Приблизительное время на прочтение: 55 мин

Господь всех в лесу зарытых

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск

Ресторан ее приятно удивил. Для загибающегося провинциального городка с не самой хорошей славой это было явно выдающееся заведение. Два этажа, просторные залы, мягкое освещение, отдельные кабинки, ненавязчивая музыка, интерьер, оформленный в купеческо-охотничьем стиле, слегка аляповатом, но не скатывающемся в безвкусицу — даже просто находиться внутри было в кайф.

Но главным сюрпризом оказалась здешняя кухня. Карина заказала салат с лосятиной и брусникой, уху из судака и чизкейк с лимоном, рассчитывая на сытный, но не особенно изысканный ужин. Последний раз она ела почти сутки назад, перед выездом из Москвы, и была чудовищно голодна. Однако накинуться на еду и разом умять все не получилось: после первой же вилки стало понятно, что есть нужно неспешно, тщательно смакуя каждый кусок. Давненько ей не доводилось пробовать что-либо настолько вкусное. И претенциозные названия блюд, тоже отсылающие к дореволюционному купечеству, с непременным «Ъ» после твердых согласных в окончаниях слов, больше не выглядели нелепицей — именно так и должны были питаться зажиточные заводчики и промышленники села Железного, некогда торговавшие по всей стране замками с секретом, складными ножами со множеством лезвий, музыкальными шкатулками и прочими хитроумными диковинами.

Настроение, порядочно подпорченное путешествием, начало возвращаться в норму. Появилась даже мысль пригласить внутрь Мишу с Тимом, но Карина быстро ее отогнала. Нет, парням следует оставаться на положенных местах. Ничего с ними не случится, потерпят еще немного. Если встреча пройдет гладко и не появится никаких подозрений насчет клиента, то так и быть, помотаются на машине по окружной, чтобы убедиться в отсутствии хвоста, а к вечеру вернутся сюда отметить удачную сделку. Хотя, по-хорошему, чем быстрее они покинут Железносельск, тем лучше.

Поганый городишко, неприглядный и промозглый, действовал ей на нервы. Его насквозь пропитал дым заводов, больше половины которых склеили ласты еще в девяностых, но и оставшихся вполне хватало для того, чтобы город регулярно попадал в списки населенных пунктов с тяжелой экологической ситуацией. В дороге от нечего делать она читала про Железносельск в Интернете, и подавляющая часть публикаций или форумных обсуждений касалась именно экологии. Какой-то американский институт даже выпустил исследование, где назвал Железносельск самым грязным городом планеты. Утверждалось, что средняя продолжительность жизни тут на двадцать процентов ниже, чем в среднем по стране, а количество детей с врожденными дефектами, наоборот, на двадцать процентов выше. То и дело попадались статьи о скандалах с участием местных чиновников, постоянно обещавших разобраться со свалками опасных отходов, тяжелыми металлами и прочими прелестями индустриального рая, но вместо этого только набивавших собственные карманы.

Одной из главных достопримечательностей Железносельска была Черная Яма — карстовый провал, который начали использовать как хранилище химических отходов еще в пятидесятых годах прошлого века и, несмотря на все запреты, использовали до сих пор. Говорили, что он бездонный. Говорили, что это дыра, ведущая прямо в ад — и кто-то обязательно безыскусно шутил об отравленных, кашляющих чертях. Говорили, что десять минут, проведенные на краю Черной Ямы без противогаза или маски, сокращают жизнь минимум — Карине особенно нравилось это «минимум» — на пять лет.

К Черной Яме водили экскурсии, на ее фоне фотографировались бесчисленные иностранцы и москвичи, о ней писали в Интернете, против нее протестовали разного рода экологические активисты и политиканы, не упускающие повода пропиариться. Все это происходило словно бы волнами: очередная организация с названием вроде «Зеленый край» или «Скворцы» поднимала шум, о Яме снимали пару сюжетов для областного и федерального телевидения, привычно выступали представители администрации, обещая к какому-нибудь неблизкому году полностью искоренить, оправдать, достичь определенных подвижек и не оставлять без внимания, затем приезжал столичный блогер, делал кучу снимков, сообщал о том, как испарения из провала заставляют слезиться глаза, провоцировал срачи на форумах и в социальных сетях, а потом все постепенно затихало и благополучно дремало до тех пор, пока следующая экологическая контора не принималась заново баламутить воду, то ли надеясь отхватить немного грантов, то ли действительно переживая за окружающую среду.

Однако не только Черной Ямой прославился Железносельск. Имелась в его истории и другая занимательная глава, куда более мрачная и темная. Название этой главы состояло всего из одного слова, которым здешние старшеклассники до сих пор пугали надоедливых младших сестер. Гравер. Или, по паспорту, Куницын Максим Савельевич, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения. Согласно находящимся в открытом доступе материалам следствия, в период с февраля тысяча девятьсот восемьдесят второго по сентябрь тысяча девятьсот девяностого года Максим Савельевич изнасиловал и убил двадцать три женщины.

Гравером его прозвали местные газетчики. Дело в том, что все двенадцать обнаруженных до поимки маньяка жертв — те, чьи тела Куницын не прятал или спрятал недостаточно хорошо, — оказались им помечены: с помощью гравировального ножа (который потом фигурировал на процессе в качестве едва ли не главной улики) он вырезал на их лицах узоры. Волнистые линии, треугольники, полумесяцы, кресты — все старательно, аккуратно, с обязательной симметрией в рисунке. Творческий, понимаете ли, человек. Еще одиннадцать трупов, найденных в окрестных лесах уже после того, как убийца был схвачен, успели сильно разложиться, но на некоторых из них тоже были обнаружены следы того самого лезвия.

По слухам, реальное количество жертв могло быть куда больше. Одни доморощенные (но не обязательно негодные) исследователи говорили о тридцати пяти, другие — о пятидесяти. Сам Куницын сперва взял на себя почти четыре десятка нераскрытых убийств и исчезновений, потом открестился от половины, заявив, что показания давал под давлением, затем снова принялся признаваться во всем подряд. Впрочем, затянуть следствие это не помогло — страна как раз переживала процесс над Чикатило, и с железносельским маньяком церемониться не стали. Психиатрическая экспертиза признала его вменяемым, суд рассматривал только двадцать три доказанных эпизода и без лишних проволочек вынес смертный приговор. Верховный суд оставил решение в силе, прошение о помиловании быстро получило отказ, и уже в ноябре девяносто второго Куницын был казнен.

Точная дата и место приведения приговора в исполнение оставались неизвестными и по сей день. Исполнители, разумеется, тоже были засекречены. Однако в том, что земное бытие Гравера прервали выстрелом в затылок, у Карины сомнений не было. За последний месяц она не раз и не два держала в руках его череп, не раз и не два разглядывала небольшую дырочку почти квадратной формы как раз на черном шве между затылочной и левой височной костями. Эта дырочка, пулевое отверстие, в которое едва пролезал Каринин указательный палец, была подробно описана в заключении экспертизы, неоднократно сфотографирована и указывалась в качестве наиболее вероятной причины смерти. Что до оружия, из которого был произведен выстрел, то немецкие специалисты сошлись на пистолете Макарова.

Все это было в бумагах. Бумаги лежали в черной кожаной папке на молнии. Папку Карина убрала под стол. Сам череп, разумеется, в ресторан она с собой не принесла. Тот, бережно упакованный, лежал в машине Тима, припаркованной на соседней улице. Если все пройдет гладко, если клиенты, убедившись в полноте и достоверности документации, переведут деньги, она скажет им, где именно. Скорее всего, кто-то из покупателей останется с ней, пока остальные отправятся забирать у Тима товар — нужно будет заказать шампанского, чтобы скоротать время. Именно такой она и должна остаться в памяти этих людей: легкомысленной, слегка испуганной, но позитивной молодой женщиной, которая не парится насчет возможных последствий, любит выпить и вряд ли до конца представляет себе, чем занимается. Пусть Карину принимают за недалекую исполнительницу чужих указаний и не тратят силы на то, чтобы ее запомнить.

Конечно, опасения эти привычны, даже стандартны, да и, скорее всего, беспочвенны — за время, что она зарабатывала противозаконной продажей редких артефактов, клиенты повторно выходили на связь всего дважды, но от людей, готовых выложить баснословную сумму за череп малоизвестного серийного убийцы, следует ожидать чего угодно. Это не обычные люди. И намерения у них тоже могут быть не обычные. Поэтому в сумочке лежал перцовый баллончик. Поэтому она прекрасно знала, как им пользоваться.

Карина отправила в рот последний кусочек чизкейка, допила кофе. Взглянула в окно — судя по цифрам на табло электронных часов, висевших над входом в небольшой торговый центр через дорогу, до условленного времени встречи оставалось меньше пяти минут. В небе над изломанной под странными углами крышей торгового центра кружили птицы. Видно было, как мечутся под напором вечернего ветра верхушки деревьев.

Где-то в этих провинциальных, степенно сереющих сумерках спешили к ресторану загадочные клиенты. Где-то там ждал в машине Тимур, читал газету, время от времени поглядывая на наручные часы. Иногда ее бесила, иногда заводила его подчеркнутая, безыскусная старомодность: газеты вместо планшета с Интернетом, часы вместо телефона, брюки вместо джинсов, неизменная стальная синева на подбородке и щеках.

Где-то там, на скамейке недалеко от входа в ресторан, невидимый отсюда, сидел Миша, собранный, напряженный, готовый в любой момент броситься на помощь. Бывший боксер, разочаровавшийся нацист, упорно отказывающийся сводить с каменных бицепсов неровно набитые кельтские кресты, любитель порассуждать об оружии и рукопашном бое, всегда готовый к любым экспериментам в постели. Ее мужчины. Ее сообщники. Ее верные солдаты.

Если дело выгорит — почему опять «если»? должно, должно выгореть! — их доли хватит на то, чтобы полгода ни о чем не беспокоиться где-нибудь гораздо ближе к экватору, хватит на то, чтобы выкинуть из головы эту траурную погоду, эти вечно скрюченные, вечно голые ветви на фоне мраморных облаков. Только они трое, сами по себе, в другом, абсолютно сказочном мире, состоящем из солнца, пляжей и дорогого вина.

— Еще что-нибудь желаете? — Официантка подошла неслышно, и Карина вздрогнула от неожиданности.

— Нет, спасибо... Хотя, знаете, давайте еще чаю, — раскрыв меню, она наугад ткнула в незнакомое китайское название. — Большой чайник.

Девушка кивнула, забрала пустые тарелки и ретировалась. Карина выругалась шепотом. Надо же так замечтаться! Да к ней кто угодно мог подобраться, включая самого Куницына-Гравера. Нужно выкинуть лишние мысли из головы и сосредоточиться на стоящей перед ней задаче. Дождаться клиентов, отдать им документы, ответить на все вопросы и после перечисления нужной суммы отправить к Тиму. Проще некуда.

Красные цифры за окном лениво мигали. До условленного времени оставалось две минуты. Не о чем волноваться. Глубоко вдохни и медленно выдохни. Несколько раз. Вот так. Все пройдет по плану, и уже в выходные они втроем усядутся в самолет, летящий на юг. Тимур найдет билеты. Он никогда еще ее не подводил.

Одна минута. А если клиенты не появятся? Может подобное случиться? Карина вдруг поняла, что испытает огромное облегчение, если никто не придет. Похожие мысли посещали ее когда-то в универе, перед экзаменами, к которым не успела подготовиться. Конечно, задаток уже получен, и немалый — для провинции вообще огромная сумма, — так что история на этом точно не закончится, но хрен с ней, с историей, пускай развивается как-нибудь дальше, а вот прямо сейчас убраться из ресторана и из города, провонявшего химикатами, она бы не отказалась. Гребаный череп!

Пиликнул мобильник в сумочке. Сообщение от Тима в мессенджере:

«Все в порядке?»

«Да, — ответила Карина и, подумав, добавила: — Пока, жду».

«Ок».

Моргнув еще раз, красные цифры за окном изменились — наступило назначенное время. Официантка снова возникла словно бы из ниоткуда, поставила перед ней чайник и чашку. Карина кивнула, не спуская с девушки глаз. А вдруг эта угловатая простушка в форменном фартуке и есть та самая? Потому и договорились о встрече здесь, а вовсе не из-за того, что это лучший ресторан в городе? Но официантка, дежурно улыбнувшись, исчезла — прекрасно выдрессированная работница с ничего не выражающим лицом, под которым не спрячешь и менее серьезные секреты. Мимо.

Привстав, Карина оглядела зал. На втором этаже, кроме нее, никого не было. Когда она только пришла, за одним из столиков располагалась семья с двумя детьми, но уже полчаса назад они расплатились, сели на парковке перед рестораном в темный внедорожник и уехали — Карина наблюдала за ними через окно. Если здесь постоянно такая посещаемость, то как заведение сводит концы с концами? За счет чего обновляются и содержатся в подобающем виде два этажа, кабаньи головы и лосиные рога на стенах, медвежьи шкуры на полу? Не похоже, чтобы все это особенно привлекало местных, но ведь и туристов в Железносельске не так много. Разве что те, кто едет на Черную Яму посмотреть — да только половина из них экологи, которые охотничью эстетику на дух не должны переносить, верно?

Лишние, неважные вопросы. Лишние, неважные мысли. Где заказчики? Где тот человек, который еще прошлым утром в приватном чатике заверял ее, что лучшего места для встречи не придумать? Или волноваться пока не о чем, опоздания здесь — в порядке вещей?

«Никого, — написала она Тиму. — У тебя тихо?»

«Ага, — ответил он почти сразу. — Даже слишком, такое чувство, что в городе никого».

«Позвони Мише».

«Ок».

Часы за окном мигали, безжалостно складывая зря потраченные секунды в зря потраченные минуты. Карина тяжело вздохнула, налила себе чаю. Теперь, когда перспектива срыва сделки из умозрительной стала вдруг вполне реальной, она больше не приносила успокоения.

«Миха не отвечает», — написал Тим.

«Почему?»

«Откуда я знаю. Не берет».

«Звони еще».

«Ок».

Снова молчание. Тишина. Миша не отвечал, а значит, что-то пошло не по плану. Уговор был — постоянно оставаться на связи. Миша с Тимом по телефону, Тим с Кариной — через мессенджер. Схема была отработана и никогда прежде не давала сбоев. Правда, никогда прежде и не случалось поводов для того, чтобы она могла сбоить.

«Ну как?» — написала Карина спустя пару минут, не в силах больше ждать. Но ответа не получила ни через минуту, ни через две, ни через три.

«Не молчи», — написала она.

Потом:

«Тим!!!! Пожалуйста, ответь!»

Потом:

«Что СЛУЧИЛОСЬ?????»

Собеседник не реагировал, хотя был помечен как присутствующий в сети. Когда официантка подошла в следующий раз, Карина попросила счет. Спустя еще пять минут тишины, оставив в картонном конвертике деньги за ужин плюс ровно столько чаевых, сколько нужно, чтобы не остаться в памяти у персонала, она убрала папку в сумочку, поднялась из-за стола и поспешила на улицу.

Скамейка у парковки была пуста. Карина выругалась сквозь зубы, набрала номер Миши. Черт с ней, с конспирацией, черт с ней, со сделкой, черт с ними, с деньгами, с поездкой в теплые края, с шестью месяцами блаженства — просто возьми трубку и ответь, скажи, что у тебя все в порядке, что ты всего лишь отошел отлить и бегал вокруг центральной площади этого сраного городка, пытаясь найти подходящее место, а потом заблудился в сумерках, как идиот, как последний гребаный олигофрен, а мобильник перевел в беззвучный режим. Возьми трубку и скажи. Не будет никто никого ни в чем винить, не будет никто никого отлучать от тела, только возьми трубку и ответь.

Но, прозвучав положенное количество раз, гудки оборвались, и вновь наступила беспощадная тишина. Бросив последний взгляд на ресторан — в полумраке это старинное здание из побагровевшего от времени кирпича, украшенное по углам нелепо-тонкими башенками, казалось пустым и безжизненным, несмотря на горящий в окнах свет, — Карина направилась туда, где ждал в машине Тим. Нужно было пройти еще два дома, свернуть на узкую улочку, круто поднимающуюся в гору, по ней добраться до хозяйственного магазина с потрескавшейся вывеской. За магазином, в тесном тупике возле насквозь проржавевших, неведомо куда ведущих ворот, и припаркован их внедорожник. Место укромное, путь к нему тоже не отличается многолюдностью. Днем они специально подбирали маршрут таким образом, чтобы клиентам пришлось миновать как можно меньше окон и прохожих. Теперь, один на один с изголодавшейся темнотой, уже сожравшей Мишу, это больше не казалось Карине правильным решением.

Она шла быстро, стараясь не оглядываться назад и не озираться по сторонам. Главное — держать страх под контролем, не позволить ему взять верх над здравым смыслом. Что бы ни случилось, мужчины прикроют ее, примут удар на себя, в этом сомневаться не приходится. Представят ее невольной соучастницей, которую просто попросили передать документы нужным людям. А потому: не суетиться, не совершать резких движений, вести себя так, словно ей нечего опасаться и не о чем переживать. Если за ней наблюдают — а Карине казалось, что это так, с того самого момента, как она покинула ресторан, — то образ наивной дурочки следует сохранять до последнего.

Карина остановилась у купеческого дома с коваными решетками на крохотных балкончиках второго этажа. Подняла смартфон, словно собиралась сфотографировать решетки, но переключилась на фронтальную камеру. На дороге позади нее кто-то был. За одно короткое мгновение, прежде чем смутная темная фигура рывком скрылась за углом, Карина не успела толком ничего разглядеть. Высокий и худой человек. Даже слишком, чрезмерно, худой, но, возможно, это камера так исказила изображение.

Карина замерла на секунду, потом справилась с собой и, сделав все-таки фотографию дома, зашагала дальше. Итак, за ней следят. Главное — не паниковать. Дышать спокойно и ровно, не дать адреналиновой волне захлестнуть мозг. Стоит ли вести «хвост» к машине и Тиму? Если она этого не сделает, то с образом наивной дурочки придется распрощаться. Да и куда ей идти? Преследователь наверняка знает город гораздо лучше ее. И скорее всего, Тима уже повязали, иначе с чего бы он вдруг не отвечал на ее сообщения? Так что вдохнуть, выдохнуть, принять расслабленный вид и спокойно прошествовать к машине, где максимально достоверно разыграть невинное удивление при виде ментов.

А если это не менты? Тот, кого она видела в смартфоне, не походил на мента. Впрочем, если он занимается слежкой, то и не должен, наверное, да? Она обругала себя за то, что недостаточно внимательно слушала Мишу, когда тот рассказывал о работе полиции.

Вот и хозяйственный магазин, уже закрытый, с нечитаемым из-за разбитой вывески названием. Еще немного. Самое важное — первое впечатление. Распахнуть глаза пошире, округлить рот. В чем дело? Я не понимаю, я просто... Просто надо было передать какие-то бумаги. Я думала, это связано с бизнесом, честное слово! Череп? Ну, что вы, что за бред? О господи-господи-господи, уберите от меня эту дрянь, я никогда бы, никогда не... Их ведь вряд ли задержат, верно? За подобное задерживают? Почему, ну почему она этого не знает?!

Карина обогнула магазин и сразу увидела машину. Массивный внедорожник сгорбился в углу между глухой кирпичной стеной и ржавыми воротами, словно пытаясь вжаться в них, спрятаться, слиться с окружением. В серой вечерней мгле это ему почти удавалось. Рядом никого не было. Карина замерла, прищурилась, пытаясь различить силуэт Тимура в салоне, но безуспешно. Неужели он тоже исчез? Ни хрена, не может быть. Тим ни за что не оставил бы ее. Миша — черт знает, никогда нельзя было понять, что творится в его нацистской бритой башке. Но Тим? Он подал бы знак, предупредил, обязательно нашел бы способ.

Карина огляделась. Пустая улица проваливалась в сон. На углу возле магазина горел, чуть помаргивая, фонарь. Его свет ложился на крышу внедорожника и, не в состоянии удержаться на гладкой поверхности, стекал по окну и борту во мрак под колесами. От этого света вокруг становилось только темнее. От этого света по спине бежали мурашки.

Собрав всю храбрость в кулак, Карина подошла к машине. Она знала, что если постучит по стеклу или попробует как-то иначе привлечь внимание, то не получит ответа, а потому просто открыла водительскую дверь. И не закричала. Стиснула зубы, зажмурилась. Заставила себя неспешно, размеренно досчитать до семи и только потом открыла глаза вновь.

Тимур лежал, завалившись на бок, уткнувшись лицом в сиденье пассажирского кресла. Он был настолько неподвижен, настолько неодушевлен, что казался естественной частью салона, ничем не отличался от руля или приборной панели. Чернота на кожаной обивке под его головой тускло поблескивала в свете фонаря, едва просачивающемся сквозь лобовое стекло. Пахло медью и мочой.

Собственное самообладание удивило Карину. Да, за последние годы она повидала и подержала в руках немало человеческих останков: черепа и челюсти серийных убийц и комендантов концлагерей, кожа с татуировками, снятая с погибших байкеров и воров в законе, святые мощи, кости августейших особ. Но то были вещи, утратившие всякий намек на жизнь, не имеющие никакого отношения к тем, кто носил их некогда в своих телах. Настоящего мертвеца, который уже не человек, но пока еще не предмет, и этой переходностью, неопределенностью своей ужасен, она прежде видела в реальности всего однажды — пятнадцать лет назад, когда хоронили бабушку. А сейчас перед ней остывал Тимур, верный друг и любовник, единственный, кого она могла представить отцом своего ребенка. Он был убит, и кровь еще не высохла и пахла омерзительно-приятно, и лица его не было видно, а только затылок и шею, вывернутую неудобно, как никогда не вывернет живой. А Карине оказалось все равно. Она чувствовала страх, да — теперь выяснилось, что опасаться следует вовсе не ментов, и страх стал острее и прозрачнее, будто осколок бесцветного стекла, вонзившийся под ребра, — но не сожаление, не горе, не скорбь. Ничего из того, что до́лжно чувствовать, если погибает близкий человек. Мертвый Тимур не имел значения, и это ее озадачило.

Но тратить время на самокопание Карина себе запретила. Нужно было действовать, и действовать немедленно. Водила она крайне неуверенно, водительских прав не имела, хотя уже третий год собиралась записаться в автошколу, да и вряд ли попытка уехать из города в окровавленном автомобиле с трупом в салоне добавит ей шансов на снисхождение в суде. А суда точно не удастся избежать. Потому что Миша исчез. Потому что кто-то убил Тимура. Потому что кто-то преследовал ее на темных улицах и наверняка затаился неподалеку. Потому что теперь ей не оставалось ничего иного, кроме как обратиться в ближайшее отделение полиции. Всего за несколько минут менты из потенциальной угрозы превратились в защитников и спасителей. Придется рассказать им все как есть, сведя свою роль к минимуму. Ничего не знала, слышала краем уха, гражданский муж попросил встретиться в ресторане с клиентами и передать им бумаги. Доказать ее реальную вовлеченность в незаконную торговлю черными артефактами невозможно. Если повезет, Карина Евгеньевна Тимофеева вообще будет проходить по делу свидетелем.

Отступив от машины, она захлопнула дверь. Потом вспомнила о смартфоне Тимура, подумала, что стоило бы его забрать, но тут краем глаза уловила движение сзади. Опустила руку в сумочку, нащупала перцовый баллончик и только после этого неспешно обернулась. На углу у магазина под фонарем стоял человек. Тот самый, что шел за ней несколько минут назад. Невероятно, уродливо костлявый, а потому кажущийся выше своего роста и лишенный возраста. Узкие плечи, худая шея, облепленный желтой кожей череп — все это делало его похожим на мумифицированного покойника или узника концлагеря. Но, в отличие от них, он улыбался. Едва заметной, кривой улыбкой, не размыкая бесцветных губ.

— Лучше не подходи, — сказала Карина. — Хуже будет.

Человек пожал плечами. Мол, как угодно, дамочка. Однако он не опасался ее. Нисколько. Наблюдал, изучал, словно редкую бабочку, словно никогда прежде не встречал женщины, готовой угрожать ему.

— Не подходи, — повторила Карина и принялась отступать, не отводя от незнакомца взгляда. Она вышла из тупика, держась у самой стены дома, двинулась прочь по улице, уползающей от магазина еще выше в гору. Этот чертов город, казалось, целиком состоял из сплошных подъемов и спусков.

Человек под фонарем не двигался. Когда расстояние между ними увеличилось метров до восьмидесяти, Карина повернулась и зашагала со всей быстротой, на какую была способна. Однако совсем скоро страх заставил ее обернуться. Тощий по-прежнему стоял под фонарем, глядя ей вслед. Когда она обернулась снова, еще несколько секунд спустя, его там уже не оказалось.

Не замедляя шага, Карина достала из сумочки смартфон и перцовый баллончик. Первый — в левую руку, второй — в правую. Все должно быть наготове. Забила в поисковик: «Железносельск отделения полиции», получила список с адресами и карту. Звонить она не решалась: еще не до конца понимала, что будет говорить и в каком свете лучше представлять случившееся. Пока нет прямой угрозы, следует собраться с мыслями и продумать историю. Как можно больше правды — потому что Миша может быть еще жив, но как можно меньше фактов, позволяющих предъявить ей серьезные обвинения.

Регулярно оглядываясь, Карина добралась до пустынного перекрестка, остановилась под светофором и принялась изучать карту с раскиданными по ней синими кружочками, обозначающими отделения полиции. Судя по всему, ближайший участковый пункт располагался всего в нескольких минутах ходьбы, на улице Кольцова, в доме номер двенадцать. Прикинув маршрут, Карина еще раз осмотрелась: город вокруг выглядел мертвым. Давно мертвым. Как череп маньяка Куницына.

Светились окна и где-то вдалеке шумели машины, из-за высокого металлического забора по правую руку доносились голоса, но они ничуть не оживляли общей картины, не исправляли впечатления, что Железносельск изо всех сил старался казаться обитаемым, однако старания эти никак не могли увенчаться успехом. Если убрать забор, то увидит ли она за ним обладателей голосов? Если зайти в квартиру, чьи окна так призывно горят, встретят ли ее хозяева? Или комнаты окажутся пусты и холодны?

Перейдя через дорогу, она попала в район двухэтажных многоквартирных домов, построенных в середине прошлого века. Нужно было миновать четыре таких дома, а затем свернуть налево — и участковый пункт окажется прямо перед носом.

Навстречу кто-то шел. Карина сбавила шаг, пригляделась. Женщина. Высокая, грузная, в годах. Она несла в каждой руке по увесистой холщовой сумке и смотрела себе под ноги. Остановившись на краю тротуара, Карина крепче сжала перцовый баллончик, готовая пустить его в ход при малейшем признаке опасности, но женщина проплыла мимо, не подняв головы, — тяжелая, покорная своей ноше и сосредоточенная на ней, похожая на тягловую лошадь.

Отлично. Значит, в городе все-таки остались обычные люди. Настоящие люди. Они разговаривают за заборами и жгут свет в квартирах, они понятия не имеют о том, что где-то снаружи их уютных домашних мирков бродит по плохо освещенным улицам смерть, почти в исконном своем виде, костлявая и безмолвная, орудующая не косой, а... чем? Чем убили Тимура? Ножом? Она не видела ран, но не сомневалась, что его зарезали. Тощий, вроде бы, ничего не держал в руках. Это, кстати, важный вопрос. Почему она вдруг решила, будто он представляет для нее опасность? Успокойтесь, девушка, успокойтесь. Опишите подробнее внешность того мужчины. Совершал ли он какие-либо действия, которые вы расценили как посягательство на вашу жизнь, или, может быть, сказал нечто, похожее на угрозу? Здесь нужно соблюдать осторожность — допустим, она наговорит про тощего с три короба, а потом выяснится, что это всем известный городской сумасшедший, немой и совершенно безобидный.

Карина свернула в нужном месте, и действительно сразу увидела полицейский участок. Отдельный, не так давно сделанный вход в жилом доме, массивная стальная дверь, рядом — табличка с гербом. В окне, расчерченном белой решеткой, горел свет. Она остановилась у порога, шумно выдохнула, приводя мысли и чувства в порядок. Нужно выглядеть перепуганной, отчаявшейся, разбитой, заставить мужиков беспокоиться за нее. Ничего сложного.

Дверь отказалась открываться. Безуспешно поискав взглядом звонок, Карина принялась стучать, но в ответ изнутри не донеслось ни звука. Привстав на цыпочки, она заглянула в окно и увидела комнату с железными шкафами вдоль стен, в которой не было ни одного человека.

— Они все футбол смотрят, сестренка, — раздался рядом глубокий, бархатистый голос. — Или в пивную ушли. И там футбол смотрят.

Карина не вздрогнула и не закричала, хотя для этого пришлось сделать над собой грандиозное усилие. Повернула голову. Человек, стоявший на расстоянии пары шагов от нее, ничуть не походил на тощего преследователя. Наоборот, он выглядел его полной противоположностью: массивный и коренастый, лет сорока, с солидным брюхом, распирающим мешковатый свитер, с мясистым загривком шире изрядно облысевшей головы. На гладко выбритом лице — целая россыпь шрамов, плохо заживших, струящихся по щекам, подбородку и шее неровными, бугристыми потеками. Живой, чуть насмешливый взгляд.

— У тебя случилось чего, сестренка?

— Да, — она с трудом заставила себя отвести глаза от его лица. — Мне в полицию нужно обратиться.

— Говорю же, нет никого. Футбол сегодня. Сам только что стучал, с бывшими сослуживцами матч посмотреть, не открыли. Срочное чего-то?

Карина кивнула.

— Ну, так давай позвоним. Сергеичу прямо и позвоним, он главный на участке.

— Давайте.

— Только я без мобилки, — сказал здоровяк и добавил виновато: — Не думал, что пригодится, не прихватил.

Она протянула ему смартфон. Знала, что не следует этого делать, понимала, что совершает страшную, возможно, роковую ошибку, но слишком уж сильно было желание прекратить наконец этот затянувшийся кошмарный сон, добиться хоть какого-то результата. В тот момент, когда его короткие толстые пальцы сомкнулись на «мобилке», Карина увидела нечто, заставившее ее забыть об осторожности и закричать, нечто, позволившее осознать весь ужас уже случившегося и в полной мере прочувствовать участь Миши и Тимура. И она вскрикнула, выронив перцовый баллончик, и тут же зажала ладонями рот и замерла на месте, словно мышь перед змеей.

— Чего визжишь, сука? — сказал здоровяк, стискивая в кулаке ее смартфон, ломая пластик, кроша стекло. У него на шее с левой стороны, между ухом и воротником свитера, под кожей двигался плотный комок размером с грецкий орех, двигался судорожными рывками, будто пытаясь прорваться наружу — и шрам, проходящий в этом месте, начал раздвигаться, раскрываться, выпуская изнутри плавно изгибающееся багровое щупальце, усеянное шевелящимися отростками.

Карина побежала. Со всех ног, не разбирая дороги, не оглядываясь. Мелькали по сторонам деревья, дома, подъезды, машины, сливались в пестрый калейдоскоп, политый желтым казенным светом уличных фонарей. Толстяк не пытался преследовать ее, но остановиться Карина не могла. Она мчалась по молчаливым улицам, под огромными старыми липами, мимо закрытых киосков и разрисованных бесхитростными граффити гаражей. Потом, когда силы кончились, рот наполнился едким привкусом желчи, а дыхание стало причинять боль, она упала в заросли лопуха возле облезлого забора и лежала там, вдыхая влажные запахи осенней земли. Потом брела сквозь частный сектор, слушая дежурный лай собак, пропитываясь дымом топящихся бань. Иногда ей хотелось позвать на помощь, постучать в окно, рассказать, что с ней случилась беда. Но каждый раз перед глазами возникала склизкая хрень, выползавшая из шеи того жирного урода, и Карина не решалась произнести ни звука. Больше никаких ошибок, никаких разговоров с незнакомцами. Теперь ей можно надеяться только на себя.

Затем была дорога, крадущаяся среди панельных пятиэтажек. И детские площадки, чью казенную пестроту сожрала ночь. И заброшенные сараи. И автостанция, где нашлись расписание автобусов до областного центра и круглосуточная закусочная под названием «Старт». Карина вошла внутрь, добралась до прилавка и долго стояла, молча читая нехитрое меню, пока откуда-то из недр заведения не вынырнула дородная женщина в запачканной горчицей бейсболке. Карина взяла кофе и пирожок с повидлом.

Она опустилась за ближайший к прилавку столик. Судя по прочитанному на станции расписанию, первый автобус отсюда должен был отправиться в половине шестого утра. У нее оставалось достаточно времени, чтобы окончательно сойти с ума. Съев пирожок и не почувствовав вкуса, девушка прислонилась к стене и закрыла глаза, надеясь хотя бы на несколько секунд избавить разум от жутких образов прошедшего дня.

Когда Карина очнулась, они сидели по другую сторону стола. Чудовище в шрамах — напротив, костлявый — у прохода. В первые несколько секунд она думала, что это сон. Как иногда думают персонажи глупых фильмов, постоянно восклицающие «ущипните меня». Но потом здоровяк растянул в ухмылке мясистые губы, неоспоримо доказывая реальность происходящего, и Карина заскулила от ужаса.

— Далеко ушла, — сказал здоровяк. Шрам у него на шее покрывала блестящая розовая корочка. — Да только зря старалась, сестренка. Мой немногословный кореш может унюхать нужную бабу хоть за десять километров.

Тощий кивнул, медленно, словно глубокий старик.

— Кстати, — продолжал здоровяк. — Можешь звать его Бухенвальдом. А меня — Штопаным. Теперь, когда познакомились, тебе придется поехать с нами. Отказа не примем, понятное дело. Не положено. Допивай кофе и пошли.

Пластиковый стаканчик перед ней действительно был наполовину пуст. Карина не помнила, чтобы пила из него. Интересно, успело ли содержимое остыть?

— Послушайте, — сказала она дрожащим голосом. Каждое слово давалось с огромным трудом. — Я ничего вам не сделала. И не сделаю ничего, клянусь. Ни слова не скажу никому. Это мне самой просто не выгодно, да?

— Не старайся, — сказал Штопаный. — Мы тебя знаем. Будь твоя воля, сидела бы сейчас в ментовке, валила все на хахалей. Но дело даже не в этом. Просто кое-кто хочет встретиться, сестренка.

— Кто?

— Увидишь.

— Зачем со мной встречаться?

— Потому что ты — невеста Господа Нашего. Хватит языком трепать, допивай быстрее.

Они сумасшедшие, поняла Карина. Чокнутые последователи Куницына, фанаты давно мертвого маньяка. Нужно попытаться вырваться из ловушки, нельзя позволить им увести ее в машину. Шансов мало, но сдаваться на милость врага — верная смерть. Что если резко подняться, опрокинув на ублюдков стол, и, пока они мешкают, сбежать?

— Даже не думай, — сказал Штопаный, тут же прочитав ее мысли. — Рыпнешься, и я сделаю вот так еще раз! — перегнувшись через столешницу, он ударил Карину кулаком в левую скулу. Голова мотнулась в сторону, на мгновение полностью опустев, а затем наполнилась жаркой, гулкой болью. Крик вырвался против воли, истошный и отчаянный. Карина заставила себя замолчать и закрыла ладонями лицо, добрая половина которого, казалось, превратилась в раскаленные угли.

— ...Орать вовсе не обязательно было, — донесся до нее сквозь звон в ушах ровный голос Штопаного. — Ничего хорошего не выйдет. Только еще кто-нибудь поранится.

В подсобке послышался шум, затем шаркающие шаги. Хлопнула дверь за прилавком. Почти одновременно рядом скрипнул стул — похоже, Бухенвальд поднялся со своего места. Карина не могла отнять рук от лица. Она была в темноте, и мечтала остаться в этой темноте навсегда.

— Чего шумите? — раздался голос продавщицы. — Чай не дома.

— Уходите, — прошептала Карина, едва шевеля губами. — Пожалуйста.

— Эй, ты! — продавщица явно не испугалась ночных гостей. — Ну-ка, назад. Я охрану позо...

Она захрипела и замолчала. Что-то ударилось о прилавок. Что-то хрустнуло. Снова. Потом звуки кончились, осталось только Каринино тяжелое дыхание, привкус крови во рту и осенняя земля, которой все еще пахли пальцы. Спустя несколько секунд Карина осмелилась убрать их от лица. Продавщица, по-прежнему в запачканной горчицей бейсболке, не мигая, смотрела прямо на нее. Смотрела уже с той стороны, из смерти, потому что голова ее была свернута набок под невероятным, жутким углом, а стремительно багровеющую сломанную шею прижимала к прилавку костлявая ладонь Бухенвальда. Из широко раскрытого рта женщины вытекала на сальную пластиковую поверхность розовая слюна.

— Я же говорил, — вздохнул Штопаный. — Вишь как.

Бухенвальд поднял руку, и продавщица, не закрывая глаз, сползла вниз, словно кукла в человеческий рост, набитая тряпьем и камнями, — и стала одним целым с щербатым кафелем пола, с холодным бетоном стен, с остановившимися стрелками часов на стене. С Тимуром. С Мишей. Карина поняла, что хочет того же: больше не быть, больше не знать. Она вновь закрыла лицо ладонями, прижала их крепко-крепко, надеясь отгородиться от мира. Там, снаружи, творилось зло. Снаружи чудовища убивали людей. Снаружи девушка, чье имя она позабыла, дрожала от слез, от боли, от участи, что ждала ее впереди. А здесь пахло дымом и осенней землей.

Одно чудовище выпило холодный кофе. Поднялось из-за стола.

Второе схватило девушку за плечи, потом за талию, подняло в воздух, как подушку, хотя девушка весила, наверное, вдвое больше его самого, взгромоздило на плечи и понесло к выходу. Они погрузили ее в знакомую машину, на заднее сиденье, привязав руки к поручню потолка колючей бечевкой. Это была машина Тимура.

Сам Тимур тоже был внутри — по крайней мере то, что от него осталось. Штопаный, сидевший на переднем пассажирском кресле, держал его отрезанную голову перед собой. Он задрал свитер, и из открывшихся на животе каверн протянулись к этой голове червеподобные твари, каждая в палец толщиной, сочащиеся сукровицей и серой слизью, жадно двигающие крохотными своими щупальцами. Они впились в глаза, щеки и язык Тимура, в огромную рану на шее, принялись пожирать его плоть. Их тела сокращались, пульсировали, проталкивая проглоченное вглубь. Штопаный хихикал, тонко и непрерывно.

Девушка, чье имя растворилось в наступающей ночи, не обращала на этот смех внимания. Она смотрела, как исчезает любимое лицо, превращаясь в кровавое месиво, как обнажаются желтые кости и смерть проступает сквозь маску жизни. Она не чувствовала ничего, потому что запретила себе чувствовать. Рядом с ней на сиденье покоилась коробка с другим черепом, куда более могущественным, и ей казалось, что он изучает ее, ощупывает взглядом, готовит нападение. Неважно. Это было неважно, потому что страх потерял свой смысл.

Бухенвальд, устроившийся за рулем, вел машину уверенно и легко, явно направляя ее вон из города — если в первые несколько минут девушка, чье имя растворилось в ночи, замечала за окном светящиеся вывески магазинов, то вскоре они сменились частными домами, а затем по обе стороны потянулись плохо различимые в темноте громоздкие силуэты заброшенных заводов: трубы, коробки цехов, бетонные заборы с колючей проволокой поверху.

— Мы сможем включить Господа? — спросил Штопаный.

Карина, притаившаяся где-то в волосах девушки, потерявшей имя, прислушалась. Фраза показалась ей любопытной. Бухенвальд покачал головой.

— Не получится? — настаивал Штопаный. — Уверен?

Не дождавшись ответа, он ткнул окровавленным пальцем в магнитолу раз, другой, третий. Включил ее. Салон наполнили звуки модного хита — одного из тех, что ползают вверх-вниз по всяческим чартам месяцами, но не задерживаются в памяти ни на минуту.

— Ишь ты, — оскалился Штопаный. — Ну-ка нахер отсюда!

Ткнув в магнитолу еще пару раз, он сумел переключиться на следующую радиостанцию, сменив тем самым музыку на рекламу.

— Ни хрена себе! Она сразу другую волну нашла. Сама.

Бухенвальд кивнул.

— Безбожная тачка, — сказал Штопаный и захихикал, довольный собственной шуткой. — Безбожная, зуб даю!

Карина поняла, что продолжения не будет, и вновь замерла, наблюдая за девушкой в машине. Ее руки затекли, левая скула набухала пульсирующей болью, а в горле угнездилась тошнота. Девушка смотрела наружу, не пытаясь понять, куда они едут. Заводы сменились лесом, сплошным сосняком, и вскоре машина свернула с трассы на проселочную дорогу, где Бухенвальду пришлось сбавить скорость.

Реклама по радио давно закончилась, и теперь эксперты спорили о международной ситуации. Никто в салоне не слушал их. Никому не было дела до успехов страны на внешнеполитическом фронте. В свете фар из тьмы вырос покосившийся знак с названием населенного пункта, показавшимся странно знакомым, и несколько секунд спустя на обочинах появились дома. Заборы, калитки, двускатные крыши. Нигде ни огонька, ни намека на жизнь.

— Пустая деревня, — сказал Штопаный, повернувшись к девушке. — Их убила Яма.

Карина сразу поняла, о какой Яме идет речь, но никак этого не показала. Она должна молчать, должна прятаться. Если они увидят, что она еще здесь, то непременно снова захотят причинить ей боль. Пусть страдает девушка без имени. Если повезет, удастся дождаться подходящего момента, можно попробовать сбежать. Хотя — куда здесь бежать? В лес? На заброшенный завод? На дорогу, где за все время пути им не попалось ни одного встречного автомобиля? Отсюда не сбежишь. Девушке без имени не повезло. Ей скоро конец. Карине было жаль несчастную, но она ничем не могла помочь.

Бухенвальд остановил машину у единственного дома, в окне которого горел слабый свет.

— Аллилуйя, братья и сестры! — торжественно провозгласил Штопаный. Он опустил свитер, закрыв истекающие сукровицей раны, чьи обитатели скрылись внутри мгновением ранее, и вышел из автомобиля, оставив на сиденье изувеченную голову Тима. Безымянная девушка отвернулась, чтобы не видеть того, во что превратилось лицо, которое она целовала еще позапрошлой ночью. Наверное, ей стоило бы позавидовать Тимуру, подумала Карина. Он не знал, какая судьба ожидала его тело, и никогда не узнает. Для него все закончилось быстро. Вот здесь, за рулем любимой машины — раз, и вечный покой. Ни погонь через пустой город, ни страха, ни убитых друзей, ни пожирающих их монстров. Итог все равно один, и везет не тому, кто дольше продержался, а тому, кто ушел быстрее. Без мучений. Не изведав ужаса, грызущего внутренности. Пожалуй, если бы она могла, ей стоило удавиться с помощью бечевки, что связывала руки.

Бухенвальд сунул ключи в карман, вышел из машины и вытащил девушку. Бечевку он разорвал одним движением — как нитку, хотя та была толщиной с Каринин мизинец. Сила, наполнявшая это хилое тело, не поддавалась осмыслению. Он снова взвалил пленницу на плечи и пошел следом за Штопаным к дому. Карина подумала, что неплохо было бы осмотреться, но безымянная не сводила глаз с неба, безуспешно пытаясь отыскать там хотя бы одну звезду.

Протяжно заскрипела калитка. Двор встретил их запахами гнили и плесени. Повернув голову, девушка увидела большую бочку под жестяным водостоком на углу и пустую собачью будку рядом. Сам дом был сложен из потрескавшихся бревен, на которых кое-где оставались ошметки краски. Окно, выходящее во двор, закрывали доски.

Поднявшись по выстланному рубероидом крыльцу, Штопаный снял с двери тяжелый навесной замок. Изнутри хлынула застарелая приторная вонь неухоженного жилья: давно немытых полов, нестираной одежды, прокисшего супа. Эти запахи опутывали девушку, пока Бухенвальд нес ее сквозь оклеенные старыми календарями сени. Потом он бросил безымянную на диван в большой, заваленной хламом комнате.

Под самым потолком горела мутным светом единственная крохотная лампочка, и благодаря ей было видно, что у противоположной стены, рядом со столиком, застеленным чистой скатертью, сидит в инвалидном кресле старик. Он склонил седую голову набок и, казалось, совершенно не обращал внимания на вошедших, вместо этого прислушиваясь к стоящему на столике радиоприемнику. Радиоприемник был еще советский, с деревянным корпусом, раздвижной антенной и круглым тумблером переключения частот. Только последним старик, похоже, не пользовался, потому что из динамика лился белый шум, монотонная песня вселенной.

Штопаный некоторое время стоял молча, то ли разглядывая старика, то ли вслушиваясь в помехи, потом повернулся к Бухенвальду:

— Чего застыл? Давай тащи коробку.

Костлявый кивнул и скрылся в сенях. Штопаный опустился на диван рядом с девушкой. Та отпрянула от него, вжалась в искореженную, твердую как камень спинку, но толстяк и бровью не повел.

— Это отец, — сказал он, указав на старика в инвалидном кресле. — Знакомься: Савелий Григорьевич, родитель Господа Нашего. Несчастный старик. Натерпелся выше крыши. В девяностые годы здесь много беспредела всякого творилось, сестренка. Даже говорить страшно. После суда какой-то из местных братков, у которого Господь забрал то ли дочь, то ли племянницу, узнал, кто он, и приехал мстить. Связал Савелия Григорьевича, вывез в лес, заставил могилу копать, все дела, короче. Старика уже, прикинь! Типа, батя за сына ответит. Потом выстрелил ему в голову, землей присыпал и уехал. Все! Но Савелий Григорьевич не помер. Нет, сестренка, не так-то просто! Господь сохранил ему жизнь под землей, помог выбраться и доползти до дороги. Господь никогда не бросает своих.

Штопаный прочистил горло, сплюнул сквозь зубы на пол. У него на плече под плотной тканью свитера что-то шевелилось. Безымянная девушка не хотела знать, что именно, но Карина знала и ежилась от отвращения.

— У Савелия Григорьевича с тех пор с головой не очень, — продолжал рассказывать ее тюремщик. — Сама понимаешь, огнестрел, все дела. Ноги отнялись, говорит с трудом. Путает слова. Но он слышит Господа. В тот самый день, когда вернулся из больнички домой, он включил радио, и в шуме между станциями услышал голос своего сына. Знаю, — он пожал плечами и хмыкнул, будто действительно спорил с кем-то. — Все это звучит как какая-нибудь лажа, сектантство и все такое, но подумай сама, сестричка: голос предсказал, что ты приедешь и привезешь мощи Господа Нашего. Прикинь! Объяснил, как найти вас в Интернете, какие слова писать, откуда взять денег для задатка. Отвечаю. Мы должны были вернуть его отцу.

Проскрипев половицами в сенях, вошел Бухенвальд с коробкой. Поставил ее на край дивана, бросил вопросительный взгляд на напарника. Тот кивнул — мол, давай приступай. Бухенвальд разодрал коробку, рассыпав по полу упаковочный наполнитель, повертел в пальцах обнаруженный внутри пластиковый контейнер, но, не сообразив, как его открыть, просто продавил пальцами крышку и оторвал ее. Очистив от ваты череп, похожий на странный керамический сосуд, он шагнул к старику. Штопаный вскочил с дивана, бросился наперерез, изящным движением повернул регулятор звука на приемнике, опрокинув комнату в тишину.

Старик встрепенулся, вздернул голову, будто только что пробудившись ото сна, уставился Штопаному в лицо.

— Что случилось? — спросил он сипло. — Ты чего?

— Савелий Григорьевич, это... нашли мы, как сказано было. Вот твой сын.

— А?

— Вот твой сын, говорю!

Бухенвальд склонился перед стариком, протягивая ему череп на вытянутых руках. Девушка, забывшая свое имя, наблюдала за происходящим без интереса, довольная тем, что никто не пытается навредить ей. Савелий Григорьевич дотронулся до черепа пальцами, осторожно, словно опасаясь обжечься. Затем, пожевав губами, все-таки взял его, взвесил в ладонях, посмотрел в пустые глазницы, прошептал:

— Максим, я узнал тебя. Столько лет прошло, а узнал.

Карина с трудом сдержала смех. Не стоило привлекать внимание к девушке, пусть ее судьба и решена. Она даже подумала, что той следовало бы попытаться улизнуть, пока похитители заняты изучением поганой своей святыни — более подходящего момента могло просто не представиться. Но девушка не желала шевелиться. Каждое движение казалось ей обреченным на неудачу, непременным условием новой боли. А потому она осталась на диване, пахнущем псиной, и Карина смирилась, хотя вскоре пожалела об этом.

Старик поднес череп к лицу, поцеловал в гладкий грязно-желтый лоб. При этом его палец коснулся пулевого отверстия на шве между левой височной и затылочной костями. Старик замер, потом повернул череп. Долго не сводил взгляда с крохотной дырочки, а когда наконец поднял глаза, в них стояли слезы.

— Это она сделала? — прошептал он, указывая кивком на безымянную девушку.

— Нет, что ты! — отмахнулся Штопаный. — В те годы ее еще...

— Это она сделала! — завопил старик. — Она! Шмара подзаборная! Кровопийца!

Дрожащими руками он положил череп на столик и, крутанув колеса коляски, направил ту к дивану. Лицо его тряслось, жиденькая седая бороденка ходила ходуном.

— Что молчишь?! Что молчишь, а?! — заорал он, совладав с дергающимся ртом. — Скажи хоть слово, шмара вонючая, пока я тебя не придушил!

Девушка отпрянула, но позади была только спинка дивана и стена. Старик махнул рукой — заскорузлые узловатые пальцы с острыми желтыми ногтями сомкнулись в нескольких сантиметрах от ее лица. Вот и все, подумала Карина, вот и финал. Для этого тебя сюда и привезли, подруга, чтобы Куницыну-старшему, вырастившему насильника и убийцу, было на ком отвести душу. Но тут Бухенвальд схватил старика за плечи и откатил назад, а Штопаный стащил пленницу с дивана.

— Пойдем-ка, сестричка, — прошипел он. — Уберем тебя с глаз долой.

Хозяин дома орал, плевался и матерился, пока Штопаный волок девушку к высокой, аккуратно покрашенной двери, ведущей в соседнюю комнату. Но стоило этой двери захлопнуться за ней, как крики прекратились.

— Дружище, по-моему, пора сделать кое-кому укол, — раздался приглушенный голос Штопаного. Потом все стихло. Карина зашевелилась. Вокруг был абсолютный мрак, однако, когда ее швыряли сюда, она успела разглядеть лица. Множество лиц, глядящих со всех сторон. И кое-что другое. Кое-что, заставившее ее вернуться в тело, двигаться, дышать. Надеяться. Девушка на четвереньках доползла до стены, поднялась и принялась ощупывать ту в поисках выключателя. В соседней комнате что-то зашуршало, звякнула посуда. Карина застыла на месте, боясь выдать себя, свою надежду, и продолжила поиски только спустя несколько тошнотворно долгих секунд. Выключатель обнаружился именно там, где ему полагалось быть — на высоте ее плеча, у самого косяка. Она зажгла свет.

Здесь была люстра. Массивная, с пятью витыми плафонами, хотя и покрытыми толстым слоем пыли. Еще здесь были фотографии. Большие и маленькие, черно-белые и цветные, выцветшие и отлично сохранившиеся. На стенах, на полу, за стеклом серванта, на круглом журнальном столике с изогнутыми ножками, на древнем телевизоре с выпуклым экраном. Фотографии одного и того же человека, Максима Савельевича Куницына: смеющийся малыш, озорной пацан, задумчивый юноша, долговязый угловатый мужчина с копной непослушных волос. Некоторые из этих фотографий Карина встречала раньше, когда изучала историю Гравера, но большинство видела впервые — скорее всего, они никогда не покидали пределов дома и предназначались только для глаз его хозяина. Комната была храмом, часовней, а снимки — иконостасом Господа. Скоро череп займет здесь положенное место.

Впрочем, черт с ним, с черепом! Нужно спешить. Карина, ступая так тихо, как только могла, подошла к двери, на которой имелась металлическая щеколда. Солидная задвижка на толстой стальной пластине, держащейся на шести шурупах. Такую одним движением не выломаешь... хотя тощий, наверное, в состоянии, но лучше об этом не думать. Бог знает, на что способны двое уродов, словно вышедших из дешевых ужастиков. Сейчас у нее есть шанс, есть возможность спастись, и упускать ее нельзя.

Дело в том, что в комнате было окно. Без стекла и без рамы, заколоченное трухлявыми досками, которые она могла бы выломать. Или хотя бы попробовать выломать. Судя по всему, за ними — задний двор, а там и до леса рукой подать. Она скроется в лесу и станет молиться о дожде или ручье на пути, о чем угодно, что поможет сбить со следа Бухенвальда, если он и вправду обладает собачьим нюхом. Доживет до утра, а там выберется как-нибудь на дорогу, поймает попутку. Не здесь, так дальше, где живут нормальные люди. Главное — не останавливаться. Ни на минуту.

Карина склонилась над щеколдой и начала медленно сдвигать задвижку. Ни скрипа, ни шороха — по другую сторону двери не должны ничего заподозрить. Там снова звенела посуда, шипел приемник, бормотал неразборчивые проклятья старик, а Штопаный отвечал ему спокойным, нарочито мягким тоном, как врач разговаривает с пациентом. В слова она не вслушивалась.

Когда щеколда была заперта, Карина прокралась через комнату к окну. Максим Куницын, убийца нескольких десятков женщин, наблюдал за ней со всех сторон. Улыбался, щурился, махал рукой. Она показала ему средний палец. Сучий потрох даже не представляет, с кем связался.

Карина зажмурилась на мгновенье, шумно выдохнула и ударила ногой в доски, вложив в это движение всю оставшуюся в ней силу. Доски скрипнули, но выдержали, хотя две в середине подались наружу, вытягивая из стены гвозди. Карина ударила еще раз. Центральная доска проломилась, соседняя вылетела целиком. Сзади, в большой комнате, наступила тишина. Кто-то дернул на себя дверь.

— Опа! — раздался изумленный возглас Штопаного. — Ну-ка, братишка, подсоби.

Карина разбежалась и прыгнула в окно, выбив собой оставшиеся доски, рухнула на сырую траву в потоке щепок и обломков как раз в тот момент, когда дверь распахнулась настежь, едва не сорванная с петель Бухенвальдом.

Она вскочила на ноги. Света, доползавшего сюда сквозь оконный проем из большой комнаты, едва хватало, чтобы хоть что-то различить, да и не было времени на то, чтобы осматриваться. В нескольких шагах перед ней у слегка покосившегося забора лежала на боку ванна, до сих пор белая, а потому заметная в темноте. Карина бросилась к ней и, используя ванну как подставку, перебралась через ограду. За спиной не раздавалось ни звука, никто не кричал, не догонял, не топал по двору с ружьем или топором наперевес. Размышлять о том, хорошо это или плохо, было некогда.

Она спрыгнула по другую сторону забора. Совершенная, непроницаемая темнота облепила ее. Карина двинулась наугад, выставив перед собой руки, и почти сразу ладонь уперлась в ствол дерева. Она сделала еще пару шагов и, споткнувшись о вылезший из земли корень, едва не упала. Волна адреналина, вынесшая ее сюда, схлынула, оставив после себя голый остов сгнивших надежд, увязших в холодном иле отчаяния. Ей ни за что не уйти далеко в такой тьме. Ей ни за что не уйти. И теперь боли будет только больше.

Вспыхнул свет, белый, слепящий. Она зажмурилась, съежилась, закрывшись руками, однако вместо удара из-за света пришел голос:

— Погоди, сестренка. Прежде чем рванешь дальше, послушай меня.

Карина не пошевелилась. Она пыталась вновь скрыться в глубине, оставить наедине с чудовищем незнакомую ей девушку без имени и прошлого. Но не получалось. Ее била крупная дрожь, а тело и сознание отказывались повиноваться. Это из-за тебя мы здесь, говорили они, это ты нас сюда завела. Так теперь наслаждайся на всю катушку.

— Послушай меня, — сказал Штопаный. — Пожалуйста.

Карина подняла голову. Он стоял перед ней всего в паре метров, массивный, изуродованный шрамами, полный плотоядных тварей из ночных кошмаров. Рука с электрическим фонариком отведена в сторону, в другой — радиоприемник.

— Хорошо, — увидев, что девушка слушает, Штопаный кивнул. — Ты держишься шикарно. Не каждый мужик бы так держался на твоем месте. Мужики вообще быстро сдуваются. Но тебе нужно знать несколько важных вещей, сестренка, прежде чем принимать решение. Вон там, — он поднял фонарь, направив его луч на лес, — там лежат те, кто обрел веру. Те, кому Господь Наш явил свое величие. Некоторых из них он закопал сам, еще при жизни, но большая часть — это мы с Бухенвальдом постарались в последние годы. Это его народ, богоизбранный народ, ждущий возвращения Господа в глухом лесу на краю гнилого города. И если они услышат его голос, то отзовутся. Смотри.

Он включил радиоприемник, выкрутил звук на максимум и поднял над головой. Хриплое статическое шипение потекло меж деревьями, наполняя собой заросли. Хрустнула где-то — то ли в реальности, то ли в белом шуме — ветка, зашелестела палая хвоя. Карина увидела, как в свете фонаря поднимается из земли темный искаженный силуэт. Песок осыпался с него, обнажая обрывки одежды и желтые-желтые кости. Чуть в стороне распрямлялся еще кто-то, состоящий из истлевших лохмотьев, сухой травы, корней и черепа без нижней челюсти. Во мраке по обе стороны от освещенного участка двигались смутные, едва различимые фигуры. Их было много. Лес шумел, словно под шквалистым ветром. Лес был полон мертвецов.

— Они слышат! — торжественно, с почти детской радостью в голосе воскликнул Штопаный. — Видишь? Ты пойдешь туда, к ним? Или останешься с нами? Выбирай сама.

Карина не шевелилась, все пытаясь отстраниться от происходящего, укрыться в укромном уголке разума, поверить, что все это не имеет к ней отношения. Но безуспешно. Она была здесь, в глухом лесу на краю гнилого города. Она смотрела, как встают из своих неглубоких могил убитые бандой безумцев люди. Она...

— Я не слышу, — сказала она тихо и тут же повторила громче, указывая на приемник: — Я не слышу ни черта. Только помехи.

— А это твоя проблема, сестренка, — ощерился Штопаный. — В белом шуме каждый слышит себя. Так и работает Господь.

Взяв фонарь и приемник в левую руку, правую он протянул ей:

— Не дури. Пойдем. Нас уже ждут.

Карина хотела плюнуть ему в ладонь. Хотела впиться в нее ногтями. Он ударил бы ее по лицу. Он наверняка ударил бы ее еще раз, например в солнечное сплетение, а потом, когда она согнулась бы пополам, из последних сил пытаясь вновь начать дышать, он намотал бы ее волосы на кулак и потащил за собой. Потому что он уже победил, а она уже умерла. Из смерти не сбежать, как ни старайся.

Карина взяла Штопаного за руку, и он повел ее обратно, вдоль забора, мимо крохотных елочек, посаженных совсем недавно, мимо заросшего репейником загона для коз или овец. Повернув за угол, они увидели Бухенвальда, вывозящего коляску со стариком из калитки.

— Как раз вовремя! — крикнул Савелий Григорьевич и захлопал в ладоши. У него на коленях на расшитом белом полотенце покоился череп Куницына-младшего. Из нагрудного кармана рубашки торчал уголок платка. Редкие волосы были зачесаны назад, а ноги закрывал дырявый клетчатый плед, свисавший почти до самой земли. Старик, похоже, вырядился по-праздничному, и настроение соответствовало: он беспрерывно улыбался. Тонкая полоска слюны сползала из уголка рта в бороду.

— Да, уже пора, — сказал Штопаный, бросив взгляд на небо. — Дальше тянуть никак нельзя.

И они двинулись по главной улице пустой деревни: Бухенвальд с дедом впереди, Штопаный с Кариной, фонарем и по-прежнему работающим на полную мощь приемником — следом, в трех метрах. Странное и мрачное шествие. Сквозь непрерывный гул статических волн позади слышались шаги множества тонких, истлевших ног, шорох множества сгнивших одежд. Карина поклялась себе не оглядываться.

Идти оказалось неожиданно легко. Вскоре ровная и сухая дорога сбросила ветхие оковы человеческого жилья, свернула в лес, поползла, извиваясь, среди деревьев. Бухенвальд, как обычно, не произносил ни звука, Штопаный тоже молчал, хотя молчание его явно было вымученным, призванным обозначить торжественность момента. Только Савелий Григорьевич напевал себе под нос нечто вроде колыбельной, покачивая в такт головой, поглаживая по темени череп сына. Слов Карина разобрать не могла, мешал вездесущий белый шум, но мотив был знаком с детства. Наверное, это слушал Куницын-младший перед сном в те времена, когда ненависть еще не разъела его душу. Убийцам и их жертвам родители поют одни и те же песни.

Они шли через лес, и тех, кто брел позади, куда Карина зареклась смотреть, становилось все больше. Новые и новые силуэты возникали из тьмы по сторонам дороги, присоединялись к процессии, влекомые звуками приемника, как те дети, которых в старой сказке увела из города музыка зловещего Крысолова. Их было уже не меньше сотни, и их липкий смрад сперва заставлял Карину морщиться и закрывать лицо рукавом, борясь с тошнотой, но постепенно она привыкла и даже начала различать сквозь зловоние множества разлагающихся трупов иной, полностью противоположный запах. Чем дальше они уходили от деревни, тем сильнее он становился — кислый, едкий, химический. Запах Ямы.

Вот свет фонаря скользнул по ржавым остаткам ограды, по лежащей на обочине табличке с черепом и надписью «СТОЙ! Опасная зона. Проход запрещен». Рядом валялся резиновый сапог, испачканный в засохшей темной субстанции. Воздух стал влажным, щипал ноздри и горло. Процессия замедлилась, выбралась к озеру с непроницаемо-черной водой. Карина видела множество фотографий в Интернете и знала, что оно почти идеально круглой формы. Луч фонаря едва доставал до противоположного берега, усеянного ржавыми бочками. Почва под подошвами стала мягче, хлюпала при каждом шаге. Опустив глаза, девушка заметила птичий скелет, наполовину ушедший в вязкую грязь.

Впереди появились металлические мостки, которые когда-то использовались для забора проб. Прежде чем ступить на них, Штопаный выключил приемник. Белый шум исчез, и в тишине стало понятно, что они одни тут, что нет ни позади, ни вокруг никаких мертвецов, а может, и не было никогда. Лес многозначительно молчал.

Потом загромыхали под ногами стальные пластины. Савелий Григорьевич тоненько захихикал, тряся головой. Штопаный нагнулся к Карине и прошептал:

— Он давно сюда не приходил. Со смерти сына, когда просил у Ямы его вернуть.

Черная Яма была сейчас вокруг них, под ними. От запаха у Карины кружилась голова, она шаталась и, если бы не жуткий сопровождающий, наверняка свалилась бы с мостков — которые, кстати, оказались гораздо длиннее, чем на фотографиях экологических активистов и блогеров.

— Почти все, — Штопаный больно сжал ее запястье. — Не вздумай испортить нам праздник, сестренка.

Бухенвальд впереди замер как вкопанный, остановив коляску на самом краю мостков. Штопаный отпустил девушку, подошел, встал рядом. Карина опустилась на колени — так меньше кружилась голова. На несколько мгновений все застыло: лес, мир, жизнь. На несколько мгновений все перестало иметь значение.

А потом Штопаный стащил с себя свитер и бросил в озеро. Шрамы, покрывавшие его спину и плечи, открывались один за другим, выпуская наружу кошмар, извивающийся в беззвучной черной ненависти.

— Господь Наш! — заголосил Штопаный, воздев руки над головой. — Владыка всех в лесу зарытых! Пришел предсказанный Тобой час, и Ты вернулся домой. Ты снова здесь, среди нас, Твоих детей и слуг! Ты снова здесь, среди милых Твоему сердцу лесов! Ты готов возвратиться из мира слов и снов в мир клыков и когтей! Мы ждем, Господи!

Карина зажмурилась. Ее мутило. Голос Штопаного, пронзительный, искрящийся, кружил вокруг, смешиваясь с разъедающими внутренности испарениями озера. Взрывоопасная смесь пугала ее. Быстрее бы все закончилось.

Потом сильные костлявые руки подняли девушку в воздух. Она не пыталась сопротивляться и не боялась, чувствуя лишь тошноту.

— Просим! Просим! — верещал где-то Савелий Григорьевич.

— Вот она! Та, что вернула нам тебя, Господи! — гремел Штопаный.

— Я люблю тебя, — шептал на ухо Тимур.

— Прими же ее в объятья Свои! Даруй ей благословение Свое!

— Я рядом, я всегда буду рядом, — лгал, искренне веря в сказанное, Миша.

— Пусть станет она плотью от плоти Твоей!

— Мы уедем туда, где тепло. Только мы и никого больше.

— Объявляю вас мужем и женой!

Карину поставили на самом краю. От вони что-то загорелось в груди, легкие полнились жирным черным дымом. Сильные руки по-прежнему держали ее за плечи. Мир состоял из бабьего хихиканья сошедшего с ума старика.

— Поцелуйте друг друга, — сказал Штопаный, и Карина подняла веки.

Он держал череп Куницына перед ее лицом. Пустые выемки глазниц смотрели прямо ей в глаза. Ровные ряды зубов скалились в игривой улыбке. Кость казалась бесцветной в темноте. Но это была и голова Тимура — та самая, отрезанная, забытая в машине, обглоданная порождениями Ямы. Это была и голова Миши, потерянного, исчезнувшего без следа. Это была голова ее первого парня, который до сих пор иногда снился ей по ночам. Это была голова отца, умершего от рака три года назад.

И Карина поцеловала череп. Не потому что так хотели мучители, убийцы, чудовища, а потому что того требовала любовь. А потом любовь сделала ее невесомой, как только она одна способна. Разжались костлявые пальцы, отпуская тело, над которым потеряли власть земные законы, и Карина взлетела. Не было ни верха, ни низа, ни неба, ни Черной Ямы — Карина падала сквозь вечность, сжимая в руках голову любимого человека, сливаясь с ним в поцелуе, падала в белый шум, навстречу величайшему оргазму, которым завершается всякая жизнь.

∗ ∗ ∗

Старик отдыхал во дворе, когда она вернулась. Раннее утро пахло осенней землей, накрапывал мелкий дождь, но ей не было холодно. Ухмыльнувшись, Савелий Григорьевич отъехал с дороги, пропуская в дом обнаженную женщину с длинными седыми волосами и неестественно бледной, словно выбеленной, кожей. Сам за ней не последовал, остался на улице дожидаться почтальона, который раз в месяц приезжал сюда специально, чтобы привезти ему пенсию.

Она прошла сквозь сени, оставляя грязные следы, опустилась в большой комнате на пол у столика и включила радиоприемник. Заскворчали, словно масло на сковородке, статические помехи. В ветхом доме посреди пустой деревни на краю гнилого города она прижала колени к груди и стала вслушиваться в пустоту между радиостанциями. В хриплый, чуть дребезжащий голос своего мужа и сына.


Автор: Дмитрий Тихонов

Перед прочтением рекомендуется ознакомиться с первым рассказом цикла — Костоправы.


Текущий рейтинг: 61/100 (На основе 93 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать