(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Цирк Кошмаров
Эта история принадлежит циклу, содержащему рассказы:
- Мать Кошмаров
- Отцы Кошмаров
- Никаких Кошмаров
- Детские Кошмары
- Обитель Кошмаров
- Кошмарное Зрелище
- Незаметные Кошмары
- Сад Кошмаров
- Кошмарная Династия
- Рабство Кошмаров
- Торжество Кошмаров
- Цирк Кошмаров
- Конец Кошмарам
А также
Лифт в Изолятор приходил в движение нечасто. К счастью, большая часть пленников не нуждалась в постоянной кормежке, а другую просто не удалось уничтожить окончательно. Мюллер ненавидел спускаться в это подземелье, полное запертых кошмаров — никогда не знаешь, не станет ли твой визит причиной чьего-нибудь побега. Бесконечный список мер безопасности не добавлял уверенности — создания, для которых законы физики, времени и пространства являлись чем-то умозрительным всегда найдут путь. Будет ли это сознание недостаточно аккуратного оперативника, внезапный перепад напряжения или смена сущности пленника — никогда не угадаешь.
Сопровождали Хорста Вальтер на пару с Лодырем, Карга с оборудованием и один из Дворняг — с отбойным молотком. Лифт нехотя полз вниз, тягостное молчание нарушалось лишь лаунжевой музыкой из динамиков. Вальтер находился как будто не здесь, а в каком-то другом месте, Марсель и Дворняга — Мюллер не помнил имени — настороженно прислушивались к издаваемым лифтом звукам — им было явно не по себе. Лишь Мауэр приплясывал на месте в каком-то радостном нетерпении, будто ребенок в утро собственного дня рождения.
Наконец, кабина застыла. Мюллер вновь примкнул лицом к панели, чтобы индикатор мог считать его сетчатку, после чего повернул массивный ключ в отверстии. Сканирование — это, конечно, хорошо, но ключ — это понятно, надежно и неподкупно. Когда враг может принять любой облик — скан сетчатки остается лишь данью современным технологиям.
Двери медленно разошлись в стороны, и перед пассажирами открылся длинный, ярко освещенный коридор. Его можно было бы счесть совершенно обычным подвальным помещением, если бы стены не поблескивали в свете слепяще-ярких ламп, словно свежевыпавший снег. Покрытие из каменной соли было одним из последних рубежей обороны на пути запертых здесь чудовищ.
— Идем за мной, след в след, на другие плитки не наступаем, — предупредил Мюллер, — Взгляд в пол, на двери не смотреть, голоса не слушать.
— А могут быть голоса? — спросил Дворняга с дрожью в голосе.
— Нет, если не будешь слушать, — грубо ответил Хорст.
Под тяжелыми шагами Карги пол тихо похрустывал. Он старался наступать на те же плитки, что и Мюллер, для чего ему пришлось подстроить свои широкие шаги под прихрамывающую походку начальника. Вальтер слепо несся вперед, каким-то своим путем, за Хорстом опасливо шагал разнорабочий, чуть ли не наступая тому на пятки.
Голосов слышно не было. Марселю даже на секунду пришла в голову странная мысль, что глава Спецотдела намеренно нагнетает атмосферу — чтобы не расслаблялись. Нарушив инструкцию, курд из любопытства поднял взгляд, когда они проходили мимо одной из многочисленных металлических дверей, разбросанных по коридору как попало. В темном окошке удалось разглядеть лишь стенку камеры — места в ней было так мало, что казалось, будто дверь примыкает сразу к противоположной стене. "Где же пленник?" — успел подумать Карга, прежде чем услышал голос, заставивший его вздрогнуть и замереть.
— Ты позволил сделать это, — фраза была произнесена на персидском, но впилась в мозг горящим тавро, отпечаталась истекающими кровью иероглифами, прошла сквозь все существо Карги, отсылая его в прошлое, в раскаленную пустыню и заваленный телами беженцев ангар.
— Ты разрешил, — пласкиво заметила тощая фигурка, парящая над соляными плитами. На голых ногах запекшаяся кровь перемешалась с пылью, превратившись в густую, вязкую грязь. Маленькое личико с пронзительно голубыми глазами искажено рыданиями, жемчужные зубки — еще молочные — обнажены в гримасе боли и страдания, волосы на затылке слиплись в окровавленный колтун.
— Я ничего не сделал, — прошептал Карга одними губами.
— Вот именно! Ты ничего не сделал! Ты не остановил их! — хныкала девочка, чье тело представляло собой одну сплошную гематому, — Вы, защитники, поборники справедливости! Вы стояли и смотрели! Ты смотрел!
Ее пальчик с грязным расколотым ногтем указывал на Марселя, почти касаясь его лица. Мюллер и прочие уже обернулись, что-то кричали — но все сознание оперативника занимали лишь сочащиеся ненавистью и мольбой глаза цвета лазури.
— Я не виноват! Нам нельзя было вмешиваться! — закричал он, когда к нему уже подбежали трое, укладывая на пол, а девочка продолжала выплевывать обвинения и проклятия, но слышал их только курд.
— Ничего не выйдет. Посмотри на меня. Посмотри, что от меня осталось. Я не справлюсь.
— Не говори ерунды! Ты лучший из всех. Думаешь, это он тебя выбрал? Высокомерный стервятник! Тебя выбрала я, и только я! Потому что я знаю, что только ты на это способен. За всю человеческую историю — ты единственный.
— Но чего ты хочешь? Зачем помогаешь мне? После всего, что я...
— Я знаю, что это было необходимостью. Мы с тобой не раз это обсуждали. Я не в обиде. Ты делал то, что должен был, чтобы, наконец, выполнить свое предназначение.
Вулко покачал головой. Пока она сидела слева, клоун не мог ее видеть. Щеки коснулось легкое колебание воздуха, теплая нежная рука коснулась его лица и повернула к себе.
— Тебе просто нужно найти способ. Я помогала тебе не раз и не два и считаю, что вправе рассчитывать на ответную услугу. Разве не так?
— А кто тебя просил? Кто сказал, что я вообще хотел жить? Тем более, после того, что ты сделала с Андреем...
— Это не я, ты же знаешь. Розария тогда только родилась и была голодна. Ты должен понимать — ей было сложно себя контролировать. Я ведь обещала, что верну все сторицей.
— Ты обещаешь все время. У меня в ушах гудит от твоих обещаний, — разозлился Вулко и вскочил с края поваленной колонны. Теперь он видел ее целиком — такой, какая она была в далеком прошлом — молодой, красивой, утонченной и беззаботной. Черные, как смоль, волосы рассыпались по плечам, губы цвета темной вишни призывно приоткрыты, а шикарная фигура подчеркнута обтягивающим черным платьем из чистого шелка. Босая стопа игриво катала по грязному щебню чей-то череп.
— Ты не веришь мне? Неужели я не убедила тебя за долгие годы наших бесед, что изрисованный ублюдок врет тебе в глаза? — красивое личико исказила гримаса ненависти, но лишь на секунду, снова сменившись томным спокойствием, — Милый, этого заслуживаешь не только ты, но и все! Неужели ты думаешь, что тот, кто заставлял тебя поедать собственных детей, желает людям добра?
— Я не знаю, кому из вас верить. Я видел твой голод… и он чудовищен. Эти люди в часовне — они не заслужили такой участи. Заточить их в безвременье, вплавив в каменную кладку — это не похоже на акт гуманизма, — толстяк присел в свою коляску. Теперь, когда весь мед Штоддарта уходил на другое, его организм начал сильно сдавать позиции, — У меня осталось мало времени. Я не знаю, что мне делать.
— Нарушать правила, мой хороший, — гладкие загорелые ноги разошлись в стороны, явив глазам Вулко влажную розовую щель, похожую на аккуратное ножевое ранение.
— Меда осталось совсем мало, — клоун зачерпнул ногтем из банки небольшую каплю. Подумав немного, сунул палец обратно в банку, чтобы оставить часть драгоценного вещества внутри. В конце концов, нужно совсем немного — неизбалованный женским вниманием, Вулко кончал меньше, чем за минуту.
— Иди же ко мне, родной, — бархатисто прошептала соблазнительница. Налившиеся силой конечности Вулко с легкостью оторвали его от инвалидной коляски, и он шагнул к женщине, на ходу стягивая клоунские шаровары.
— Да-а-а-а! — сладострастно простонала красотка, когда Вулко оказался внутри и судорожно задергался.
— Знаешь… Милый... — слова ее прерывались резкими вздохами, когда толстяк совершал очередной толчок, — Я… Подготовила… Для тебя… Подарок… Задаток…
— М-м-м? — отозвался Вулко, оглушенный буханьем собственного сердца, потерявшийся в горячей неге.
— Я… Помню… Тебе… Нравилась… Одна… Девушка… Вот...
Вулко оторвал лицо от антрацитовой шевелюры партнерши и поднял голову. Из темных глубин подвала по стеклу и щебню шла девушка. Ярко раскрашенный купальник, сетчатые чулки, конский хвост на голове и слегка торчащие зубы взывали к полустертому образу на задворках памяти. Озорно улыбнувшись, девушка встала на руки и колесом покатилась к Вулко, ничуть не смущенная его занятием.
— Моя малышка… Розария… Помогла ей… Найти дорогу назад...
Нежные звуки ее голоса обволакивали, отдаваясь райскими колоколами в затылке, ее мышцы ритмично сжимались, ее губы лобзали обрюзгшее и искалеченное лицо клоуна. Где-то в мельтешении конечностей кувыркающейся к Вулко девушки мелькнул темный силуэт бабочки. Заметив его, клоун излился своей любовью в лоно женщины в черном платье, испачкав ей бедра. Наклонившись к изящному ушку, спрятанному под черными волосами он благоговейно прошептал:
— Спасибо, мама.
— Ты как? — шлепки по щекам медленно, но верно приводили Каргу в чувство. Ритуалист распластался на полу с вытаращенными от ужаса глазами. Вальтер методично и брезгливо продолжал хлестать Марселя по щекам, пока тот не поймал его руку.
— В норме, — наконец, ответил курд.
— Точно? — озабоченно спросил Мюллер, — Я же говорил тебе, глаза в пол! Сейчас отменю все к чертовой матери, далась мне ваша охота!
— Все в порядке, честно, — Карга вскочил на ноги, подхватив сумку с оборудованием. Вольфсгрифф удовлетворенно хмыкнул — не хватало еще, чтобы из-за этого малохольного Хорст изменил свое решение.
— Ладно, идем, тут недалеко.
Напротив очередной двери компания остановилась. Дворняга трусливо щурился — видно, сцена с Марселем его впечатлила сверх меры. Мюллер раздраженно ковырялся ключами в замке, попутно прижимаясь глазом к дверной панели. Наконец, дверь поддалась. Вопреки ожиданиям, перед Вальтером предстала вовсе не тюремная камера. Комната три на три метра была пуста, если не считать огромного бетонного куба посередине.
— Так, оперативник — очисти объект и жди снаружи, — скомандовал Хорст Дворняге. Тот подобострастно кивнул и ринулся расчехлять отбойный молоток, — Карга — подготовь переход.
— Полноценный? — переспросил Карга, — Тогда придется подождать Авицену, у меня с собой только...
— Нет. Переходник не нужен, — фамильярно хлопнул его по плечу Филипп, отчего лицо курда брезгливо перекосилось, — На этот раз мы хотим, чтобы нас нашли.
— Даю одиннадцать минут, не больше, — сухо бросил Мюллер, после слов которого раздался грохот отбойного молотка.
— Теперь передай мне, пожалуйста, скальпель.
Стефан взял со стола остро заточенный инструмент и протянул его Глассману. Тот, слепо пошарив рукой в воздухе, жадно схватил металлическую ручку.
— Но что с вами произошло? — никак не мог взять в толк Вхлицкий, сидевший рядом на стуле с видом изгнанного аристократа.
— Предательство. Грязное, беспринципное предательство. Но главное — кража, — ответило существо из ванны со льдом. Обожженная кожа висела клоками, обезьянья морда вызывала ужас и отвращение. Руки — такие же изуродованные — обследовали грудь, натыкаясь то на торчащие ребра, то на особенно крупные клочья плоти. Сдавленно шипя, Глассман безжалостно срезал их, чтобы не повредили структуру рисунка.
— Что нам теперь делать? — спросил Малыш. Он был в замешательстве. Какую бы великую миссию ему не уготовил изуродованный неандерталец со сваренными глазами, теперь, похоже, все потеряло смысл. Что бы ни представляло из себя то, что украли из часовни — видимо, именно от этого зависели все их дальнейшие действия.
— Ждать, мой юный друг, — безразлично ответил Vitro Viro, — Ждать и зализывать раны.
— Ждать чего?
Глассан ответил не сразу. Сначала он нанес несколько поперечных порезов между ребрами, потом один вертикальный, после чего соединил хаотичные кровящие линии небрежной окружностью. Череп его оплыл, подобно свече, челюсть втянулась, надбровные дуги сдулись. Меняясь и искажаясь, его облик возвращался к первоначальному. Уже через несколько секунд в ванне сидел так хорошо знакомый и Земмлеру и Ярославу Стеклянный Человек. Лишь глаза в окружении обуглившейся плоти матово поблескивали белой мутной пленкой, сваренные зажигательным снарядом.
— Ждать, пока они с нами свяжутся. Замок без ключа столь же бесполезен, что и ключ без замка, Мышонок. Жаль, мне не удастся увидеть, как все случится, — горько проскрежетал Глассман.
Авицена сказалась больной несколько дней назад, взяв справку от знакомого врача. За теми, кто приносил присягу Стеклянному Человеку, Спецотдел охотился особенно рьяно — иметь человека со знаниями о конторе в стане врага Мюллер не хотел. И теперь, когда Вальтер собирал команду для поимки Малыша, она не могла остаться в стороне. Четкого плана у Бьянки не было — главной целью сейчас было хотя бы просто найти человека, который избавил ее от еженощных кошмаров. Папа, разумеется, был мертв — воскрешать ушедших Земмлер все же не умел. Но белобрысый стажер, над которым она потешалась и которого не воспринимала всерьез что-то изменил в прошлом. Изменил настолько, что, услышав ненавистный ранее голос отчима, ее не стошнило от нахлынувших воспоминаний, не бросило в мелкую дрожь, не захлестнуло волной густой, ядовитой ненависти, как это было раньше. Зимницки продолжала удивляться, как легко ей далось это слово — "папа", и как это она могла раньше ненавидеть этого доброго, работящего и временами даже слишком нежного человека, который заменил ей отца.
Собрав сумки для себя и для Марселя, она надела поводки на своих псов и заказала такси. Собачий отель был оплачен на год вперед. Бьянка надеялась, что сможет забрать своих любимцев после того, как пыль уляжется, но слезы сами собой лились градом от четкого осознания — ей за ними больше никогда не вернуться. По крайней мере, до тех пор, пока стоит Спецотдел.
— Переход через три-два-один, — басил Карга, — Готово!
Прожекторы привычно сменили цвет с ярко-желтого на какой-то фиолетово-серый — вольфрамовые нити потухли, их заменили тонкие, бесцветные, подрагивающие от напряжения глазные нервы Мафусаилов.
Лодырь и Вальтер практически одновременно прикоснулись к покрытой остатками цемента, изломанной и перекрученной, но все еще хищной маске Андалузского Пса.
— Да поможет вам Бог, — сам не веря в свои слова прошептал Мюллер.
Челюсть-капкан плотоядно щелкнула, маска подпрыгнула на остатках бетонного блока, как будто сожрав блондина и изуродованного едока.
Холодный, гладкий как каток пол ударил Вальтера в грудь с силой несущегося на всех парах грузовика. Рядом, издав глухой стон, приземлился Мауэр. Не без труда Вольфсгрифф оправился от падения и, кряхтя, поднялся на ноги. Тусклая, привычная не-тьма позволяла разглядеть огромное помещение душевой — как в Спецотделе, только гораздо больше. Ржавые подтеки кровавыми пятнами покрывали мелкую потрескавшуюся плитку.
— Где мы? — спросил Вальтер скорее самого себя, чем Лодыря, но тот поспешил ответить:
— Сигетская тюрьма. Место, где Лупеску оставил свою душу.
Из душевой вел узкий серый коридор, сжатый с обеих сторон тюремными камерами. Во мраке за решетками что-то шевелилось, но Вальтер, памятуя об опасности видений клиппотических миров, старался не всматриваться.
— Так кто такой этот Андалузский Пес? Почему Мюллер его так боится? — поинтересовался Вольфсгрифф с некоторой долей ревности.
— Это был великий человек, — воодушевленно и мечтательно пропел Мауэр, широко раздувая надорванные ноздри, — И великий едок.
— И чем же он был велик?
— Он и остался таковым, но перестал быть человеком. Ты же помнишь, почему едоков казнят по истечении их "срока годности"? — ухмыльнулся Лодырь.
— Откуда ты...
— Каниль мне все и рассказал.
— И тебя это не пугает? — с интересом спросил блондин.
— На какой работе еще так платят? — беззаботно ответил вопросом на вопрос едок и кисло усмехнулся.
— Так что он такого натворил, этот Пес?
— Ну… Много чего, на самом деле. Когда-то он был большой шишкой в преступном мире. Но ровно до тех пор, пока не встретил первого в жизни клиппота. По натуре Андалузский пес — охотник. И ему всегда было слишком скучно охотиться на людей, — развел руками Мауэр, — Румыны — ребята нерасторопные, заметили они его уже в тюрьме, куда он попал, когда начал резать подельников. Там и предложили контракт едока.
— Так за что его заперли в Изоляторе?
— Я застал этот момент лишь мельком. Попал к нему в подчинение, еще будучи молодым и зеленым. Лупеску уже тогда был, кажется, не совсем человеком. Когда кто-то настолько бесчеловечен — сложно понять, где провести грань. До своего последнего дня он успешно сдавал анализы, и все было в порядке.
— Но как это возможно? Изменения затрагивают весь организм, он не мог производить сперматазоиды, будучи Поврежденным, — удивился Вальтер.
— У него был хороший друг, который снабжал его материалом. С тех пор тесты ужесточили, хотя я не могу этому не радоваться, — окслабился Лодырь, — Видел тех пухлогубых медсестричек?
— Так ты поставлял ему материал, чтобы обмануть Спецотдел? — Вальтер даже остановился, чтобы посмотреть в лицо Мауэра — настолько его поразил этот наглый подлог, о котором теперь совершенно открыто говорил заговорщик.
— Все мы, едоки. Он был нам как отец, понимаешь? Он знал все, умел все. Под ним ходила вся контора, а этот сухарь Мюллер только подписывал бумажки, — восхищенно рассказывал Филипп.
— Так значит, мог грянуть передел власти? — понимающе кивнул Вольфсгрифф.
— В чем Хорсту не откажешь — так это в его умении чуять угрозу. А вот просчитывать наперед он не умеет. Он решил задержать Каниля прямо здесь, в Общем зале, в присутствии едоков, оперативников и информатиков.
— Вы за него вступились? — удивленно спросил Вальтер. Если так — почему Лодырь не в Изоляторе, вместе с зачинщиком.
— Не успели, к счастью. Того, что он сделал, не ожидал даже Мюллер, — Лодырь мечтательно взглянул в серый потолок, с которого свисали неработающие лампы, — Когда старик в окружении Волкодавов ворвался в Общий Зал, Лупеску стоял как раз в центре толпы, слушая какой-то брифинг, кажется, по Педофилу — тогда он еще не работал на нас.
— И?
— Волкодавы стали стрелять без предупреждения. Помню, он даже не изменился в лице, когда ему прострелили ногу — хотели взять живым. Только щелкнул челюстью маски.
— Той самой? Через которую мы прошли?
— Да, он держал ее в руке. И свернул пространство вокруг себя. Вырвал кусок реальности вместе со всеми, кто был рядом. Он захватил человек пятнадцать, не меньше. Переход в тот же день закатали в бетон и убрали подальше.
— Почему же Хорст ее не уничтожил?
— Думаю, как раз на такой случай.
Исцарапанные металлические двери тюремной столовой распахнулись от сильного толчка Вальтера. В нос блондину тут же ударил чудовищный смрад, висящий мерзкой тошнотворной пеленой в воздухе. Пахло дерьмом, кровью и гнилью. На другом конце помещения, за рядами длинных столов и скамеек ему не сразу удалось разглядеть гротескный трон, на котором в оранжевой робе восседал создатель карманного измерения.
— Мауэр! — прогрохотала фигура на своем странном громоздком седалище, напоминающем издалека то ли кучу дерьма, то ли беспорядочное нагромождение грязных мешков. С каждым шагом подходя ближе, Вальтер различал отдельные тела и их части, из которых было собрано это мерзкое сооружение. Человек, венчавший этот жуткий памятник был огромен, лыс и распространял вокруг себя ауру какой-то дикой, звериной мощи, — Не казнили тебя еще, грязный ты пидор?
— Чья бы мычала, подстилка ты тюремная! — в тон ему ответил Мауэр. Из-за разорванных в нескольких местах губ было сложно понять, но, кажется, он улыбался.
Громадень спрыгнул со своего трона с легкостью, приземлившись на одно колено. Даже так, полусидя, он казался намного крупнее Марселя. Левая нога волочилась по полу незакрепленным протезом, словно и не принадлежала своему владельцу, перекрученная, изломанная, она казалась какой-то абстрактной скульптурой. По бычьей шее змеилось переплетение тюремных татуировок, залезая на правую щеку. В сломанных борцовских ушах болтались многочисленные кольца.
— А кто эта "златовласка"? Это Мюллер меня задабривает? — с натужным сопением многократно переломанный, будто вмятый в лицо, нос принюхивался к гостям.
— А почему это он должен тебя задабривать? — сквозь зубы ответил Вальтер, — Вроде как это ты сидишь в бетонной коробке.
— А кто сказал, что мне здесь плохо? — Лупеску свистнул, и от трона отделилась тощая грязная фигурка. Неловко переступая на четвереньках грязными загнившими культями, нечто, потерявшее человеческий облик подползло под искалеченную ногу бывшего едока, приподнялось и двинулось вперед, неся на себе тяжелую тушу, — Смотри, какое у меня здесь прекрасное царство-государство!
Трон развалился еще на десяток ампутантов. Разлагающиеся заживо, потерявшие любые половые признаки и черты, они ползли следом, перекатываясь, шаркая и размазывая по кафелю гнилостные разводы. Лица всех были каким-то чудовищным образом пересобраны, модифицированы какими-то крюками и железками, так что теперь отдаленно напоминали маски едоков. Красные воспаленные глаза сочились животным, слепым голодом.
— И что ты здесь делаешь? Трахаешь и жрешь их помаленьку? Зачем тебе вся эта армия, если выйти отсюда тебе не грозит? — Вольфсгрифф дерзко заваливал вопросами хозяина этого жуткого места, не обращая внимания на Лодыря, что дергал блондина за рукав.
— Ну, смотри, иногда бывают и приятные сюрпризы! — теперь бывший едок был совсем близко. Его глаза — почти черные, как у акулы — хищно рассматривали визитера. Челюсть плотоядно приоткрылась, и глазам Вальтера предстали треугольные, заточенные до бритвенной остроты зубы, — Пожалуй, я начну с этого слащавого личика.
— Подожди! — встрял Мауэр, — Мюллер прислал нас, чтобы предложить тебе сделку.
— И что же эта наглая крыса придумала? Амнистию? Пусть тогда спустится и преподнесет мне ее сам, стоя на коленях. Потому что все, что ниже — я скормлю своим щенкам, — Андалузский Пес хищно щелкнул зубами перед самым лицом Вольфсгриффа, но у того не дрогнул ни единый мускул, — А пока я буду довольствоваться тем, что есть. Дети! У нас сегодня пир!
Жуткие ампутанты медленно, неуклюже, но при этом неотвратимо окружали Вальтера, отрезая его от Лодыря. Вот задергался чей-то тощий зад, будто тварь готовилась к прыжку, вот нетерпеливо зацарапали пол чьи-то переломанные пальцы, клацали бесчисленные челюсти, голодно хрипели пересохшие глотки.
— Твои коллеги? — обвел Вальтер взглядом толпу уродцев.
— Они самые… О, как волшебно мы повеселились! Время здесь течет иначе, а смерть не наступает, пока я не разрешу, — гнусно ухмылялся монстр, — То, что я сделал с их телами не идет ни в какое сравнение с их душами… Ах, если бы ты мог их увидеть, задрожал бы. Каких здесь только нет — безногие души, безрукие души, окаянные, обмороженные, сожженные заживо, съеденные и высранные… Думаю, с тобой я поступлю именно так.
— Занятные партаки, — небрежно бросил оперативник за секунду до того, как акульи челюсти должны были сомкнуться на его лице, — Ты, похоже, неплохо разбираешься в татуировках. Думаю, тебе было бы интересно пообщаться с ним.
— Ты же говоришь о... — плотоядная похоть сменилась охотничьим азартом.
— Да, о Глассмане.
Бычья шея хрустнула, когда бывший едок посмотрел на потолок, но глядел он будто насквозь — туда, в реальный мир, где ходили люди, светило солнце и время шло своим чередом. После чего хрипло гаркнул:
— Все на борт!
И потерявшие человеческий облик создания подобострастно подползали к ногам Лупеску, припадая лохмотьями губ к его тяжелым армейским ботинкам.
— Я этого делать не буду, — с усмешкой Вальтер протянул руку Канилю, и тот сдавил его кисть до хруста своей циклопической пятерней. Лодырь же прижался всем телом к спине едока, обнимая его за шею. Вольсфгрифф готов был поклясться, что на секунду черты изуродованного лица Мауэра разгладились, и вместо злобного оскала или глумливой ухмылки он впервые увидел умиротворенную, счастливую улыбку.
— Так кто же такая эта "Мать"? — дождавшись, пока Вхлицкий выйдет из помещения, спросил Стефан. Конечно, он и сам был не в восторге от присутствия бессмертного маньяка, но от глаз Земмлера не укрылось и то, что Глассман старается при нем изъясняться общими и туманными фразами, особенно, когда речь заходила о Бездне.
— Нечто гораздо большее, чем ты можешь себе представить. Этакая "вещь в себе", — уклончиво ответил слепец. Он пытался есть, но не очень успешно — овсянка размазалась по лицу, отдельные комки нашли свое пристанище на полу и на штанах спортивного костюма.
— И все же? Что в ней такого особенного? Чем она отличается от любого другого клиппота? — допытывался Малыш.
— Ты когда-нибудь задумывался, почему она — единственная среди всех Порождений Бездны, способная на деторождение, пускай, столь неправильное и извращенное?
— Единственная?
— Совершенно точно, — кивнул Глассман, снова ткнув себе ложкой в щеку. Стефан потянулся салфеткой к щеке Стеклянного, но тот раздраженно шлепнул бывшего Добермана по руке. — Уверяю тебя, у меня было достаточно времени, чтобы все проверить. Клиппоты — это всегда что-то умершее, ушедшее. Прошлое. А прошлое не способно создавать ничего нового, лишь поглощать, не имея возможности насытиться.
— Так может, Мать и не клиппот вовсе? А что-то другое, новое? — предположил Стефан.
— На твоем месте я решил бы точно так же. Но так уж случилось, что я видел, как все началось. Как порвалась ткань реальности, и сквозь трещины полилась Бездна. И главная прореха в пологе бытия, самая большая дыра — это она, — Глассман отодвинул тарелку с остывшей кашей и вперил куда-то вдаль взгляд слепых, сваренных вкрутую глаз, — И то, что она — кратчайший путь между человеческим материалом и клиппотической отдачей, означает только одно — именно Мать является вратами Бездны.
— И ты хочешь ее уничтожить? — в сердце Стефана пробудилось какое-то чуждое, будто бы индуцированное чувство — азарт охотника.
— Нет… Только не...
— Уничтожить? Что ты имеешь ввиду? — непонимающе бывший клоун воззрился на существо, принявшее облик его матери, какой она была в молодости, может, даже чуточку прекраснее.
— Эта оболочка — всего лишь тюрьма. Представь, что могучий океан заперли в трубах под землей, оставив лишь маленькую щель, через которую он может изливаться тонкой струйкой, будто моча из уретры дряхлого старика, — черноволосая красотка с досадой рассматривала свое тело через камеру смартфона Вулко. Зеркал им приходилось избегать.
Сам клоун с горечью глядел на раскачивающуюся на оборванных проводах Коралину. Та не прекращала своих цирковых этюдов ни на минуту, выкручивая тело в невообразимых, анатомически неправильных акробатических фигурах.
— Почему ее кожа такая серая? — недовольно спросил толстяк, не отрывая взгляда от этой запутавшейся в собственных нитях марионетки.
— Ее тело давным-давно разложилось, мой дорогой, — повела плечами Мать Матерей, — Мы воссоздали то, что смогли.
— Это ведь не она, да? Я имею ввиду — посмотри, она ведь даже нас не слышит!
— Уверяю тебя, она жадно ловит каждое твое слово, — словно в доказательство сказанного черноволосой, гимнастка с хрустом повернула голову в сторону Вулко. Вися вверх ногами спиной к нему, она никак не могла бы посмотреть ему в глаза, но клиппот явно был не очень сведущ в человеческой анатомии. Теперь лицо Коралины находилось прямо напротив застывшей маски клоунского грима. Девушка — или кто-то, принявший ее облик — хищно щерилась крупными, почти лошадиными зубами, глазные яблоки болтались в такт движениям тела, словно у куклы.
— То, что Розария смогла вытащить из тьмы, — продолжала Мать, — это то, что ты любил в ней больше всего. Ее артистизм, ее гибкость, ее сияние на арене. Но не отчаивайся, мы вернем все, когда закончим.
— Ты что, уже беременна? — вдруг удивленно спросил Вулко. С их первого сношения прошло не более трех суток, это было никак невозможно, но — и зрение его не обманывало — черный шелк платья был плотно натянут на округлившемся животе.
— Тебя это удивляет? — беззаботно усмехнулась Мать, белые зубки влажно блеснули из-под пухлых багровых губ, что были лишь обусловленным эволюцией символом, обещанием того, что находилось ниже...
— Прошло всего три дня, как это вообще возможно?
— Анатомия здесь не играет роли, — отмахнулась красавица, — Только чувства. А сколько их внутри тебя — ты даже не представляешь, — девушка мечтательно закатила глаза и причмокнула губами, точно пыталась распробовать какое-то вино с тонким букетом, — Скорбь, ненависть, страх, отчаяние, гнев и любовь… Такая сильная, что дух захватывает.
— Значит, Стеклянный ошибся с выбором, тогда, пятнадцать лет назад. Ведь я все же оказался способен на чувства... — задумчиво проговорил Вулко.
— А кто тебе сказал, что это был его выбор? Или, может, он так думал? — черная блестящая бровь вскинулась, изящное лицо перекосила презрительная ухмылка, — Розария, детка, все готово? Ты нашла всех братьев и сестричек?
— Да, мама, — раздался многоголосый хор откуда-то из темноты подвала, похожий на жужжание улья. Услышав его, Вулко поспешил повернуться туда незрячим глазом. Слыша краем уха влажные шлепки полужидких конечностей о бетон, он невольно поежился, а фантомная боль вновь вернулась, прожигая ему несуществующий глаз, заныли вырванные этой тварью зубы.
— Только в случае успеха, — отрезал Мюллер, стараясь смотреть куда угодно, только не на акулью морду Пса.
— А ты думаешь, мне в ином случае потребуется амнистия? — гадкая хищная ухмылка не сходила с лица Лупеску. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда Лодырь секатором отхватил ему мочку уха. Ни капли крови не вылилось, точно плоть бывшего едока была заморожена. Маленький кусочек ушной раковины тут же оказался в герметичном контейнере и был передан молодому лаборанту, который не знал, куда девать глаза — по полу, стенам и потолку кабинета Хорста ползали жуткие ампутанты — слуги Андалузского Пса.
— Не важно. По истечении суток с начала задания, я лично приму сыворотку и проглочу этот кусок.
— Как скажешь, Хорст, как скажешь.
— И возьми себе костыль в медотсеке. Не могу на это больше смотреть, — кивнул он на несчастного, служившего Канилю протезом — его изувеченная нога покоилась прямо в огромной дыре на груди ампутанта, который, вывернувшись непостижимым образом, по-паучьи перебирал конечностями. Стопы и кисти на них отсутствовали, поэтому стоило Лупеску пошевелиться, как тут же раздавался стук костей об пол.
— Извини, но мне так удобнее. А смотреть тебя никто не заставляет, — румын повернулся к Вальтеру, попутно подозвав к себе жестом одного из слуг — лицо у того было вмято в череп полностью, осталась лишь торчащая ковшом нижняя челюсть, — Хочешь шутку, Златовласка? Что такое четыре ноги, одна рука?
Вольфсгрифф раздраженно пожал плечами — ему это ребячество порядком надоедало.
— Смотри, — с силой дернув руку ампутанта, Лупеску надорвал ему кожу в районе плеча. Упершись ногой слуге в подмышку, он принялся дергать того за предплечье — движения сопровождались омерзительным хрустом суставов и треском разрываемой плоти. Наконец, конечность отделилась и повисла в гигантском кулаке Каниля, продолжая рефлекторно подергиваться. Озорно посмотрев в глаза блондину, Пес с силой швырнул руку Вальтеру прямо в лицо, и тому пришлось ее поймать, чтобы не получить чужой конечностью в нос.
— Доберман на детской площадке! — с восторгом в голосе выкрикнул Каниль, — Понял, да? Ну, доберман! И рука!
В нависшей тишине раздался подобострастный смех Лодыря, оценившего шутку по достоинству.
— Ты уверена? — вопрос был исключительно риторический. Глядя на плоский зад Авицены, надевающей обтягивающую черную форму для боевых столкновений, Марсель думал о своем. Пожалуй, того клиппота в Изоляторе можно было бы поблагодарить — без него он бы колебался до последнего. Но сейчас вместо Бьянки, заменяющей черный кружевной лифчик на спортивный, Карга видел ту маленькую девочку в грязных лохмотьях с пронзительно голубыми глазами, похожими на турецкие амулеты от порчи. Так же беспрестанно и пристально они смотрели в глаза Марселя в тот день — сначала осмысленно, потом застыв навеки — после того, как ее отвязали от столба, маленького окровавленного птенчика, жертву кровожадной толпы. Пальцы Карги тогда были выпрямлены до боли — лишь бы не нажать на курок, лишь бы не пустить очередь в спины этим дикарям, одетым в разноцветные пододеяльники. Он готов был молить кого угодно — хоть Аллаха, хоть Иблиса — лишь бы ему позволили прервать казнь, спасти несчастную, разогнать этих жестоких тварей, будто сошедших с полотна Иеронима Босха "Несение Креста". Но боги и шайтаны молчали, лишь рация на разгрузке продолжала злобно шипеть, повторяя на французском из раза в раз — "Это гражданское правосудие, никому не вмешиваться!"
— А ты? — Зимницки повернулась к курду, все ее тело скрывала черная плотно облегающая ткань, покрытая карманами. В них она растерянно рассовывала кевларовые пластины.
— Уверен, — кивнул Карга, отвечая скорее себе, чем ей.
— Тогда не рассиживайся — Вальтер сорвется, как только узнает, где искать Малыша, — поторопила Авицена.
— Не рассиживайся, — бросил Андалузский Пес, — Я с ним долго лясы точить не собираюсь.
— Напоминаю, что являюсь координатором группы, — сдерживая закипающую ярость, Вальтер часто прятался за сложными формулировками, — а значит, начало операции, транспортное снабжение и в том числе длительность подготовительных процедур определяю я.
— Номинальным, Златовласка, — ответил Каниль, — Смотри на часы и определяй, потом расскажешь.
Вольфсгрифф сжал зубы до хруста, но ничего не ответил. Если таковы условия использования этого инструмента — значит, придется потерпеть. Хотя при этом координатора с того самого момента, как он согласился на работу с Андалузским Псом, не покидало ощущение, что он мчится на утлом суденышке по ревущей горной реке, выбросив весло, и это все ему ужасно не нравилось. Надев очки "полувзгляда" он все же сел спиной к телевизору, а лицом к зеркалу. Лодырь, стыдливо поглядывая на кумира, последовал его примеру. Кошмарные же ампутанты продолжали ползать по поверхностям видеокомнаты, не пытаясь себя защитить. У многих, конечно, не было глаз, но остальные...
— А им не опасно? — спросил Вальтер, тут же осознав, что повторил слово в слово вопрос ненавистного предателя.
— Им? — на секунду Вольфсгриффу показалось, что Каниль просто беспорядочно рычит, но потом понял, что это смех, — Это мило, что ты за них беспокоишься, но уже не стоит. Я кормил их своей плотью, кровью и семенем. Это уже давно не люди. Взгляд вия им не страшен.
— У них есть имена? — поинтересовался Мауэр.
— Знаешь, как зовут безногую собачку? — ответил вопросом на вопрос Лупеску.
— И как же?
— Неважно! Она все равно не придет! — гигант сопроводил свою шутку набившим оскомину рокотом, лишь отдаленно напоминающим человеческий смех.
Видеомагнитофон заскрежетал, крутя пленку. В зеркале вначале отразились помехи, сменившиеся заснеженным пустырем. Сложно было понять — то ли это "зерно" записи, то ли снежинки кружились над стоящими у стенки людьми с холщовыми мешками на головах. Раздались сухие резкие щелчки, и казненные валились, как подкошенные, окрашивая грязную наледь своими жизненными соками.
— Лупеску! Сколько лет, сколько зим! Я смотрю, ты научился смотреть в глаза чудовищ? — проскрежетал Лугат, поворачиваясь к камере, и Вальтера привычно передернуло при виде беспорядочного скопления глаз, ногтей и зубов, заменявших клиппоту лицо.
— Ровно тринадцать лет, два месяца и четыре дня, — ответил Пес, — Когда контролируешь мозг полностью, за временем следить легко.
— И чем же я могу помочь тебе на этот раз?
— Я ищу одного парня… Как там его? Стефан...
— Земмлер, — автоматически уточнил Вольфсгрифф.
— Точно. Назови мне его текущее местоположение.
— Э, нет, старый лис. Сначала давай договоримся о награде, — хитро скрипнул Лугат.
— Как обычно — киносеанс, да? — обернулся Пес к Вальтеру.
— Как скучно. Но ладно — вот мой ответ: я не знаю. Я способен видеть лишь человеческими глазами, а этот стажерчик...
— Он мне больше не стажер! — рыкнул Вальтер.
— В любом случае, спасибо за обращение в нашу справочную службу. Рад был помочь, увидимся с вами на очередном показе бессмертного хита "Албанское Кино", — видео пошло рябью — Лугат собирался отключиться.
— Подожди! — остановил его Лодырь, — А как же Вхлицкий? Или Глассман?
— Это уже второй вопрос. А за него, как известно, двойная плата, — хитро ухмыльнулся своей тройной челюстью вий.
— Еще киносеанс? — предложил Вольфсгрифф.
— За то, что я наживу себе врага в лице Стеклянного? Нет, спасибо, тут уж вы сами, — блондину на секунду показалось, что в голосе Всеведающего Палача он уловил… страх?
— Что ты хочешь? — напрямую спросил Каниль.
— Как и все, запертые здесь, — развел окровавленные руки в стороны вий, — Свободы!
Даже непоколебимый Андалузский Пес вывернул свою бычью шею, чтобы посмотреть на отражение Вальтера в затемненном зеркале. Тот безразлично пожал плечами — никакие препятствия не встанут на пути их охоты.
— Будет, — кивнул Пес, — Ответишь — и я запишу тебя на новую кассету, оставлю в прокате.
Каркающий смех пронзил слух, разлетаясь по набитому до отказа телами слуг маленькому помещению.
— Ну… ты даешь… В прокат, — отсмеявшись, Лугат продолжал влажно похрюкивать, — Я знал, что ты засиделся у себя, но не думал, что настолько. Сфотографируй меня на телефон и выложи фото в сеть.
— А может, тебя утюгом по факсу отправить? — недоуменно и злобно спросил Лупеску.
— Лодырь, объясни, — посмеиваясь, попросил клиппот.
Филипп нервно, путаясь в кнопках, разблокировал телефон и протянул его, не глядя себе за спину.
— Направь на телевизор и нажми кнопку, — проинструктировал Мауэр Пса.
— Какую кнопку? — бывший едок недоуменно вертел телефон в руке, — Он гладкий, как детский череп.
— Ткни пальцем в экран! — возопил Лугат, уже явно раздраженный. Раздался звук, стилизованный под старинный фотоаппарат.
— Теперь нажми на кнопку в углу и выбери там зеленый символ, — инструктировал Лодырь.
— Да нет тут кнопок! — злился Пес, — Все, нажал.
— Теперь выбери группу "Просекко" и нажми "Отправить", — медленно и нарочито четко говорил Филипп.
— Эта пидорская халупа еще существует? — усмехнулся Лупеску, ткнул пальцем в телефон и отрапортовал, — Готово!
— Меня уже увидели, — экстатически прошептал уродец в телевизоре, — Вкусные синапсы, сладкие нейроны, соленые воспоминания...
— Где Глассман? — нетерпеливо спросил Вальтер, подпустив в голос угрозы. "Какая глупость!" — подумал он — "Я всерьез использую интонации в общении с клиппотом! Мне нужно лечиться..."
— Крайбург ам Инн, — почти шептал клиппот, закатив все свои глаза в каком-то гастрономическом, людоедском оргазме, — Так много… Отель "Унтерброй", мансарда… А-а-а-ах!
Телевизор икнул, и видео пропало, сменившись звенящим синим экраном.
— Надеюсь, оно того стоило, — запоздало буркнул Вольфсгрифф бывшему едоку. Нос воротить нужно было раньше.
— Нужно было раньше это сделать. Когда мы еще были там, — горько заметил Вулко, — Не пришлось бы снова тащиться назад.
— Нет. Все весьма своевременно, — отрезала Мать, развалившись на сидениях купе. Черное платье собралось на еще более увеличившимся животе, и теперь ее промежность была выставлена напоказ, но, кажется, она совершенно не стеснялась бывшего клоуна, — Кстати, зачем ты снова в гриме?
— Дань одному старому суеверию, — ответил толстяк, продолжая аккуратно вырисовывать глаз на свежем пластыре. Поезд тряхнуло, карандаш соскользнул, и взгляд получился какой-то жалобный. Хруст костей и хрящей за спиной очень мешал — подобно сломанной игрушке с непрекращающимся заводом Каролина продолжала молча выкручивать конечности в немыслимые фигуры на полу купе.
— Закругляйся. Скоро приедем, — предупредила Мать, кивнув на стеклянную дверь, отделявшую купе от тамбура. Вулко не обернулся, но в отражении на окне успел заметить черную бурлящую массу, увенчанную белым бесстрастным лицом. Смотреть на Розарию напрямую у него не хватало воли — слишком хорошо он помнил, чем закончился последний раз.
— Я буду скучать по тебе, — невпопад сказал он.
— Но я ведь все равно всегда буду рядом, — черноволосая мягко погладила его по щеке, слегка смазав грим.
— Это не то. Даже не то же самое, как когда ты была с Андреем или в подвале. Я ведь все равно тебя слышал. А после...
— То, что я лишусь рта не означает, что я перестану шептать тебе на ушко, — девушка наклонилась к Вулко и нежно поцеловала его в мочку уха.
— Ты знаешь, сколько их? Наших детей? — кивнул толстяк на круглый, покрытый блестящим шелком живот.
— На этот раз только один, — прошептала Мать Матерей.
Если бы кому-то из жителей пригорода Мюнхена в ту ночь пришло в голову заглянуть в окна поезда, не все из них остались бы в своем уме.
— Я смотрю, вы расширились, — восхищенно оглядывал Лупеску помещение Арсенала. Агата, заведующая выдачей, узнав бывшего коллегу, выпучила глаза и побледнела, когда тот в окружении своих жутких слуг появился в коридоре. Приняв подписанную лично Мюллером бумагу на использование любых активов Спецотдела, валуноподобная женщина просто покинула свое рабочее место, не в силах выносить присутствие отвратительных тварей. Когда та шла по коридору, бывший едок почмокал ей в спину губами, как лошади. Необъятный зад, обтянутый шерстяным платьем вздрогнул, и она зашагала быстрее.
— Когда-то эта пантера умела вымотать, — со смешком прокомментировал ее уход Каниль, Лодырь по-гиеньи захихикал, стараясь угодить своему… кумиру? Бывшему возлюбленному? Вальтер никак не мог определить, да и, откровенно говоря, не хотел.
— Так-так-так, нехило вы тут расширились! Давайте-ка, друзья, найдите что-нибудь для папочки. Что-нибудь, чтобы крошить, рубить, рвать и дробить! — рявкнул Лупеску, и ампутанты расползлись по стеллажам.
Вальтер знал, что ему нужно. Недолго думая, он стащил огромный пластиковый гроб с верхней полки. Тот был тяжел и не подавался, лоб координатора покрылся испариной, когда ящик, наконец, оказался на полу, чуть не прибив Лодыря, стоявшего поблизости.
— А кишка не тонка? — раздраженно спросил изуродованный едок, — Надломишься!
— Думаю, на один раз мне сил хватит, — ответил Вальтер, открывая ящик. Экзоскелет поражал воображение одновременно и размерами, и изощренной сложностью устройства, — Меня интересует другое. Как мы переживем «кривое зеркало».
— Зеркала бьются, — громыхнул откуда-то из-за стеллажей Андалузский Пес, — А еще не всегда отражают клиппотов.
— Видишь? — хмыкнул Лодырь, — Одной проблемой меньше. Ух ты! Всегда мечтал попробовать!
— Что это? — спросил Вольфсгрифф Филиппа. Тот застыл перед стеклянным шкафом, в котором под замком висели две огромные перчатки с зубцами между пальцами. К ним были подсоединены сотни каких-то трубок, проводков и иголок.
— Экспериментальная разработка. Полуавтоматическая хирургия. Считай, дополнительные челюсти на руках, — с восхищением рассказывал Мауэр, — Прямая связь с желудком через титановые трубки. Мюллер не разрешил массовое использование из-за вреда для кровеносной системы. Но какая нам, смертникам, разница? Верно говорю, Каниль?
— Верно, педик! Ты погляди на это! — над стеллажами блеснула тонкая металлическая леска с крючьями на конце, раздался запоздалый свист.
— А можно и нам на огонек? — знакомый капризный тон Вальтер узнал сразу, его сердце наполнилось полузабытым ощущением тепла.
— Без вас — никуда! — широко расставив руки, Вольфсгрифф обнял застывших с испуганными лицами Каргу и Авицену — те явно не ожидали такого проявления эмоций от координатора. Блондин обеспокоенно пошарил глазами по помещению, будто ища кого-то, но потом, словно что-то вспомнив, помрачнел.
Тихий баварский городишко застыл в тревожном безмолвии, укутанный одеялом осеннего тумана. Неожиданно промозглая сентябрьская ночь выскребла из домов остатки тепла, заперла двери и окна, а за ними прятались вдовы, дети и старики, погребенные в своих кроватях. Глассману пришлось снять скальпелем себе кожу с целого пальца — теперь тот напоминал анатомический экспонат. Такой оказалась цена за спокойствие жителей Крайбурга — тех, кто остался невредим. Со стороны холма, оттуда, где раньше стояла часовня, а теперь висело в воздухе жуткое нагромождение камня, дерева и плоти, постоянно раздавались полные агонии стоны. Но благодаря очередному договору, заключенному с реальностью, оставшееся население маленького городка мирно врастало в свои постели — их широко открытые глаза покрывались пылью, на них садились мухи, их грудные клетки медленно, еле заметно вздымались, а сознания пребывали в сладостной нирване.
— Им не нужно видеть сегодняшнюю ночь, — тоскливо заметил слепец, вертя перед лицом искалеченную кисть, словно мог что-то разглядеть.
— Почему сегодняшнюю? — спросил Стефан. Для него все прошедшие ночи смешались в одну, когда они скорбными тенями сидели в мансарде, бросая испуганные взгляды через окно на холм, ожидая, пока Стеклянный восстановится. Но, кажется, тот уже никогда не будет прежним. Когда-то горделивый, самоуверенный, он сгорбился, побледнел, словно пытаясь спрятаться в бесконечном переплетении рук, через которые прорывалось болезненное, прерывистое дыхание.
— Я посадил Ярослава на рацию. Два часа назад от опорного пункта полиции в Кутной Горе поступило сообщение о бойне на вокзале. И пропал один из пассажирских поездов дальнего следования, — скрипел Глассман, хищно поводя носом — искал в воздухе следы зловония — признаки присутствия бессмертного некрофага, — От вокзала тоже мало что осталось. Отряды быстрого реагирования уже отправились им наперерез.
— Их задержат? — Земмлер не знал, радоваться этому или наоборот — друзья и враги перемешались в одну кучу. Более того, он и сам был не до конца уверен, друг он, или враг, и если враг — то кому? Ответ был зашит в саму его сущность и всплыл на поверхность, словно взбухший, опутанный водорослями утопленник, стоило мысленно задать этот вопрос. Враг. Человечеству.
— Да, Мышонок. Минут на пять. Может, десять. Никогда еще вся семья не собиралась вместе, — со странной смесью ужаса и восторга протянул татуированный, — Могу я тебя кое о чем попросить?
— Не знаю, — Стефан и правда не знал. Лишь на третьи сутки пребывания в компании этих странных людей, он начал задавать вопросы — пока лишь самому себе, и там же находил ответы. И они ему не нравились.
— Я попрошу тебя не вмешиваться. Что бы здесь ни происходило. Ни при каких обстоятельствах, — твердо, четко, словно вколачивая гвозди в крышку гроба, швырял слова Стеклянный.
— Не вмешиваться во что?
— В разговор. В спор. В конфликт. В битву. Во что угодно. Просто наблюдай. Ты сам поймешь, что от тебя требуется.
— А если не пойму? — с вызовом спросил Земмлер.
— Значит, все, что я делал — было напрасно, — Глассман неожиданно тяжело закашлялся. Несколько татуировок на его груди разошлись, словно швы, из открывшихся разрезов сочилась кровь, стекающая по голому торсу на красные тренировочные штаны.
— А что нам делать сейчас? Так и будем сидеть и ждать, сложа руки?
— Можешь переодеться в боевое. Будет глупо, если ты потеряешь самоконтроль из-за какого-нибудь осколка, — лысый явно хотел побыть один, и Стефан уже шел к двери, когда усталый голос его окликнул, — Малыш?
— Да?
— Держись поближе к Вхлицкому, когда все начнется. Не упускай его из виду.
Несущаяся груда железа со свистом разрезала ночную тишину. Окна мелькали с дикой скоростью, словно кадры кинопленки. Капитан отряда быстрого реагирования лениво смолил сигаретку, вглядываясь в приближающееся гудящее чудовище. За спиной у него возвышалась наскоро возведенная насыпь с металлическими болванками в основе — импровизированный барьер. Приборы поезда молчали, ни по мобильному, ни по радиосвязи никто не отвечал — ни машинисты, ни кондукторы, молчал даже поездной полицай. Новости о террористах и гремящих по всей Европе террактах не оставляли сомнения — адепты запрещенного халифата планируют устроить очередную чудовищную акцию во славу своих хозяев, что всегда держатся в тени.
Поезд направлялся по прямой к Дюссельдорфу. Нигде не останавливался, проносясь обезумевшим божеством мимо спящих на скамейках бродяг, переворачивая урны воздушным мешком. Громадина неслась с такой скоростью, что капитан упадочно, крамольно помыслил — не отбежать ли в сторонку? Выдержит ли насыпь? Ничуть не меньше нервничали и его подчиненные, до хруста сжимающие короткоствольные автоматы, до блеска тер лысину немолодой лейтенант полиции, стащив фуражку.
— Бойцы, еще раз — поезд нужно остановить до границы. Количество гражданских на данный момент неизвестно. Но если электричка пройдет насыпь — отдам команду саперам, — капитан выплюнул сигарету, — Я в одиночку грех на душу не возьму!
Хищно светящиеся окна поезда приближались — казалось, будто на команду бойцов спецназа несется огромная безумная сороконожка. Сходство усилилось, когда боковые окна в переднем вагоне лопнули, выпростав огромные, похожие на паучьи, лапы — каждый сегмент был не меньше доброй сосны. Циклопические ноги — десять-двенадцать штук — уперлись в насыпь по бокам от путей, и поезд принялся сбавлять ход. По спине капитана под бронежилетом холодными слизнями скатывались крупные градины пота, пока вагоны с жутким визгом и скрежетом, складываясь гармошкой и отрываясь от рельс, тормозили, пуская искры. По мере приближения замедляющегося состава, затылком капитан чувствовал ужас своих подчиненный, которые выпученными глазами следили за черными полужидкими щупальцами, вспарывающими плоть земли своими острыми отростками.
Лобастая голова кабины насуплено наклонилась, вгрызаясь креплениями в бетонные шпалы, заглядывая пустыми глазницами кабины прямо в бешено стучащее сердце капитану. Кресла машинистов были пусты.
— Поезд окруж-кх-ен! — выкрикнул в мегафон глава опергруппы, тут же закашлявшись — горло пересохло, — Сложите оружие и покиньте транспортное средство! — кричал он, дублируя требование еще на двух языках. Капитан чувствовал себя идиотом — как можно вообще говорить нормальные человеческие слова, пока гигантские черные лапы по бокам поезда с треском скручиваются, складываются и исчезают в недрах вагонов.
Ночь затихает. Тишина такая тяжелая и гнетущая, что хочется снова взять мегафон и орать, орать что угодно, лишь бы заглушить нервное сопение бойцов за спиной, не слышать собственное сердце, тяжело бухающее в ушах.
А потом сквозь безмолвие прорвалось какое-то мерзкое бульканье. Оно раздалось откуда-то издалека, в двух или трех вагонах от капитана. Но оно приближалось. Он почти видел, как по коридору плывет-ползет-перекатывается что-то огромное, склизкое, голодное. Как оно перетекает через сиденья, как вышибает тяжелой черной тушей двери тамбура. Вот задрожала дверь, ведущая в кабину машиниста, вылетела дверная ручка, и через образовавшееся отверстие полезла густая смолянистая жидкость, растекаясь капиллярами.
— На изготовку! — это было лишнее. Бойцы и так готовы были стрелять в любую секунду и ждали лишь формального повода — нервы спецназовцев чуть ли не искрили от напряжения. За спиной послышался пластиковый удовлетворенный треск снимаемых предохранителей. Зубы застучали сами собой. Всем своим естеством капитан ощущал, что там, за дверью находится нечто, чему его мозг не найдет объяснения, что сейчас в кабине прямо перед ним возникнет живой билет в один конец в Богнице. Настоящий, черный, склизкий, разъедающий до ржавчины металл двери, билет… Командир продолжал стоять носом поезда, глядя, словно под гипнозом, как тяжелая железная дверь выгибается куда-то внутрь, вот осталось два сантиметра до неизбежного, вот один…
— Розария, детка! — неожиданно из радиопередатчика на панели машиниста раздался писклявый голос. Это было похоже на попытку взрослого мужика копировать какую-нибудь поп-диву. Попытку неудачную, — Розария, не надо! Иначе кто нам поможет освободить пути?
Капитан с облегчением выдохнул, когда черная дрянь как-то огорченно, словно сопля в ноздрю, втянулась обратно в отверстие от дверной ручки. Булькая и липко шлепая, неведомая тварь уползала прочь от отряда быстрого реагирования. Спокойствие оказалось преждевременным. Раздался звон стекла, из дальнего вагона вылетело что-то белое, вспорхнуло похожими на грибницы крыльями и вознеслось в ночное небо. Стволы орудий уже устремились вверх, пальцы легли на курки, но было слишком поздно. Мучительная, бессмысленно тоскливая песня без слов уже вгрызлась в слух несчастных, чьи пальцы разжались, рты дебильно приоткрылись, а взгляды вперились в подвешенную под сверкающими звездами тушу.
Гравий царапал руки, пыль и песок скрипел на зубах. Капитан продолжал копать насыпь голыми руками, остервенело вгрызаясь сломанными ногтями в препятствие. Тачки не было, поэтому они открыли грудину полицейского лейтенанта — чтобы было в чем таскать. Он и сам был не против. Руки и ноги использовали как импровизированное кайло. Многие уносили лишний гравий во рту. Один из ребят в его группе так нагрузил себя металлическими болванками, что не мог подняться и теперь полз, словно гротескная улитка, унося остатки заграждения на спине.
А в ушах капитана продолжала звучать самая печальная песня из всех им слышанных. О маленьком грустном паровозике, который очень хочет попасть домой. И только он — капитан — может ему помочь.
Мюллер ждал всех в Общем Зале. Сейчас акт героизма нужен был Спецотделу как никогда. В череде бесконечных поражений от Стеклянного им нужна была хотя бы одна победа. Созвав всех оставшихся сотрудников, Хорст ждал появления группы Вальтера. В его взгляде сквозила досада, когда он обводил взглядом поредевшие ряды своих подопечных. Информатики, лаборанты, несколько Дворняг, пара Ротвейлеров, одинокий, потерянный Волкодав с рукой в гипсе и с десяток едоков — теперь самая многочисленная фракция в его организации. Самая ненадежная и недолговечная. Самым старым был Клещ, теперь это Лодырь. Если он вернется с самоубийственной миссии, то станет следующим казненным. Второго Андалузского Пса Мюллер допускать не собирался.
— Знаете, в чем разница между Феррари и кучей расчлененных тел?
Ну вот. Легок на помине.
— Феррари у меня нет! — пророкотал Лупеску, взрываясь громогласным смехом, а из-за его спины вползали в Общий Зал бывшие сотрудники Спецотдела, покинувшие это помещение еще людьми.
Как хорошо, что финальный фейерверк Каниля не видел почти никто из присутствующих. Доги, к счастью, были заняты делами у себя в офисах, поэтому большинство просто брезгливо кривились при виде жутких слуг-ампутантов. Мюллер виновато кивал в ответ на вопросительные взгляды сотрудников — да, мол, время крайних мер. Следом за Лупеску вошел Вальтер, тяжело отдуваясь и утирая пот со лба: он на пару с Каргой толкал перед собой тележку с огромным гробом из черного пластика. Следом шла Авицена, спокойная, уравновешенная. Замыкал компанию приплясывающий на ходу от нетерпения Лодырь.
— Куда вы приперлись? — раздавленной змеей шипел Мюллер, — А если у него здесь шпионы?
— Не если, — бросил Каниль, отодвигая начальника в сторону, — Мне со своими перетереть надо. Клещ жив еще, говноед старый?
— Я за него, — выступил из группы едоков мальчонка лет двадцати. Тот выглядел даже младше Стефана, но специальность уже оставила на его лице свои следы — бледная кожа, злые темные глаза и вечно напряженная, сильная челюсть.
— Мелкий ты, — огромная ладонь Пса легла на голову парнишки, накрыв ее полностью, пальцы сжались, словно пробуя — раздавят ли, — Слушай, короче, как тебя?
— Гнида, — гнусаво ответил едок.
— Гнида. Хорошее имя. Боевое, — на лице Лупеску раной расползлась улыбка, — Слушай, Гнида. Я вернулся. Все в силе. Передай остальным.
Хлопнув по плечу парня так, что тот чуть не повалился на пол, Андалузский Пес пошел к выходу из зала, за ним черно-багровым потоком устремились ампутанты.
— Труба зовет, — пропел он зычно, махнув рукой остальным.
Вальтер собирался было катить тележку дальше, когда Хорст тихо окликнул его:
— Вольфсгрифф?
— Герр Мюллер? Что-то еще?
— Да, — начальник как будто бы замялся, посмотрел по сторонам, потом шепотом спросил, — Скинь мне, пожалуйста, координаты сообщением, как в машину сядешь.
— Это зачем? Неужто решили в кои-то веки поучаствовать в веселье? — усмехнулся блондин. Сейчас ему все было нипочем — охота начиналась. Скоро он своими руками сможет отомстить тем, кто виновен в смерти Марго. Особенно этому говнючонку-стажеру.
— Староват я для ваших перестрелок, детишки. Гляди, вон — палец вывихнул, когда на землю падал, чтоб под «Зеркало» не попасть, — Хорст продемонстрировал забинтованный мизинец на левой руке, — И людей я тебе больше не дам. Но это не значит, что я оставлю вас без поддержки. Координаты не забудь!
И Мюллер напутственно хлопнул Вальтера по плечу, невольно отметив, что тот как будто постарел лет на десять.
— Мы будем ждать прямо здесь? — с неудовольствием Малыш огляделся. Даже его представлений о тактике и стратегии хватало, чтобы понять — маленькое здание вокзала, состоящее чуть ли не полностью из панорамных окон — не лучшее место для обороны. Три входа с разных сторон, стеклянные перегородки, масса пустого пространства, высокие, будто в церкви потолки — они втроем были здесь словно на блюде для праздничного ужина клиппотов.
— А почему нет? Думаешь, если бы мы забаррикадировались в отеле, дела пошли бы лучше? — насмешливо ответил Глассман вопросом на вопрос, — Честно говоря, я не рассчитываю вступать в открытый конфликт. Думаю, нам удастся разрешить дело мирным путем.
— Мирным? — Стефан бросил взгляд на Ярослава, застывшего в позе буддистского монаха перед батареей склянок, наполненных тошнотворной жижей, — Полный поезд клиппотов, который мчится сюда разве похож на готовность принять мирное решение?
— Я развязал уже слишком много войн, чтобы начинать еще одну, — слепец, обжигая губы, отхлебнул из бумажного стаканчика кофе, похожего на густую дымящуюся смолу.
— Кстати о войнах. Война со Спецотделом? Зачем это было? — полюбопытствовал Земмлер, — У меня не было доступа к этим файлам, но по слухам...
— По слухам — я враг человечества и нежелательная персона номер один, я знаю, — закончил за него Глассман, — К сожалению, мне пришлось сыграть эту роль. Иначе соблазн примкнуть ко мне раньше времени был бы слишком велик.
— Раньше времени?
— Да. До того, как я успею своими действиями внушить тебе настоящую ненависть к клиппотам. Успею объяснить тебе, кто твой настоящий враг.
— А разве и так не ясно? — удивился молодой человек.
— Ясно тебе. Ясно всем тем, кому я столетиями это доказывал. Но не тому, кто дремлет под маскировкой, — Стеклянный поднял голову и вываренными глазами уставился на Земмлера, отчего тому стало неуютно.
Бывший стажер уже собирался задать мучивший его вопрос, когда жуткий гул и скрежет пронзил слух, а стекла задрожали. Если бы на вокзале были люди, они бы подумали, что состав сошел с рельсов. Но собравшиеся знали — с поездом все в порядке. И с его пассажирами тоже.
В темноте за окнами показалась искореженная, ощетинившаяся осколками стекла железная туша. Колеса искрили, пока громадина замедляла ход, циклопическим червем заползая прямо на платформу. Рельсы выгибались, шпалы разлетались в щепки, а демоническая электричка продолжала свой ход, слепо пялясь пустой кабиной на вокзал перед собой. С грохотом осыпалось стекло, здание задрожало — первый вагон подползал, управляемый смолянистыми бесформенными ногами прямо к вокзальному кафе. Совершенно машинально Стефан сделал несколько шагов назад, наткнулся на скамейку и грохнулся на плитки пола, глядя, как Глассман безмятежно приканчивает свой кофе, в то время как обезумевший транспорт неумолимо движется к его столику. Здание тряслось, вторая чашка кофе, жалобно звякнув, соскользнула со стола и разбилась. Кабина остановилась всего в полуметре от казавшейся теперь такой маленькой и уязвимой фигурки Стеклянного Человека. Паучьи лапы потеряли форму, потекли и быстро втянулись обратно в электричку. В наступившей за этим тягостной тишине было слышно лишь, как, по-деревенски всхлюпывая, цедит кофе слепец за столиком, и как Вхлицкий, словно дорвавшийся алкоголик опустошает свои склянки одну за другой.
Потом из глубины поезда раздалось какое-то омерзительное чавканье, будто в его недрах кто-то кипятил целое болото. Склизкие звуки усиливались по мере приближения их источника, послышался скрип колес будто бы какой-то коляски, стук костей и шлепки босых ног. Черные щупальца взметнулись сбоку от первого вагона, вышибая хлипкие двери. Словно волосы утопленника, они устремились вперед, будто на разведку, а потом спрятались назад, как моллюск в раковину. Дверной проем выплюнул подножку-пандус, похожую на металлический язык. Со скрипом, медленно, на трап спускалась инвалидная коляска. Ноги сидящего безвольно болтались в такт бесчисленным трубкам, уходящим ему в ноги и под одежду. Везла коляску девушка, обряженная, как цирковая гимнастка. Стефану невольно вспомнились некрашеные фигурки из настольных игр, какие он часто видел в клубе — кожа девушки была мертвенно-серой, глаза беспорядочно болтались в такт ее движением, а лицо искажала растянутая, похожая на порез улыбка, выставляя напоказ крупные неровные зубы.
— Знаешь, когда я просил усыпить Гарма я имел ввиду нечто совсем другое! — с горьким сарказмом бросил Глассман куда-то в сторону поезда, посмотрев мимо грустного умирающего клоуна.
— Не тебе говорить со мной о недостойных методах, — прошелестел одними губами Вулко. Не без труда Стефан признал в говорящем пышущего здоровьем толстяка с видеозаписей. Теперь это была лишь бледная тень могучего, дебелого клоуна — сатиновый белый костюм казался бежевым на фоне его обескровленного лица. Потрескавшиеся губы, запавшая с одной сторон дряблая щека и почти сливающийся по цвету с кожей пластырь с грубо намалеванным, косящим в сторону глазом на нем.
— Она с тобой? — спросил Стеклянный с деланным безразличием в голосе. Клоун счел вопрос риторическим — за его спиной, неловко переступая босыми ногами, на покрытый острым крошевом пол вокзала спускалось нечто. Истощенная высокая фигура с ненатурально вздувшимся круглым животом выгибалась под немыслимыми углами, точно под порывами невидимого ветра. Безликая голова моталась из стороны в сторону, влажно чмокая круглой безъязыкой дыркой. Нагая фигура попыталась пройти к коляске, но, движимая одной ей известным порывом, пробежала куда-то к прилавкам с журналами, боком, словно краб, даже не глядя в ту сторону. Сбив стойку с открытками, тварь ударилась спиной о стену, упала на пол и встала "мостиком", замерев, точно дохлое насекомое.
— Она всегда со мной, — грустно ответил Вулко, после чего добавил бабьим, писклявым фальцетом, — Здравствуй, мой первый и любимый муж.
Безликая морда повернулась к Стефану, устремив на него невидимый, но ощутимый, липкий взгляд.
— Мышонок! — почти комично пищал клоун, — Я так соскучилась! Подойди ко мне!
Земмлер, сдерживая тошноту, скривился и постарался не смотреть на эту гадкую мокрицу, которая из-за устремленного кверху беременного живота была похожа на переломанного и запытанного до полусмерти горбуна.
Жуткая гимнастка подкатила коляску к столику, за которым сидел Глассман. Подцепив ногой металлический стул, она с легкостью отбросила его куда-то вверх и за спину. Послышался звон разбитого стекла. Последние несколько сантиметров Вулко преодолел сам, подтянув себя к столу.
— Тебе совсем плохо? — участливо поинтересовался татуированный, — А как же мед?
— Я потратил все на последнее дитя. Она хотела стать матерью еще раз, прежде чем...
— Понимаю. Жаль. Сколько тебе осталось?
— Это неважно. Неважно, сколько осталось, если в итоге все равно все умрут, — зло ответил Вулко.
— Твой кофе остыл, — наугад кивнул Стеклянный куда-то на стол.
— Да, совсем остыл, — клоун взглянул на белые осколки посреди темного пятна у себя под ногами, — Догадываешься, зачем мы здесь?
— Знаю. И ты знаешь, что ты его не получишь.
— Ты же понимаешь, что все эти переговоры — чистый фарс? — голос Вулко снова сменился на тонкий, плохо сымитированный женский, — Милый, мы получим все, что хотим — по твоей воле, или против нее. Слышишь, как щелкают челюсти? Как ревут голодные желудки? Слышишь, как наши дети скребут когтями по обшивке? Они ждут команды.
— Ты и правда ее слышишь? — удивленно спросил Глассман, — Прямо сейчас?
Малыш с удивлением смотрел на измочаленного, дряхлого клоуна, который зачем-то менял голоса, и не мог поверить, что ориентировки на эту развалину разлетались по всей Европе.
— Постоянно. С того момента, как первый раз увидел, — скорбно кивнул толстяк.
— Не-е-е-т! — шокированно выдохнул слепец, — Все эти годы… Ты слышал шепот Бездны и противился ее воле? Лишь передав ее в чужие руки, я смог… прийти в себя. А ты… Какой же несгибаемой волей нужно было обладать?
— Нет ничего несгибаемого! — елейно протянул Вулко голосом Матери, после чего продолжил нормальным, — Просто дай ей то, что она хочет. Это единственное решение. Нет смысла бороться. Они встретятся, рано или поздно.
— Они уже встретились. Важно лишь, как пройдет эта встреча. Дорогой мой Вулко, то, что ты хочешь сделать — это не твое желание. Ты бы ни за что не захотел такого. Это ее шепот. Она умеет навязывать свою волю, обещать, заманивать… Когда-то и я потерял близких людей. Но она никого не может вернуть. Она не спасет тебя от страданий, но лишь приумножит их, — Глассман печально взирал на умирающего клоуна, потянувшись к тому рукой.
Бледная пухлая ладонь отдернулась. Поползла куда-то под стол и пошерудила там. Что-то выдернув, Вулко болезненно сморщился, после чего перекинул гибкую пластиковую трубку через стол — так, что та свисала над ногами Стеклянного. Вулко что-то сдавил рукой под столом, и на штаны Глассману с журчанием полилась моча. Тот сидел, не шелохнувшись, с выражением глубочайшей печали и боли на лице. Где-то за спиной Стефана раздалось тихое, безголосое хихиканье Вхлицкого. Молодой человек сам не заметил, как его лицо почти до боли скривилось от отвращения. А толстяк с мрачным удовлетворением продолжал опустошать мочеприемник на спортивные штаны слепца.
— Смотрите, снег! — вдруг воскликнул Стефан, указывая пальцем за окно, туда, где, кружась в воздухе, белоснежные хлопья сплошной стеной опускались на спящий Крайбург, блестя в желтушном, болезненном свете фонарей. Гимнастка, стоявшая у коляски с толстяком зачарованно отошла от столика, встала на руки и будто в замедленной съемке неторопливо зашагала к разбитому окну. Ловко вытянувшись на одной руке, она отрыла рот и вытянула язык на жуткую, нечеловеческую длину. Очередная крупная и неровная снежинка медленно опустилась на серую склизкую плоть. Раздалось громкое шипение, изо рта у гимнастки повалила пена. Ее пронзительный визг прорезал напряженную, натянутую до предела, словно струна, тишину.
— Sul! To je sul!
Клиппот кричал на чешском, но Стефан быстро догадался, что речь идет о соли.
— Долго еще? — недовольно спросил Каниль, не отрываясь от бинокля. Он использовал его скорее по привычке — клиппоты видят все гораздо лучше людей. "Дети" Андалузского Пса уже расположились на крыше вокзала и ждали сигнала. Словно уродливые насекомые они облепили здание со всех сторон, слепо водя искаженными лицами.
— Мюллер сказал — две минуты, — отозвался Вальтер. За его спиной Карга устанавливал последний элемент цепи прожекторов. По команде они должны были зажечься тем самым неземным светом, который Вольфсгрифф наблюдал уже так много раз. Заграждение из Огней Бездны должно было нарушить пространственную связь, отрезая для клиппотов Крайбург от остального мира, запирая их внутри. Авицена сидела на своем медицинском чемоданчике, дрыгая ногой, и нервно курила, глядя в одну точку.
— Что, ссыкуха, не по себе? — бросил ей Лодырь, который и сам чувствовал себя не в своей тарелке. Капкан его маски подергивался в такт движениям челюстей — казалось, будто он стучит зубами.
— Проблемы? — пророкотал Карга, оказываясь у едока за спиной. Он кивнул Вальтеру, показывая, что световая завеса готова.
— У каждого из нас свои проблемы, разве нет? — философски развел руками Мауэр и глумливо хлопнул курда по плечу, в ответ на что тот в очередной раз брезгливо дернулся.
— Есть, — ощерился акульей улыбкой Каниль, — "Снегопад" начался.
Огромная рука вытянулась в сторону Лодыря, и тот угодливо вложил в нее мобильный телефон. Долго путаясь и кряхтя, Андалузский Пес, наконец, отбил какое-то сообщение и вернул девайс владельцу.
— Sul! To je sul! — раздался нечеловеческий, полный боли визг откуда-то снизу, от вокзала.
— Наконец-то, — экстатически прошептал Пес, задрал голову к небу и по-волчьи завыл. В его вой вплелись натужные, искаженные голоса ампутантов, которые теперь спешно заползали на вокзал, похожие издалека на грозную армию муравьев.
В кабинет Мюллера постучали.
— Не сейчас, я занят! — раздраженно крикнул он, пытаясь дозвониться знакомому из полицейской академии Ганновера — вроде у того еще были толковые ребята.
Стук продолжился, сильный, настойчивый, казалось, тот, кто стоит в коридоре пытается попасть в кабинет силой. Хорст с силой грохнул телефонную трубку об стол и вскочил с кресла, собираясь задать трепку наглецу. Открыв дверь, он увидел перед собой одного из недавно принятый едоков. Кажется, его позывной был "Гнида". Имени глава Спецотдела не помнил.
— Чего тебе? — глядя на мрачное лицо едока, Хорсту расхотелось на кого-либо орать. Не было на нем ни страха перед начальством, ни обычного, свойственного Insatiabilis глумливого безразличия. Бесцветные глаза юноши светились презрением и ненавистью, вселяя в сердце Мюллера беспокойство.
— Срочное собрание Догов в Общем Зале. Все ждут вас, — гнусаво пробормотал Гнида.
— Как ждут? Я ничего не назначал! Какое собрание? — Хорст уже выскочил из кабинета, но все еще недоуменно качал головой, следуя за коренастой фигурой едока.
— Сказали о каких-то срочных изменениях. Что-то связанное с реорганизацией Спецотдела.
"Реорганизацией? Срочное собрание? Бред какой-то!" — думал Хорст, ускоряя шаг. "Какая еще реорганизация? Это приказ сверху? Или нас пытается поглотить американский Фонд, а, может, Лондонский Клуб Адского Пламени наконец собрался с силами? Неужели все уже в курсе наших потерь?"
Мюллер обогнал Гниду — до того он торопился узнать, в чем дело, развевающиеся фалды пиджака хлопали по бокам. На полном ходу глава Спецотдела влетел в Общий Зал и застыл. Обычный гул массы голосов бел неслышен — вокруг царило абсолютное молчание. Где-то тихо слышалась одинокая капель. Воздух казался жирным и тяжелым от наполняющих его запахов вскрытых человеческих тел, что кучей вздымались прямо посреди зала. Едоки, окружавшие штабеля мертвецов, синхронно повернулись к вошедшему. Мутный блеск их лишенных эмоций взглядов вперился в Хорста. Сердце кольнуло, когда среди окровавленных тел он признал сначала Агату, потом двоих Догов и главу Информационного Отдела. Отступив на шаг, он уткнулся спиной в грудь Гниды.
— Реорганизация, — скрипуче раздалось над самым ухом, — Почти закончена, остался лишь последний штришок. Слава Ненасытным! — гаркнул Гнида, и агенты Insatiabilis хором повторили:
— Heil Nimmersatt!
Мюллер успел подумать о массе всякой ерунды — о том, что он еще не звонил в полицейскую академию Штуттгарта, о том, что не выпил таблетки после еды, о том, что не узнает, как сыграла ФЦ Байерн в этом сезоне и еще много о чем. Лишь когда сильные хищные челюсти впились ему в шею, он, наконец, вспомнил, что не успел передать последнюю партию меда дочери, прежде чем крепкие зубы раскрошили ему два верхних позвонка.
Автор — German Shenderov
Текущий рейтинг: 81/100 (На основе 95 мнений)
