Приблизительное время на прочтение: 29 мин

Девчонка с голодными глазами (Ф. Лейбер-мл.)

Материал из Мракопедии
(перенаправлено с «Девчонка с голодными глазами»)
Перейти к: навигация, поиск

Ну ладно, расскажу, почему от Девчонки у меня мороз по коже. Почему я стараюсь поменьше бывать в центре, чтоб лишний раз не смотреть, как толпа роняет слюни при виде щита над улицей, где она в обнимку с пивной банкой, или пачкой сигарет, или еще какой-нибудь хреновиной. Почему давно терпеть не могу журналы, поскольку знаю, что она обязательно появится на какой-нибудь странице в кружевном бюстгальтере или пузырящейся ванне. Почему с ужасом думаю о миллионах американцев, жадно впитывающих эту отравленную полуулыбочку. Это целая история — история посильней, чем вам кажется.

Нет, вы только не подумайте, что я ни с того ни с сего вдруг проникся благородным негодованием к социальному злу под названием «реклама», способному вызвать общенациональный психоз в отношении какой-нибудь шикарной красотки. Если учесть, чем я сам зарабатываю на жизнь, это было бы просто смешно, точно? Хотя вы, наверное, вполне вправе считать, что в таком способе постановки секса на деловые рельсы все-таки есть что-то извращенное. Но я-то такими глупостями голову не забиваю. И я прекрасно знаю, что если у нас есть лицо, и тело, и взгляд, и все такое прочее, то почему бы вдруг когда-нибудь не объявиться одной такой единственной, в которой все это добро сочетается так качественно, что нам просто ничего не остается, как окрестить ее Девчонкой с большой буквы и насобачить на все рекламные щиты от Таймс-сквер до Телеграфного Холма?

Но та Девчонка совсем не как остальные. Она не настоящая. Она как болезнь. Она нечистая.

Ну конечно, год у нас сейчас одна тысяча девятьсот сорок восьмой, а на что я намекаю, попахивает чертовщиной. Но понимаете, и я сам до конца не просеку, на что намекаю, не считая кое-каких совершенно определенных вещей. Хотя бы на то, что вампиры и в самом деле есть, только далеко не все они кровь сосут. И на то, что были убийства, если то и вправду были убийства.

А потом, позвольте мне вот чего спросить. Почему, коли вся Америка уже целиком и полностью обуяна Девчонкой, мы про нее почти ничего не знаем? Почему она не украшает обложку «Тайма» с залихватской биографией внутри? Почему не было ни единой большой статьи в «Лайф» или «Пост»? Очерка в «Ньюйоркере»? Почему «Шарм» или «Мадемуазель» еще не воспели ее карьеру на своих страницах? Пора не настала? Чушь собачья!

Почему ее до сих пор не зацапали киношники? Где ее «пара слов для наших радиослушателей»? Почему мы не видим, как она целует кандидатов на предвыборных гонках? Почему ее ни разу не выбирали королевой той или иной фигни, как это у нас полагается?

Почему мы не можем прочитать о ее вкусах и увлечениях, взглядах на положение в России? Почему репортеры не возьмут у нее, наряженной в кимоно, интервью на распоследнем этаже самого развысоченного отеля в Манхэттене и не расскажут нам, что у нее за приятели?

И наконец, — а это уже посерьезней всего будет, — почему ее никогда не рисовали и не писали маслом?

Нет-нет, точно не рисовали. Если б вы хоть чуток разбирались в коммерческой живописи, вы бы сразу это просекли. Любой такой, пусть даже и самый распрекрасный рисунок сделан с фотографии. Ни за что не подумаешь? А то! На этом деле самые спецы сидят. Но факт есть факт.

А теперь я вам отвечу на все эти «почему». Да потому, что хоть сверху донизу перерой весь мир рекламы, новостей и бизнеса, все равно не сыщешь ни единой живой души, которая знает, откуда эта Девчонка взялась, где живет, чем занимается и даже как ее звать.

Вы дальше слушайте. Больше того, ни единая-разъединая душа даже никогда ее просто не видела и не видит — не считая одного несчастного бедолаги-фотографа, который заколачивает на ней такую монету, какую за всю жизнь не надеялся заработать, и который до смерти перепуган и зашуган каждую минуту на дню. Нет, и малейшего представления не имею, кто он такой и где у него студия. Но я точно знаю, что такой человек должен быть, и даю голову на отсечение, что чувствует он себя именно так, как я только что сказал.

Да, вообще-то я смог бы ее найти, если б постарался. Хотя точно не уверен — наверное, сейчас она стала поосторожней. Да и потом, у меня нет на это ровно никакого желания.

А, крыша у меня поехала, говорите? Таких вещей в наш атомный век просто не бывает? Люди не могут так надежно спрятаться от всех, даже Гарбо?

Ну что ж, мне довелось узнать, что все-таки могут, потому что в прошлом году я и был тем самым несчастным бедолагой-фотографом, про которого вам тут толкую. Да-да, в прошлом году, в сорок седьмом, когда Девчонка и выплеснула первую порцию своей отравы на наш славненький городок, который хоть и вырос давно, да ума не нажил.

Да-да, я в курсе, что вас тут в прошлом году не было и вы ничего про это не слыхали. Даже Девчонке пришлось начинать с малого. Но если вы пороетесь в подшивках местных газет, то найдете кое-какую рекламу, а я вам потом могу показать несколько сохранившихся витрин — по-моему, в «Грации» так свою и не сменили. У меня у самого была целая гора фотографий, только я их все пожег к чертовой матери.

Да, свое я получил и обрезал концы. Получил, конечно, не столько, сколько любой другой фотограф на моем месте, но на жизнь до сих пор хватает, и на виски, как видите, тоже. К деньгам она относилась довольно забавно. Я еще про это расскажу.

Но сперва представьте меня в сорок седьмом. У меня была студия на четвертом этаже в Хаузер-билдинг прямо через перекресток от парка Ардлейна.

В свое время я работал на студию Марша-Мейсона, пока не наелся от пуза и не решил попытать счастья в одиночку. Домишко был, чего греха таить, настоящая крысиная дыра — вовек не забуду, как там ступеньки скрипели, — но там было дешево, а свет естественный.

Дела шли паршиво. Я днями напролет шатался по заказчикам и рекламным агентствам, и хоть против меня лично никто ничего не имел, снимки почти никогда не подходили. Я был на грани самой настоящей нищеты. Я задолжал за студию. Черт, у меня даже не было денег, чтоб завести девчонку!

Все это произошло одним темным пасмурным вечером. В доме была жуткая тишина — эти гады даже при том, что жильцов кот наплакал, жмотились плату урезать! Я только что закончил печатать несколько фоток, которые рассчитывал на свой страх и риск толкнуть в «Грацию» (они дамские пояса делают), бассейну Баффорда и «Спортплощадке» — для тех эдакая насквозь дутая пляжная сценка. Моя модель только что ушла. Мисс Леон такая. Вообще-то она преподавала гражданское право в старших классах, а мне позировала на стороне, тоже исключительно на свой страх и риск. Едва поглядев на отпечатки, я понял, что мисс Леон вряд ли прокатит в «Грации» — или мои фотографии в принципе. День пошел коту под хвост, и я решил сворачиваться.

И тут четырьмя этажами ниже хлопает дверь, на лестнице слышатся шаги и входит она.

Она была в дешевом, таком сверкающем платье. В черных туфельках. Без чулков. И если не считать серого драпового пальтишка, которое она перекинула через локоть, ее худосочные ручонки были совершенно голые. Ручки у нее довольно худенькие, сами видели, или теперь вы такого просто не замечаете?

Тонкая шейка, исхудалое, чуть ли не изможденное личико, беспорядочная копна темных волос, а из-под нее глядят голоднейшие глаза во всем мире.

В том-то и причина, что сегодня она всю страну положила на лопатки, — в этих глазах. Вульгарности ни капли, но во взгляде такой голод, в котором и секс тебе, и еще что-то побольше, чем секс. Это как раз то, что каждый ищет еще с ноль тысяч ноль первого года, — чего-то чуток побольше, чем просто секс. И вот, парни, я наедине с Девчонкой, в своей полутемной конторе в практически безлюдном доме. Ситуация, которую миллионы американцев мужского пола наверняка не раз рисовали себе в голове с теми или иными сочными подробностями. И что же я чувствую? Жуткий испуг.

Я знаю, что секс может быть пугающим. Этакий холодок в животе и буханье сердца, когда вы остаетесь наедине с девушкой и чувствуете, что пора бы ее и потрогать. Но если в тот раз и присутствовал секс, то на него накладывалось и что-то другое.

По крайней мере, о сексе я тогда не думал.

Помню, что резко отпрянул, а рука у меня так дернулась, что фотографии, которые я смотрел, разлетелись по полу.

И вроде голова слегка закружилась, будто из меня что-то вытянули. Только самую малость.

Вот и все. Потом она открыла рот, и на некоторое время все вошло в норму.

— Гляжу, вы фотограф, мистер, — говорит она. — Не нужна ли вам, часом, модель?

Голосок у нее был не сильно культурный.

— Сомневаюсь, — отвечаю я, подбирая снимки. Понимаете, с ходу она меня не особо-то вдохновила. Коммерческие перспективы, которые сулили ее голодные глазки, засечь я еще не успел. — А раньше-то вы чем занимались?

В общем, выдает она мне какую-то довольно туманную историю, я начинаю проверять ее знание посреднических агентств, студий, расценок и всего такого прочего и довольно скоро ей говорю:

— Послушай-ка, да ты ведь в жизни не позировала фотографу. Ты просто замерзла и зашла погреться.

Ну, она соглашается, что это более-менее так.

На протяжении всего нашего разговора у меня было чувство, что она как бы нащупывает дорогу, словно человек в незнакомом месте. Не то чтобы она была не уверена в себе или во мне — скорее, во всей ситуации в целом.

— И ты думаешь, кто угодно может позировать? — спрашиваю я жалостливо.

— А то! — говорит она.

— Послушай, — говорю, — фотограф может отправить в корзину дюжину негативов, чтоб вышло более-менее человеческое изображение обычной женщины. И сколько же, по-твоему, придется выбросить, чтоб получить действительно живую, эффектную фотку?

— По-моему, я справлюсь, — говорит она.

В общем, надо было мне сразу дать ей хорошего пинка. Может, меня восхитила невозмутимость, с которой она продолжала упорно стоять на своем. Может, тронул ее полуголодный вид. Но более вероятно, я просто испытывал злорадство от возможности дать ей прочувствовать то же самое, что чувствовал я, когда мне швыряли назад мои фотки. Решил, что называется, в очередной раз найти виноватого.

— Ладно, придется преподать тебе небольшой урок, — говорю я ей. — Так и быть, попробую пару раз тебя щелкнуть. Но имей в виду — исключительно на твой страх и риск. Если кто-то вдруг пожелает купить твое фото, на что один шанс из миллиона, я заплачу тебе за время по обычным расценкам. Только так, и не иначе.

Она одарила меня улыбкой. Первой.

— Шикарно, — говорит.

В общем, сделал я три-четыре снимка — только лицо крупным планом, поскольку не пришел в восторг от ее дешевого платьишка, и, по крайней мере, весь мой сарказм она встретила достойно. Потом вспомнил, что у меня до сих пор еще валяется выданное в «Грации» дамское барахло, и, наверное, злорадство все еще играло во мне, поскольку я вручил ей пояс, велел зайти за ширму и надеть его, что она, вопреки моим ожиданиям, сделала просто-таки без тени смущения; и коли уж мы так далеко зашли, я решил отщелкать заодно и пляжную сценку, чтоб окончательно отстреляться.

Все это время я не ощущал ровно ничего необычного, не считая легких приступов головокружения, которые на меня то и дело находили, и гадал, то ли желудок у меня расстроился, то ли я неосторожно обращался с реактивами.

Хотя все-таки, знаете, наверное, тревога и смутное беспокойство во мне уже и тогда присутствовали.

Я бросил ей визитку и карандаш.

— Напиши тут, как тебя звать, адрес и телефон, — сказал я и заперся в лаборатории.

Немного погодя она ушла. Я с ней даже не попрощался. Я злился, что она не стала ломаться и нисколько не смутилась по поводу поз, в которые я ее ставил, и даже меня не поблагодарила, не считая той единственной улыбки.

Я закончил проявлять негативы, сделал несколько отпечатков, проглядел и пришел к заключению, что товар, по крайней мере, не намного хуже, чем с мисс Леон. И как-то вдруг решил подсунуть эти фотки в ту пачку, с которой завтра с утра собирался пройтись по клиентам.

К тому моменту уработался я в дым, так меня трясло и подташнивало, но пожалел тратить последние деньги на спиртное, чтоб слегка прийти в себя. Есть мне не очень хотелось. По-моему, я сходил в какую-то дешевую киношку.

О Девчонке я и думать забыл, может, разве рассеянно подивился, как это я на своем безбабье даже не попытался к ней подклеиться. Она вроде бы принадлежала к несколько… э-э… более доступной социальной прослойке, чем мисс Леон. Но тогда, конечно, нашлась тысяча весьма веских причин, почему я этого не сделал.

С утра я пошел по заказчикам. Первым номером в моем списке стояла пивоварня Мунша. Там требовалась «Девчонка Мунша». Папаша Мунш испытывал ко мне нечто вроде отеческой привязанности, хотя снимки мои в грош не ставил. Хотя, если по-честному, вкус и чутье в фотографии у него имелись, этого не отнимешь. Лет пятьдесят тому назад он вполне мог бы быть среди тех шустрых ребят, что закладывали Голливуд.

Он как раз только что вернулся с производства и занимался своим самым излюбленным делом. Отставив запотевшую банку, он облизал губы, отпустил кому-то несколько сугубо технических замечаний насчет хмеля, вытер свои толстые лапы о передник, прикрывающий пузо, и сграбастал пачку фотографий.

Он просмотрел уже где-то около половины, задумчиво пощелкивая языком, когда дошел до нее. Я мысленно дал себе по шее за то, что вообще ее туда засунул.

— Ага, — оживился он. — Фотография, конечно, не шедевр, но девчонка что надо.

Это все и решило. Я никак не мог взять в толк, почему Папаша Мунш сразу за нее зацепился, а я нет. Думаю, это было потому, что сперва я увидел ее во плоти, если это подходящее слово. Но в тот момент я чуть в обморок не хлопнулся.

— Кто это такая? — спрашивает он.

— Да так, новая модель. — Я изо всех сил постарался, чтоб это прозвучало понебрежней.

— Приходи с ней завтра с утра, — говорит он мне. — И все свое барахло прихвати. Прямо тут ее пощелкаем. Покажу тебе, как это делается.

— Ну ладно, не кисни, — добавил он. — Выпей-ка лучше пивка.

Ну-с, я ушел, повторяя себе, что все это только случайность, что завтра при своей полной неопытности она наверняка опростоволосится, и все такое прочее.

И все-таки, когда я почтительно положил следующую пачку на розовую конторскую книгу мистера Фитча из «Грации», ее фотографию я уже вытащил наверх.

Мистер Фитч всегда строил из себя великого знатока в искусстве. Он откинулся в кресле, прищурился, пошевелил в воздухе своими длинными артистическими пальцами и проговорил:

— Хм. Что скажете, мисс Виллоу? Я вот про эту. Конечно, сама фотография не отличается большой убедительностью. Наверное, в данной ситуации нам лучше обратиться к образу Бесенка, нежели Ангелочка. Но все-таки девушка… Подите-ка сюда, Бинс. — Опять шевеление пальцами. — Мне нужна реакция женатого человека.

Он не мог скрыть факта, что надежно попался на крючок.

Абсолютно то же самое случилось и в бассейне Баффорда, и в «Спортплощадке», не считая того, что Да Косте не потребовалось мнение женатого человека.

— Сила, — крякнул он, облизываясь. — Ну, парень, вроде как снимать научился?

Не чуя под собой ног, я полетел в контору и цапнул карточку, которую дал ей для имени и адреса. Ничего на ней не было.

Могу вам признаться, что следующие пять дней довели меня чуть ли не до белой горячки. На следующее утро, поскольку я так и не сумел ее отловить, мне пришлось выкручиваться, как угрю на сковородке.

— Она заболела, — втолковывал я Папаше Муншу по телефону.

— Она что, в больнице? — интересовался он.

— Да так, ничего серьезного, — говорил я.

— Так тащи ее сюда. Голова, небось, разболелась?

— Простите, никак не могу.

У Папы Мунша проснулись какие-то подозрения.

— Она действительно на тебя работает?

— Да конечно на меня!

— Ну уж не знаю, как там «конечно». Я бы подумал, что она нездешняя, если б не узнал твой дубовый стиль.

Я хихикнул.

— Ну ладно, приводи ее завтра, слышишь?

— Попробую.

— Нечего пробовать. Бери и приводи.

Он не представлял и половины того, чего я только не перепробовал. Я обошел все агентства, работающие с фотомоделями и хористками. Я, как заправский детектив, совал нос в студии фотографов и художников. Я грохнул последние медяки на объявления во всех трех газетах. Я просмотрел все выпускные фотографии школы и личные дела безработных на бирже. Я шатался по ресторанам и забегаловкам, приглядываясь к официанткам, по большим и маленьким магазинам, высматривая молоденьких продавщиц. Я обшаривал взглядом толпы, выходящие из кинотеатров. Просто бродил по улицам.

По вечерам я делал приличный кружок по известным улочкам, где собираются проститутки. Почему-то казалось, что это самое верное место.

На пятый день я понял, что окончательно сел в лужу. Крайний срок, данный мне Папашей Муншем — их было уже несколько, но этот был действительно крайний, — окончательно истекал в шесть часов вечера. Мистер Фитч уже успел плюнуть на все это дело и отвалить.

Я стоял у окна студии, глядя на парк Ардлейна.

И тут входит она.

Я уже столько раз мысленно представлял себе этот момент, что даже не задумался, как себя вести. Даже легкий приступ головокружения мне ничуть не помешал.

— Привет, — говорю я ей холодно.

— Привет, — говорит.

— Ну что, еще не отказалась от своей затеи?

— Нет.

Это не прозвучало ни робко, ни вызывающе. Это была голая констатация факта. Я бросил взгляд на часы, поднялся и отрывисто бросил:

— Ну ладно, опять даю тебе шанс. Тут у меня один клиент ищет девчонку как раз твоего типа. Если справишься, может, и пойдет у тебя дело. Если поспешим, еще его застанем, — говорю, подхватывая кофр с аппаратурой. — Пошли. И в следующий раз, если на что-то рассчитываешь, не забывай оставить телефон.

— Вот еще, — говорит она, не двигаясь с места.

— Это ты о чем? — говорю.

— Да не собираюсь я встречаться с такими-то там твоими клиентами.

— Ах, не собираешься? — говорю. — Ты что, не понимаешь, чего мне это стоило?

Она медленно покачала головой.

— Только не делай из меня дурочку, малыш, не надо. Они сами меня хотят.

И тут она одарила меня второй улыбочкой.

В тот момент я подумал, что она просто прочитала мои объявления. Теперь я далеко в этом не уверен.

— А теперь я тебе скажу, как мы будем работать, — продолжает она. — Ни имени, ни адреса, ни телефона ты не получишь. Их никто не получит. Все снимки мы будем делать только тут. Только я и ты.

Можете представить, как я тогда взвился. Чего я только тогда ни делал — злился, язвил, терпеливо уговаривал, бесился, грозил, умолял.

Я надавал бы ей по физиономии, если б это не был мой фотографический капитал.

Под конец единственное, на что я был способен, это позвонить Папаше Муншу и передать ему все ее условия. Понимаю, что это было глупо, но мне просто ничего другого не оставалось.

Он на меня жутко наорал, несколько раз подряд повторил «нет» и брякнул трубку.

Это не произвело на нее ровно никакого впечатления.

— Начнем съемку завтра ровно в десять, — сказала она.

Это ей очень пошло — эдакая графиня из кино.

Около полуночи позвонил Папаша Мунш.

— Понятия не имею, в каком сумасшедшем доме ты откопал эту девицу, — сказал он, — но я согласен. Приходи завтра с утречка, и я попробую вбить в твою дурную башку, какие мне нужны снимки. Очень рад, что вытащил тебя из постели!

После этого все наладилось. Даже мистер Фитч передумал и, убив два дня на втолковывание мне, что все это совершенно исключено, тоже принял все условия.

Конечно, вы уже все под чарами Девчонки, так что не способны понять, каким великим самопожертвованием со стороны мистер Фитча был добровольный отказ от личного присмотра за формированием образа Бесенка, или Мегеры, или на чем мы там в конечном счете сошлись.

На следующее утро она явилась точно к назначенному времени, и мы принялись за работу. В ее пользу могу сказать одно: она никогда не уставала и не капризничала, когда я вертел ее и так и эдак. Все шло, как по маслу, не считая того, что у меня по-прежнему было чувство, будто что-то помаленьку от меня ускользает. Может, и вы что-то подобное чувствуете, глядя на ее фотографии.

Когда мы закончили, я выяснил, что имеются и другие правила. Это было где-то под вечер. Я вышел за ней, чтоб выпить кофейку и съесть бутерброд в закусочной.

— Ну вот еще, — говорит она. — Я пойду одна. И имей в виду, малыш: если ты только попробуешь пойти за мной, если ты только высунешь башку из окна, когда я выйду, можешь искать себе другую модель.

Можете представить, как вся эта фигня подействовала мне на психику — да и на воображение тоже. Помню, что открыл окно, когда она вышла — прежде несколько минут выждал, — и стоял там, дыша свежим воздухом и пытаясь понять, что за всем этим кроется: то ли она от полиции прячется, то ли она чья-то падшая дочь, то ли ей просто кажется шикарным так выпендриваться, то ли Папаша Мунш был прав и она действительно малость того.

Но надо было еще проявить пленку.

Оглядываясь назад, просто поражаешься, с какой быстротой ее колдовские чары опутали после этого весь город. Вспоминая, что наступило потом, я опасаюсь, что это случилось уже и со всей страной — а может, и со всем миром. Вчера я в «Таймс» прочел чего-то насчет того, что плакаты с Девчонкой уже чуть ли не в Египте появились.

Из остатка моей истории вам станет ясно, почему я настолько серьезно всего этого опасаюсь. Есть у меня и теория, которая все это объясняет, но это уже из тех вещей, которые выходят за рамки тех самых «совершенно определенных моментов». Это насчет Девчонки. Попробую растолковать буквально в нескольких словах.

Вы знаете, как современная реклама способна направлять человеческие умы в одну сторону, заставляя желать одного и того же, думать об одном и том же. И вы знаете, наверное, что психологи не так уж скептически относятся к телепатии, как они обычно выделываются.

А теперь добавим сюда два предположения. Представим, что одинаковые желания миллионов людей сфокусировались в одну телепатическую личность. Скажем, девушку. Создали ее из ничего, из воображения.

Только представьте себе ее знание затаеннейших желаний миллионов мужчин. Представьте ее способность заглянуть в эти желания глубже самих людей, которые их испытывают, видеть ненависть и стремление к смерти, кроющиеся за похотью. Представьте тот все более полный зрительный образ, который она принимает, оставаясь при этом холодной, как камень. И представьте при этом тот голод желаний, который она должна испытывать в ответ на их голод.

Но я уже здорово уклонился от фактов, про которые рассказываю. А против некоторых фактов никак не попрешь. Как против денег. Мы ведь деньги делали.

Это как раз тот забавный момент, о котором я уже обещал рассказать. Я опасался, что Девчонка просто задумала меня малость потрясти в плане денег. Я ведь уже говорил, как она меня взяла в ежовые рукавицы — не пикнешь.

Но она никогда не запрашивала свыше самых обычных расценок. Позже я уже сам решил платить ей побольше, причем здорово побольше. Но она всегда брала деньги с таким презрительным видом, будто собиралась выбросить их в первый же мусорный бак, как только выйдет на улицу.

Может, так она и делала.

Как бы там ни было, деньги у меня завелись. Впервые за многие месяцы я мог позволить себе заложить за галстук, прилично приодеться и раскатывать в такси. Теперь я мог подъехать к любой девчонке, на которую бы только глаз положил. Надо было только выбрать.

Так что я, понятное дело, не мог не воспользоваться возможностью и не выбрать…

Но сперва давайте я вам про Папашу Мунша расскажу.

Не один Папаша Мунш искал встречи с моей моделью, но, по-моему, он один втрескался в нее по-настоящему. Я видел, какие у него становились глаза, когда он рассматривал фотографии. В них появлялось этакое сентиментальное, мечтательное выражение. Мамаша Мунш уже два года как лежала в могиле.

Спланировал он все очень ловко. Какими-то совершенно незначащими фразами он заставил меня проболтаться, когда она приходит на съемку, и одним прекрасным утром притопал по лестнице за несколько минут до нее.

— Я пришел на нее посмотреть, Дейв, — объявил он.

Я и спорил с ним, и врал, и втолковывал, что он не знает, насколько серьезно она относится к своим идиотским требованиям. Я предупреждал, что он нам обоим все испортит навсегда. Я даже, к собственному удивлению, пытался его вытолкать.

Он даже не возмутился, как поступил бы в любой другой ситуации. Только повторял:

— Но Дэйв, мне обязательно нужно ее увидеть.

Хлопнула дверь парадной.

— Это она, — сказал я, понизив голос. — Скорей уходите.

Он не ушел, так что пришлось затолкать его в лабораторию.

— И чтоб ни звука, — прошептал я. — Я ей скажу, что не могу сегодня работать.

Я знал, что он все равно попытается посмотреть на нее и наверняка вылезет оттуда, но на что-то большее был уже не способен. Шаги слышались уже на четвертом этаже. Но в дверях она так и не показалась. Я почувствовал тревогу.

— А ну-ка убери оттуда этого засранца! — тявкнула она из-за двери. Не очень громко, самым своим обычнейшим голосом.

— Поднимаюсь еще на этаж, — объявила она. — И если этот толстопузый засранец немедленно не выкатится прямиком на улицу, то больше не получит ни единой моей фотки под свое вонючее пиво!

Папаша Мунш вышел из лаборатории. Он был весь белый. Выходя, он на меня даже не посмотрел. И больше никогда не рассматривал ее фотографии при мне.

Это про Папашу Мунша. Теперь про меня. Я уже не раз к ней подкатывался, делал прозрачные намеки, а со временем решился перейти и к более активным действиям.

Она стряхнула мою руку, точно сырую тряпку.

— Цыц, малыш, — сказала она. — Время-то рабочее.

— Но потом… — нажимал я.

— Разве мы не договаривались?

И я получил то, что, по-моему, было пятой улыбкой.

Трудно поверить, но с этой своей идиотской линии поведения она никогда и на дюйм не сворачивала. В конторе трогать ее было нельзя, потому что работа была важней всего, и она ее любила, и ничто не должно было отвлекать внимание. В другом месте я тоже не мог с ней встретиться, потому что, если бы попытался, больше бы уже ни одного снимка не сделал, — и это все при том, что деньги текли рекой, а у меня хватало ума не воображать, будто к этому имели какое-то отношение мой художественный вкус и способности.

Конечно, я не был бы живым человеком, если б и потом не пытался к ней подъехать. Но это всякий раз кончалось все тем же обращением, будто с мокрой тряпкой, и улыбок уже больше не было.

Я жутко изменился. Начал вести себя как сумасшедший, как дурень с пустой головой — только иногда мне казалось, будто она вот-вот лопнет. И все время ей чего-то рассказывал. В основном про себя.

Это было все равно что находиться в постоянном бреду, который, правда, нисколько не мешал делу. На головокружение я внимания не обращал. Это уже казалось вполне естественным.

Я метался по студии, и яркий рефлектор мог на мгновение обратиться листом раскаленной добела стали, сумерки за окном — густой тучей мошкары, а аппарат — большой черной вагонеткой. Но еще мгновение, и все опять становилось на место.

Мне кажется, что временами я ее до смерти боялся. Она представлялась страннейшей, ужаснейшей личностью во всем мире. Но в другие моменты…

И я говорил. Не важно, чем я тогда был занят: ставил свет, подбирал позу, возился с треногой, наводил фокус, — или где она сама была: на подиуме, за ширмой, в кресле с журнальчиком, — я трепал языком, не прерываясь ни на секунду.

Я рассказал ей буквально все, что сам про себя знал. Я рассказал ей про свою первую девушку. Рассказал про велосипед своего брата Боба. Рассказал про то, как однажды удрал из дома и уехал неизвестно куда на товарняке, и про взбучку, которую мне устроил папаня, когда я вернулся. Рассказал про плавание в Южную Америку и синее небо в ночи. Рассказал про Бетти. Рассказал, что моя мать умирает от рака. Рассказал, как меня однажды побили в темном переулке за баром. Рассказал про Милдред. Рассказал, как продал первый в моей жизни снимок. Рассказал, как Чикаго выглядит с борта яхты. Рассказал про самый длинный в моей жизни запой. Рассказал про студию Марша Мейсона. Рассказал про Гвен. Рассказал, как познакомился с Папашей Муншем. Рассказал о том, как за ней охотился. Рассказал, что сейчас чувствую.

Тому, что я говорил, она не уделяла ни малейшего внимания. Не возьмусь даже утверждать, что она меня вообще слышала.

В тот день, когда впервые клюнул действительно серьезный заказчик и нам предложили работать в масштабах страны, я решил пойти за ней, когда она отправится домой.

Хотя погодите, лучше я в другом порядке буду рассказывать. Кое-что вы наверняка припомните из иногородних газет — те предположительные убийства, о которых я уже упоминал. По-моему, их было шесть.

Я сказал «предположительные», потому что полиция ни в одном из этих случаев не была окончательно убеждена, не был ли причиной смерти попросту сердечный приступ. Но весьма подозрительно, когда сердечные приступы случаются с людьми, у которых с сердцем все в порядке, когда они одни, вдали от дома и совершенно непонятно, чем там занимались.

Эти шесть смертей породили очередные страхи перед каким-то «мистическим отравителем». К тому же было ощущение, что они и потом на самом-то деле не прекратились, просто продолжались в менее подозрительной форме.

Это как раз из того, что меня до сих пор пугает.

Но в тот момент моим единственным чувством было облегчение, когда в конце концов я решил ее выследить.

В тот день я заставил ее поработать дотемна. Объяснений никаких не требовалось — нас просто завалили заказами. Я выждал, пока не хлопнула дверь парадной, потом сбежал вниз. Ботинки у меня были на резиновой подметке. Я напялил темное пальто, в котором она никогда меня не видела, и темную шляпу.

Я постоял в дверях, пока ее не увидел. Она шла мимо ограды парка в сторону центра. Был один из этих теплых осенних вечеров. Я пошел за ней по другой стороне улицы. Мой замысел на этот вечер заключался только в том, чтобы выяснить, где она живет. Это позволило бы мне покрепче зацапать ее в лапы. Остановилась она перед большой витриной магазина Эверли, держась подальше от ее огоньков. Там она постояла, заглядывая внутрь.

Я вспомнил, что для Эверли мы делали ее большую фотографию под плоский манекен в витрину дамского белья. Этот манекен, очевидно, она и разглядывала.

В этот момент я был просто-таки уверен, что она самовлюбленно любуется собственным изображением.

Когда мимо шли люди, она слегка отворачивалась или поглубже отступала в тень.

Потом показался какой-то мужчина, один. Лица его я как следует не разглядел, но на вид он был средних лет. Он остановился и стал разглядывать витрину.

Тут она вышла из тени и встала рядом с ним.

Что бы вы, парни, почувствовали, если б смотрели на плакат с Девчонкой и внезапно она оказалась бы рядом и взяла вас за руку?

Реакция парня была ясна, как день. В нем зародились безумные мечты.

Они о чем-то коротко переговорили. Потом он остановил такси. Они влезли внутрь и укатили.

Ух и назюзюкался же я тем вечером! Выглядело это все почти так, как будто она знала, что я слежу за ней, и выбрала именно такой способ, чтоб побольней меня ужалить. Может, и так. Может, то был конец.

Но на следующее утро она явилась в обычное время, и я опять впал в обычный бред, только теперь под несколько другим углом.

Вечером, когда я опять пошел за ней, она выбрала место под уличным фонарем, аккурат напротив одного из рекламных щитов Мунша.

Теперь мне страшно подумать, как хитро она действовала.

Минут через двадцать проезжающий мимо спортивный автомобиль притормозил, сдал назад и подрулил к тротуару.

На сей раз я был ближе. Я достаточно хорошо разглядел лицо того малого. Он был чуток помладше, где-то моего возраста.

На следующее утро то же самое лицо глянуло на меня с первой страницы газеты. Спортивный автомобиль нашли у поребрика на боковой улочке. Парень был внутри. Как и в остальных подобных случаях, причину смерти установить не удалось.

Какие только мысли не крутились в тот день у меня в голове, но только две вещи я знал с полной определенностью. Что я получил первое настоящее предложение от крупного рекламодателя, и что я собираюсь взять Девчонку за руку и спуститься по лестнице вместе с ней, когда мы покончим со съемкой.

Она, похоже, ничуть не удивилась.

— А ты знаешь, на что идешь? — спросила она.

— Знаю.

Она улыбнулась.

— А я-то гадала, когда ты наконец дозреешь!

Я начал чувствовать себя получше. Мысленно я уже прощался со всем, но крепко держал ее за руку, и это было главное.

Был такой же теплый осенний вечер. Мы пошли напрямик через парк. Там было темно, но небо над нами было розовым от неоновых вывесок.

Мы долго шли по парку. Она ничего не сказала и на меня не глядела, но мне было видно, что губы ее кривит улыбка, и через некоторое время ее рука крепко стиснула мои пальцы.

Мы остановились. Мы как раз шли прямо по газону. Она повалилась на траву и потянула меня за собой, обнимая за плечи. Я смотрел вниз, прямо ей в лицо. На нем играл бледноватый розовый отсвет от зарева на небе. Голодные глаза казались черными дырами.

Я неловко завозился с пуговицами блузки. Она отвела мою руку, но не так, как тогда в студии.

— Я не этого хочу, — проговорила она.

Сперва я вам скажу, что я сделал потом. Затем объясню, почему я это сделал. А уже после скажу, что она тогда сказала.

А сделал я вот что: убежал без оглядки. До конца я всего не помню, потому что голова жутко кружилась, и розоватое небо раскачивалось над темными деревьями. Но через некоторое время, завидев уличные фонари, я остановился отдышаться. На следующий день я закрыл студию. Пока я запирал дверь, за ней надрывался телефон, а на полу валялись неоткрытые письма. Я больше никогда не видел Девчонку во плоти, если это подходящее слово.

Я сделал это, потому что не хотел умирать. Я не хотел, чтобы из меня вытянули жизнь. Вампиры бывают всякие, и те, что сосут кровь, — еще далеко не худшая разновидность. Если б меня не насторожили эти постоянные приступы головокружения, и Папаша Мунш, и лицо в утренней газете, я отправился бы той же дорогой, что и остальные. Но я осознал, что мне грозит, когда было еще время вырваться. Я осознал, что откуда бы она ни явилась, что бы ее ни создало, она — квинтэссенция ужаса за ярким рекламным щитом. Она — это улыбка, что вынуждает вас швыряться деньгами и самой жизнью. Она — это глаза, которые заводят вас все дальше и дальше, а потом показывают смерть. Она тварь, которой вы отдаете все, но на самом деле не получаете ничего.

Она создание, которое забирает все, что у вас есть, ничего не давая взамен. Когда вы пожираете взглядом ее лицо на плакатах, помните это. Она — приманка. Она — наживка. Она — Девчонка.

А сказала она вот что:

— Я хочу тебя. Я хочу все, что случалось с тобой в жизни. Я хочу все, что делает тебя счастливым, и все, что ранит тебя до слез. Я хочу твою первую девушку. Я хочу тот блестящий велосипед. Я хочу ту взбучку. Я хочу ту камеру-обскуру. Я хочу ноги Бетти. Я хочу синее небо, усыпанное звездами. Я хочу смерти твоей матери. Я хочу твою кровь на булыжниках. Я хочу рот Милдред. Я хочу первый снимок, который ты продал. Я хочу огни Чикаго. Я хочу джину. Я хочу руки Гвен. Я хочу, чтоб ты хотел меня. Я хочу всю твою жизнь. Ну давай же, малыш, давай!



Автор: Фриц Лейбер


Текущий рейтинг: 82/100 (На основе 58 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать