не мог он мне говорить гадости… Хоть самому к бабке на поклон иди»

Вернувшаяся Репина скомандовала:

- Все, Олимпиада ждет. Я и санитары ведем до бани, до двери, там сама с ним сладит. Чай, не впервой, порой таких фруктов к ней везут – не приведи господь! Вы, доктор, будьте с водителем в машине, вокруг не бродите, а мы попозже подойдем. Как она объясняет, у каждого человека свой ангел-хранитель – у кого сильней, у кого слабей, чтоб чужие чего не оттянули. Так вот некоторые перетягивают хорошее или дурное от других. Ну, та же баня, к примеру. Вот вымылся в ней больной, а опосля вы вошли – и подцепили чего. Не в смысле гриппа или туберкулеза там, порчу какую, или еще чего. То есть в плане этом… астральном. О, выговорила наконец, слово такое умное! Ну все, мы пошли, с богом!

И Петра Репина с сидящей в нем нечистой силою повели на расправу к «бабке» в баню.

Аркадий Львович читал про этот ритуал. Одержимого ставят в круг, очерченный мелом, одевают в черную рубаху, читают заговоры. Затем сжигают рубаху в печи, а пепел собирают в посуду, закрывают, читают второй заговор. Обливают одержимого святой водою, вытирают новым белым полотенцем и уводят домой. Идут, не оглядываясь, и до следующего утра с ним не разговаривают. Иначе обряд теряет силу. И еще – в этот день не должно быть дождя, он может смыть все заговоренное.

Петра отвели и оставили на попечение «бабки».

Доктор был огорчен, он хотел сам присутствовать при этой «отчитке», но у знахарей свои правила, и «бабка» дала об этом знать через Репину, причем в довольно грубой форме. В своей диссертации ему хотелось бы отвести несколько строк и народной медицине, в частности, теме экзорцизма, но увы.

Четверо мужчин: доктор, два санитара, водитель и одна женщина – Репина, образовав круг, сидели на полянке метрах в пятидесяти от бани и курили. Все молчали. Клуб Курящих Молчунов – мог подумать проходящий мимо.

Прошел час, полтора. Внезапно со стороны бани донесся протяжный, исступленный крик. Все разом вскочили. Санитары побросали сигареты и поспешили было выполнять свою миссию. Репина их резко остановила:

- Не дергайтесь, это нормально, это бес из него выходит я уж какой, господи, раз это слышу.

Те посмотрели на шефа, он тоже дал отбой.

- Бес окаянный – его господь проклял, так он ходит, всем в глаза заглядывает – вселиться хочет, убежище ищет, кто его пригреет. Вот и ищет, у кого ангел-хранитель-то слабый. А потом наглеет и выедает человека живого изнутри, вроде как душу выгоняет, вот человек и сходит с ума или как там это по-научному, не знаю, короче говоря – раздвоение личности.

Аркадия Львовича снова дернуло.

- Да Петя ведь нормальный всегда был. И вот, в поле, а он трактористом работал, фортель выкинул. Мужики говорили: выскочил из идущего трактора и ну бежать к березе на опушке. Те аж рты раззявили. Добежал, полез вверх по дереву. Да так быстро – каскадеры в кино и то так не смогут. Залез наверх – и качается, смеется, кричит мужикам: «Поймал, поймал кошку! Держите ее, щас бросать буду!». А сам – бац – с березы вниз! Ну, сломался, поранился тогда хорошо. Кости-то подлечили, а умишком тронулся. И что с ним сталось?

Еще раз раздался жуткий утробный крик. Всем вновь стало не по себе.

- Вы уверены, что Олимпиаде не нужна помощь? – заволновался доктор.

Таинственно, словно Джоконда, улыбаясь, Репина твердо сказала:

- Нет.

Через полчаса дверь бани открылась. Из нее в чистой новой рубахе вышел Репин. За ним вслед появилась «бабка». Они направились к машине. Лицо Репина выражало такое умиротворение, словно он сто лет держал Землю на плечах, подобно атланту, и вдруг его взяли и внезапно освободили от этой повинности. Доведя Петра до машины, Олимпиада что-то произнесла скороговоркой и провела ладонью по его губам. Очевидно, это был запрет говорить до утра, как и рассказывала Репина.

«Бабка» вовсе не была бабкой. Редкой красоты женщина лет сорока пяти на вид, среднего роста брюнетка с очень выразительным, аристократическим лицом. Чувствовалась ней такая внутренняя сила, что хотелось припасть к ее ногам, словно к статуе древней богини.

Все стояли в оцепенении, разинув рты. Петр сел в машину, санитары встрепенулись и быстро заскочили вслед за ним.

- Думаю, - произнесла вдруг Олимпиада, - конвой ему надолго не понадобится.

Она внимательно посмотрела на доктора, на секунду закрыла и вновь открыла глаза. В них промелькнула тревога.

- Чем же вы так разгневали его? Не один стоит, тьму привел. С вами происходит что-нибудь странное, доктор?

- Боюсь, что да. – ответил Аркадий Львович. – И даже знаю причину.

- Но не можете себе помочь?

- Боюсь, что да. – так же односложно вновь ответил он.

- И я тебе тоже нравлюсь? – теряя связь с реальностью, услышал он голос знахарки.

12

Очнулся он от того, что кто-то брызгал ему воду на лицо. Репина улыбалась:

- Ну вот, очухался! Аркадий Львович, что это с вами?

Пришла Олимпиада, прекрасная, как царица Савская.

- Оставьте нас. – велела она Репиной.

- Вас Аркадий Львович величают? Послушайте меня. Репиных с машиной я отпустила. Не переживайте, пациента вашего доставят в клинику, все там хорошо будет. А вот у вас, похоже, большие проблемы. Скажите, перед тем, как вы потеряли сознание, вам что-то послышалось, или вы увидели что-то?

- Да. Но, право, мне неловко вам это рассказывать.

- Ну, как хотите. Это не принципиально важно. Но в любом случае – это был абсурд?

- Точно так. Но если хотите начистоту, то я услышал из ваших уст вопрос – нравитесь ли вы мне? – доктор смущенно опустил голову.

- Понятно, - сказала Олимпиада.

Потом, внимательно на него посмотрев, продолжила:

- Если бы каждый врач-психиатр, имеющий каждый день контакты с безумцами, сам сходил с ума, уже бы и клиники для душевнобольных все давно закрыли. Не так ли? Я же хочу вас спросить напрямую: вы чем-то таким необычным занимались в последнее время? Ну, к примеру, были ли у вас какой-то особый больной? Или, может, вы читали какую-то литературу подобного рода?

- Да, я вас понял. И читал, и не только, я ее глубоко изучал. Дело в том, что тема моей диссертации…

- Одержимость, – продолжила она.

- Верно. Это ваш профиль? – по привычке захотел съерничать доктор.

Она сверкнула на него огромными черными глазами:

- А вы знаете, что рядом с вами, вот даже сейчас – есть некая… сущность, которую вы, сами того не зная и не желая, разбудили и выпустили на волю? Через вас она входит в наш мир – вы являетесь проводником для этой твари. Поэтому и происходит что-то вроде раздвоения личности. Вы слышите и видите то, чего нет в реальности. Но и это еще полбеды. Чем больше оно в вас паразитирует, тем сильнее побочный эффект. Дальше – это то, что вы наблюдаете у себя в клинике: буйное помешательство, шизофрения, такие вот Репины. Я уже достаточно вас запугала, скажу еще немного. Да вы и сами все понимаете. Медицина бессильна перед этим.

Он прервал ее:

- А ваши обряды?

- Обряд, если он правильно проведен, позволяет на некоторое время заключить… скажем, перемирие, оттянуть время обитания сущности в нашем мире. Но вам еще можно помочь, этот только самое начало.

Древние молитвы были изобретены очень давно, и значение многих их слов для людей потеряно. Однако злые духи помнят их хорошо, и боятся. Поэтому, когда их произносят вслух, вибрация этих звуков вызывает панику духа окаянного, и он в страхе и трепете бежит прочь с насиженного места. Молитвы эти были даны людям как охранная грамота...

Чем дольше слушал ее доктор, тем в больший трепет приходил его рассудок. Все, что он изучал, читал, писал, казалось пустышкой перед простыми знаниями этой женщины. А она продолжала:

- Я помогу вам. Проведу обряд. Но не сегодня, баня должна отдохнуть, иначе рискуем подцепить беса, изгнанного из Репина. Хотя я и «упаковала» его, и отчитала по всем правилам, но чем черт не шутит. – Она жестко улыбнулась. – Сегодня вы ночуете здесь, в моей гостиной. Не бойтесь ничего – в комнате иконы, постель спрыснута святой водой, окно и дверь с оберегами… Мой муж отвезет вас в город завтра. А вот ровно через неделю я жду вас. И вот еще: вы крещеный?

- Нет.

- Это плохо. Покреститесь, обязательно.

- Скажите, а что, эта… сущность, она постоянно при мне? Или…

- Как бы вам сказать… Ну, как ваш сосед, к примеру – измерения вроде разные, но в постоянном соприкосновении, через стенку. Вы его, может, и не знаете, но слышите, он стучит, говорит, а иногда выходит на лестничную площадку или во двор, или вы видите его в окно.

- Понимаю… Значит, имя ему – Сосед? – и сам себе тихо ответил: - Присоседился.

- Это страшный сосед. Но я помогу вам. - Она добавила – Кухня, ванная комната, санузел - все в доме. Прошу – не выходите до рассвета на улицу.

- Спасибо, я все понял.

Он вышла. На часах было 23:00.

13

Он проснулся от стука в окно. Затем услышал голос:

- Аркадий Львович, это я, Репин, сбежал из клиники! За рубахой я пришел, за черною, эта стерва Ильинична ее в печке, в бане спалила! Выходи, вместе поищем, может и не сгорела она. А? Выходи!!! А чо ты у нее спать остался, влюбился, что ли? Вон и рожу свою тебе над кроватью повесила.

Доктор глянул в ту сторону, где висела большая икона. И в потемках ему ясно привиделось в том месте лицо знахарки. Она лукаво ему подмигивала.

- Ну Львович, ну давай скорей! Лезь в окно! Айда в баню. Помоемся заодно, рубахами поменяемся, побратаемся. А то столько лет вместе, а я тебе все «вы» да «вы». А заодно на круг посмотришь, что эта тварь вокруг меня в бане на полу чертила. Вот гадина. Житья не дает!.. Ну пошли уже!

И доктор, открыв окно, нырнул на улицу. Была середина ночи.

- Репин, где ты? - стал звать новоиспеченного брата доктор. Но никто не отзывался.

Тогда он направился прямиком к бане, на край села. Шел порывисто-быстро, вроде как жил бы здесь всю жизнь и знал все дома и проулки. Минуту спустя он уже не шел, а бежал к бане. Дверь в нее была раскрыта, словно его там уже ждали. И как только он вошел, дверь со страшным скрипом захлопнулась.

В печке сильно пылал огонь, дрова трещали. Сквозь их звук он услышал женский хохот. Глянул – а на полке, где обычно парятся, сидят три голые бабы. Это была юная медсестра Анюта, тяжеловесная Репина и красавица Олимпиада. Анюта стыдливо прикрывала руками грудь, наглая Репина курила невесть откуда взявшуюся в селе дорогую сигару, цинично выдыхая дым доктору в лицо. Олимпиада, погрозив ему пальцем, нараспев произнесла:

- Я те-бе го-во-ри-ла: не вы-хо-ди на у-ли-цу! А ты? – и дико захохотала. И все они трое разом заболтали голыми ногами, свешенными с полки.

В ужасе он увидел, что вместо стоп у них – настоящие копыта. Стеснительная Анна вдруг отняла руку от груди и кинула в доктора зажатого до того в ладони жука – большого, черного, того самого, который помнился ему еще по первому видению. Упав на пол, жук громко заверещал и рассыпался в мелкое крошево, немедленно начавшее испаряться. Баня вмиг наполнилась густым паром. Олимпиада скомандовала:

- Ну, коль пришел, марш в круг!

Безропотно повинуясь, он вошел в круг, очерченный мелом. В центре его лежала банка, заполненная пеплом от рубахи. Она была надтреснута, а значит… В голове доктора забилась единственная мысль: «Значит, тот самый дух окаянный, заключенный в сосуд, вышел на свободу»…

Кто-то из баб оттолкнул банку копытом и она, разбившись подобно жуку, разлетелась на сотни осколков. Доктор вновь услышал жуткий женский хохот и провалился в темноту.

Эпилог

- Аркадий Львович, просыпайтесь! Муж отвезет вас в город. – рядом стояла Олимпиада Ильинична. – Как вы себя чувствуете? Вы спали? На улицу не выходили? Может, останетесь на неделю? Организм на природе скинет лишний энергетический шлак.

Она внимательно посмотрела на него:

- У вас очень, очень мутная аура. Вы точно не выходили ночью на улицу?

Аркадий Львович молча, словно лунатик, вышел во двор. Олимпиада, взглянув на частички земли у кровати и у окна, все сразу поняла.

- Господи… - произнесла она и перекрестила спину уходящего. Тот приостановился, словно хотел обернуться, и чихнул.

Она еще раз его перекрестила. И опять он чихнул. Для нее все стало совершенно ясным. Сосед окончательно поселился в чужом доме.

Автор: Novomestskii

Текущий рейтинг: 78/100 (На основе 104 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать