Приблизительное время на прочтение: 26 мин

Прекрасные вещи (С. Палвик)

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск

Расти Керфаффл стоял на брезенте в роскошном офисе в деловой части города. Брезент был расстелен на чудесном шерстяном ковре, стены офиса оклеены спокойными однотонными обоями, стол перед Расти сработан из полированной древесины лиственных пород. На столе стояло пресс-папье — хрустальный шар с пурпурным цветком внутри. Шар сверкал в струившемся из окна солнечном свете, а цветок светился, будто горел. Расти желал это пресс-папье; любовь к хрустальному шару была сравнима с голодом. Но мужчина, который сидел за столом, не дал бы Расти пресс-папье.

Мужчина, сидевший за столом, был в дорогом костюме и имел напряженное выражение лица. Рядом с ним помощник блевал в ведро для бумаг.

— Сэр, — сказал помощник, подняв голову над ведром ровно настолько, чтобы успеть выдохнуть свое замечание. — Сэр, я думаю, это будет пиар-катастрофа.

— Заткнись, — сказал мужчина за столом, и помощник возобновил свое занятие. — Ты. Ты понимаешь, что мне от тебя надо?

— Конечно, — отвечал Расти, стараясь не глазеть на пресс-папье. Он знал, каким гладким и тяжелым будет оно в его руках, он жаждал обладать им. В этой драгоценной сфере был свет, была жизнь — маленький мир.

Наряд Расти когда-то был костюмом, теперь он превратился в сплетение сгнивших волокон. У Расти зудело ухо, но, если бы он его почесал, оно бы отвалилось. Он был мертв уже три месяца. Если ухо упадет на пол в этом роскошном офисе, мужчина за столом может и не разрешить Расти прикоснуться к пресс-папье.

Мужчина выдохнул, издав звук, напоминающий храп лошади.

— Хорошо. Ты сделаешь то, что мне от тебя надо, и получишь право на еще одну дневную прогулку. Все понял?

— Конечно, — сказал Расти.

И еще он понял, что прогулка будет первой частью. Мужчина за столом должен будет переоживить Расти и остальных, прежде чем они сделают то, о чем их просят. При оживлении они получают право на однодневную прогулку вне зависимости от того, выполняют они приказы или нет.

— Теперь я могу подержать пресс-папье?

Мужчина улыбнулся. Улыбка его не была дружеской.

— Нет, пока нет. Ты был не очень симпатичным человеком, когда был жив, Расти?

— Это правда. — Расти старался не обращать внимания на зудящее ухо. Пальцы его тоже покалывало от желания прикоснуться к пресс-папье. — Не был.

— Я все о тебе знаю. Я знаю, что ты обманывал жену. Мне известно о твоих инсайдерских операциях. Ты был моральным уродом. Расти. Но сейчас ты герой, не так ли? Потому что ты мертв. Твоя жена считает, что ты был святым.

«Это маловероятно», — подумал Расти. Линда умела наставлять рога не хуже его самого, а может, даже и лучше. Если она извлечет из его смерти выгоду, он не станет ее винить. Он бы так же поступил, если бы умерла она. Расти был рад, что для него все это в прошлом. Жизнь была слишком сложной и запутанной штукой.

Расти невозмутимо смотрел на мужчину за столом; галстук мужчины отражал искры от пресс-папье. Помощник продолжал блевать. Мужчина за столом выдал еще одну фальшивую улыбку и сказал:

— Это твой шанс стать настоящим героем, Расти. Ты это понимаешь?

— Конечно, — ответил Расти, потому что именно это хотел услышать мужчина.

Солнце скрылось за облаком, и пресс-папье сверкало не так ярко. Оно было столь же соблазнительно, как и прежде, но не таким мучительным образом.

— Хорошо. Потому что, если ты не справишься, если скажешь не то, что надо, я расскажу твоей жене, чем ты в действительности занимался при жизни, Расти. Я расскажу ей, каким ничтожеством, каким дерьмом ты был. Ты больше не будешь героем, Расти.

Помощник снова поднял голову от ведра. Вид у него был изумленный. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же захлопнул его вновь. Расти улыбнулся бедолаге. «Может, я и был дерьмом и ничтожеством, — подумал он, — но я никогда не шантажировал трупы. Даже твой подхалим помощник понимает, какой ты моральный урод».

Солнце вышло из-за облака, и пресс-папье снова засверкало.

— Договорились, — сказал осчастливленный Расти.

Мужчина за столом наконец немного расслабился. Он откинулся в кресле. Он стал снисходительным и откровенным.

— Хорошо, Расти. Превосходно. В виде исключения ты совершишь один правильный поступок, так? Ты поможешь мне убедить всех этих трусов, что пора оторвать задницы от насиженных мест и заняться делом.

— Да, — сказал Расти. — Я совершу правильный поступок. Спасибо за предоставленную возможность, сэр. — На этот раз он был серьезен.

— Не за что, Расти.

Расти чувствовал, что вот-вот начнет ерзать, как щенок.

— Теперь я могу взять пресс-папье?

— Да, Расти. Подойди и возьми.

Расти осторожно, чтобы не сойти с брезента, шагнул вперед и схватил пресс-папье. Оно было таким же гладким, таким же тяжелым и восхитительным, как он и предполагал. Расти прижал пресс-папье к груди. Хрустальный шар приятно холодил пальцы, и Расти начал укачивать его, как младенца.


Расти никогда не понимал тонкости науки оживления мертвых, но полагал, что это и не важно. Вот результат — он воскрешен. Но Расти знал, что технология оживления жутко дорогая. Когда ее только придумали, горюющие родственники умерших раскошеливались на страховки, перезакладывали имущество, залезали в страшные долги только ради того, чтобы провести еще один день с любимыми, которых они потеряли.

Эта тенденция не продлилась долго. Мертвые не были приятны в общении. Технология работала только с теми, кто не был забальзамирован или кремирован, потому что оживлять следовало более или менее целые и более или менее не изменившиеся химически трупы. Таким образом, чаще всего оживляли жертвы несчастных случаев и самоубийц — внезапно умерших, неожиданно умерших, тех, кто умер не попрощавшись. Нелюбимых, искалеченных, израненных.

Мертвые пахли, они на глазах разлагались — быстрее или медленнее, в зависимости от того, сколько времени прошло между смертью и тем мгновением, когда их оживили. Они теряли пальцы и носы. Они оставляли после себя собственные частички, будто сувениры на память. И оживленных очень мало интересовали хитросплетения мира живущих. Их притягивали другие вещи. Они любили цветы и животных. Они любили играть с едой. Открытые краны приводили их в восторг. Первый из оживленных, мистер Отис Мэгрудер, погиб, врезавшись в дерево, когда катался на лыжах. Все двадцать четыре часа своей второй жизни он просидел на подъездной дорожке к своему дому и лепил пирожки из земли, пока его жена и дети рассказывали ему, как сильно они его любят. Всякий раз, когда кто-либо из родственников мистера Мэгрудера страстно признавался ему в любви и преданности, он кивал и произносил: «Угу». Потом Отис в очередной раз запускал пальцы в землю и улыбался. На восемнадцатом часу, когда его жена, отчаявшись, спросила, что еще ему рассказать и может ли она ему что-нибудь дать, он поднял голову и спросил: «У тебя есть пластмассовое ведерко?»

Шестью часами позже, когда мистер Мэгрудер благополучно вновь ушел из жизни, его жена сказала журналистам: «Ну, Отис всегда витал в облаках. Думаю, поэтому он и врезался в то дерево». Однако оказалось, что следующие оживленные мертвые — промышленные магнаты, ученые, гангстеры — тоже были со странностями. Мертвых не привлекали вещи, которые интересовали живых.

В те времена мертвых оживляли крайне редко: большей частью для дачи свидетельских показаний по делу об их собственной смерти или по гражданским делам, касавшимся их финансового состояния. Они были плохими свидетелями. Их отвлекали яркие галстуки, блики ламп на полированном дереве скамеек в зале суда, тихое щелканье машинки секретаря. Было очень сложно удерживать их внимание, напоминать, о чем они должны думать. С другой стороны, когда их удавалось отвлечь от предметов, которые были в данный момент перед ними, мертвые демонстрировали поразительную память. Отлично срабатывали взятки в виде воздушных шаров и маленьких, ярко раскрашенных игрушек. Присяжные привыкли к виду безутешно рыдающего оживленного мертвого, пока склочные адвокаты вертели в руках, вне досягаемости свидетеля, разноцветные игрушки и машинки из спичечных коробков. Но если мертвые давали информацию, которая была необходима живым, это всегда была правда. Никто и никогда не поймал ни одного мертвого на лжи — и не важно, насколько лживым он был при жизни.

Мужчине за столом было крайне трудно пробиться сквозь влюбленность Расти в пресс-папье. Потребовалось немало усилий, чтобы привлечь внимание Расти. Грязные подробности об изменах и инсайдерских сделках не подействовали. Все это уже не имело значения. Это был набор внешних деталей, далеких, как луна, и абстрактных, как мораль, которая также не имела влияния на Расти. Его чувства, его привязанности были теперь гораздо предметнее.

Расти стоял в роскошном офисе, укачивал пресс-папье, как младенца, напевал ему вполголоса, временами держал хрустальный шар перед собой на вытянутой руке, любовался им и снова нежно прижимал к груди. У него оставалось еще два часа существования. Через месяц мужчина за столом оживит его и других на следующие двадцать четыре часа. Расти твердо намеревался посвятить каждую минуту из своих нынешних двух часов созерцанию пресс-папье. Когда его оживят снова, он влюбится во что-нибудь другое.


— Ты идиот, — сказал мужчина из офиса.

В данный момент он не сидел за столом. Прошел месяц после встречи с Расти, и мужчина был на рефрижераторном складе. Он орал на своего помощника. Вокруг него стояли оживленные мертвые, ожидавшие посадки в грузовики-рефрижераторы для поездки на митинг. Стоял чудесный теплый весенний день, и от них пахло бы гораздо меньше, если бы их как можно дольше держали в холоде.

— Эти мне не нужны. — Мужчина махнул рукой в сторону двух мертвых, которые были искалечены больше других: обугленные и изодранные тела едва походили на человеческие. Один играл со скрепкой, которую нашел на полу, второй сжимал и разжимал ладонь, пытаясь поймать пылинки в лучах света, проникавших из окна.

Помощник вспотел, несмотря на прохладу, царившую в помещении.

— Сэр, вы говорили…

— Я знаю, что я говорил, недоумок!

— Вы сказали, все, кто собран здесь…

— Идиот. — На этот раз голос звучал тихо и очень угрожающе. — Идиот. Ты знаешь, зачем мы здесь? Ты отдаешь себе отчет?

— Д-да, — запинаясь, отвечал помощник. — Да, сэр.

— О, что ты говоришь? Если ты отдаешь себе отчет, они не должны быть здесь!

— Но…

— Докажи мне, что ты понял задачу. — Голос был таким же тихим и угрожающим. — Скажи мне, зачем мы здесь?

Помощник нервно сглотнул.

— Чтобы напомнить людям, что значит верность и преданность. Сэр.

— Верно. И кому же они верны и преданны? Или должны быть верны и преданны?

— Безвинным жертвам, сэр.

— Да. Именно. И эти, эти существа здесь. — Рука нервно махнула в сторону двух искалеченных трупов. — Это — безвинные жертвы?

— Нет, сэр.

— Нет. Это не жертвы. Это монстры, которые несут ответственность за все эти другие невинные жертвы! Это они виновны, не так ли?

— Да, сэр.

— Они мертвы, и они это заслужили, так?

— Так, сэр. — Помощник нервно ломал руки.

— Все, ради чего собрали этот митинг, — это чтобы продемонстрировать, что некоторые люди заслужили быть мертвыми, верно?

— Да, сэр!

— Верно. Так почему же, ради всего святого, этих монстров оживили?

Помощник закашлялся.

— Мы использовали новую технологию, сэр. Ковровое оживление. Оно охватывает заданное географическое пространство. Эти смешались с остальными. Мы не могли соблюсти точность.

— Насрать, — отрезал тихий голос.

— Было бы слишком дорого оживить каждого из них по одному, — сказал помощник. — Благодаря новой технологии мы смогли сэкономить…

— Да я знаю, сколько мы смогли сэкономить! И я знаю, сколько мы потеряем, если наш план не сработает! Избавьтесь от них! Их не должно быть в грузовике! Их не должно быть на митинге!

— Сэр! Да, сэр!

Помощник, как только его босс ушел, принялся исправлять ситуацию. Он сказал двум нежелательным оживленным трупам, что в них не нуждаются. Он старался быть вежливым. Было трудно отвлечь их от скрепки и пылинок, пришлось использовать для этого фонарик и мячик. Подействовало; вот только на некоторых других оживленных это подействовало тоже, и они начали собираться вокруг помощника, курлыкая и протягивая руки к мячику. Их было около двадцати — тех, кто подобрался ближе. Другие, слава богу, оставались в своих маленьких мирах. Но эти двадцать хотели заполучить мячик. Помощнику казалось, что он угодил в детсад в преисподней или на голубятню с изуродованными и обезумевшими птицами.

— Послушайте! — Помощник возвысил голос, стараясь перекрыть воркование оживленных. — Послушайте меня! Вы двое! Вы со скрепкой и пылинками! Вы нам не нужны, понимаете? Все остальные нужны! Вы двое, не забирайтесь в грузовик! Вы поняли? Да? Вы кивнули, я не ошибся? Это значит — да?

— Ага, — сказал труп со скрепкой, а тот, который был в восторге от пылинок, закивал.

— Тогда хорошо, — сказал помощник и закинул мячик через их головы в угол склада.

Оживленные хором заверещали и гурьбой бросились в угол. Помощник воспользовался случаем, чтобы ускользнуть со склада на свежий воздух. Его противорвотное перестало действовать. Он не знал, дошло ли до нежелательных оживленных то, что он им сказал, да и насрать — вся эта затея грозила превратиться в пиар-катастрофу, не важно, кто из них заберется в рефрижератор. Помощника больше не волновало, уволят его или нет. На самом деле он надеялся, что его уволят, потому что тогда он смог бы получать пособие. Как только закончится митинг, он отправится домой и начнет работать над своим резюме.

А на складе тем временем Расти крепко схватил мячик. Он намеренно держался в задних рядах толпы. Он знал, что ему надо сделать, и ему пришлось сильно напрячься, чтобы сконцентрироваться, ведь было очень тяжело не обращать внимания на все эти прекрасные вещи вокруг: галстук помощника, клочок газеты на полу, блестящие колпаки на колесах грузовика… Мозг Расти работал не так хорошо, как во время первого оживления, потребовалась вся его энергия, чтобы сосредоточиться. Он стоял в задних рядах толпы и не сводил глаз с мячика, и когда помощник бросил его в угол склада, Расти первым оказался у цели. Мяч был у него. Расти схватил его и, трепеща от прикосновения к резиновым ворсинкам, сделал самую тяжелую вещь из всех, что ему приходилось делать: он пожертвовал наслаждением от обладания мячиком. Расти заставил себя отказаться от него ради большего блага. Он забросил мячик вглубь ближайшего грузовика и наблюдал за тем, как двадцать оживленных собратьев радостно кинулись по пандусу в рефрижератор. Была среди них неугодная парочка или нет? Да, они были там! От возбуждения они забыли о своем обещании помощнику.

Расти подбежал к грузовику. Он забрался в рефрижератор и боролся с желанием присоединиться к общей свалке за обладание мячиком. Вместо этого Расти Керфаффл, который не был героем и не был симпатичным человеком, достал что-то из кармана. У него был карман, потому что мужчина с тихим голосом дал ему новый синий блейзер, чтобы Расти выглядел более презентабельно, а в кармане блейзера лежало хрустальное пресс-папье с пурпурным цветком внутри. В прошлый раз Расти позволили оставить пресс-папье у себя, потому что до него больше никто не хотел дотрагиваться. «Оно теперь всё в гребаных трупных микробах», — сказал мужчина с тихим голосом, и Расти задрожал от радости. Ему не придется влюбляться во что-то другое, он может остаться с этой любовью.

И теперь Расти использовал пресс-папье, чтобы отвлечь от мячика двоих нежелательных трупов и еще нескольких, что были ближе к нему. А потом он стал с ними разговаривать, хотя было очень и очень трудно говорить связно.

Все, чего Расти на самом деле хотел, — это ласкать пресс-папье.

Он ждал, когда закроются двери фургона.


За стенами склада была весна — благоуханное, цветущее время. Рефрижератор ехал мимо клумб, усаженных яркими цветами, мимо пешеходов, которые шли по тротуарам, подняв лица к солнцу, мимо парков, где дети в восторге взлетали на качелях к небу. Конвой грузовиков въехал в центральный городской парк и по трехполосной дороге проследовал к открытой эстраде в глубине этого парка. На сцене стоял мужчина с тихим голосом, рядом — его помощник. Одна часть собравшейся публики размахивала плакатами в поддержку мужчины с тихим голосом, вторая — осуждавшими его плакатами. И там, и там были вкрапления репортеров с камерами и микрофонами. Мужчина с тихим голосом без выражения смотрел в проход, разделявший публику на две части, и читал приготовленную помощником речь.

— Четыре месяца назад, — говорил он, — этот город пострадал от разрушительного, чудовищного нападения. Сотни невинных людей были убиты. Эти люди были вашими мужьями и женами, вашими детьми, вашими братьями и сестрами, вашими друзьями. Эти люди погибли в расцвете лет. Их жизни отобрали враги, которым они не причинили никакого вреда. Враги, которые хотели только одного — уничтожить их, которые и теперь хотят только одного — уничтожить нас. Этих людей уничтожило абсолютное зло.

Мужчина с тихим голосом выдержал паузу, ожидая, что толпа зашевелится. Но движения не последовало. Толпа наблюдала за ним и ждала. Только листья дрожали на легком весеннем ветру. Мужчина на сцене откашлялся и продолжил:

— В результате этого неслыханного акта разрушения мужественные лидеры нашей великой нации решили, что мы должны нанести ответный удар. Мы не можем оставить зло безнаказанным. И мы посылаем наших храбрых солдат на битву со злом, они уничтожат зло, уничтожат силы, которые забрали у нас наших любимых.

И снова пауза. На этот раз публика зашевелилась… немного. Кто-то с одной стороны собравшихся махнул плакатом «МЫ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ!». Кто-то на другой стороне махнул плакатом «ГЛАЗ ЗА ГЛАЗ — ВЕСЬ МИР БЕЗ ГЛАЗ!». Застрекотали камеры. Защебетали птицы. Рефрижераторы подъехали к навесу для оркестра, и мужчина на сцене улыбнулся.

— Я поддержал мужественное решение наших отважных лидеров, — сказал он. Голос его зазвучал чуть громче, — Существует только один способ среагировать на это ужасное зло, на насилие, жертвами которого стали те, кого мы любили, и то, что для нас свято. Эту принципиальную позицию поддерживают миллионы людей нашего великого народа. Но есть среди нас, среди вас, — тут мужчина свирепо глянул на человека, который размахивал вторым плакатом, — и те, кто заявляет, что эта позиция делает меня недостойным моего положения в кабинете, недостойным продолжать быть вашим лидером. Если это правда, тогда многие лидеры этой страны тоже недостойны.

Голос мужчины звучал все громче. Женщина, стоявшая рядом с мужчиной, который размахивал вторым плакатом, поднесла ладони рупором ко рту и бодро крикнула:

— Нет возражений, босс!

Кто-то в толпе засмеялся, кто-то загудел; камеры жужжали. Мужчина на сцене сверкнул глазами и продолжил уже совсем не тихим голосом:

— Но это ложь! Лидеры этого города, этого штата, этой нации должны быть мужественными! Должны быть принципиальными! Должны быть готовы дать бой злу, где бы оно ни находилось!

— Должны быть готовы послать одних невинных молодых людей убивать других невинных молодых людей! — крикнула та же женщина из толпы.

Толпа загудела еще громче.

Мужчина на сцене мрачно улыбнулся. — Давайте вспомним, кто действительно невинен. Вспомним, кто был невинен четыре месяца назад. Если бы они могли говорить с нами, что бы они нам сказали? Что ж, скоро вы это узнаете. Сегодня я привел их сюда, наших мертвых возлюбленных, чтобы они поговорили с нами. Чтобы сами сказали, чего они от нас ждут.

Мужчина подал сигнал. Двери грузовика открылись. Трупы заковыляли из рефрижератора: они моргали от великолепного солнечного света, они глазели, разинув рты, на цветы и деревья, на складные стулья и стрекочущие кинокамеры. Толпа ахнула, некоторые начали рыдать. Остальных затошнило. Дополнительная команда помощников, хорошо подготовленных ко всякого рода случайностям, приступила к раздаче платков и пакетов; и на тех и на других были напечатаны слоганы компании.

Расти Керфаффл упрямо не обращал внимания на деревья и цветы, на складные стулья и камеры репортеров. Он упрямо отказывался думать о любимом пресс-папье, которое лежало у него в кармане. Он продвигался к сцене и тащил за собой нежелательных мертвых. В рефрижераторе Расти удалось решить сложную задачу: он снял с других трупов кое-какую одежду и обрядил в нее нежелательных. Так у него был шанс, что мужчина с тихим голосом не поймет, что Расти задумал, и не попытается его остановить. Пока все шло гладко.

Мужчина с тихим голосом говорил что-то о любви, о потерях и о насилии. Его помощники пытались организовать разбредавшихся мертвых. Большинство людей в толпе у сцены рвало. Расти прикрыл глаза, чтобы не видеть окружавшие его привлекательные вещи, и взял каждого из нежелательных за руку. Так они, как трое маленьких детей, переходили через дорогу. Сосредоточься, Расти. Иди к сцене… Он добрался до сцены. Три ступеньки — и он стоит наверху, и два нежелательных трупа рядом с ним. Мужчина с тихим голосом повернулся к Расти и улыбнулся.

— А теперь, леди и джентльмены, перед вами Расти Керфаффл, героический муж Линды Керфаффл, которого вы видели по телевизору. Линда, ты с нами?

— Дорогой! — воскликнула женщина в толпе.

Она побежала к сцене, но на полпути ее остановил позыв к рвоте. Расти попробовал догадаться, сколько ей заплатили.

Один из помощников похлопал Линду по спине и передал ей пакет. Помощник на сцене пробормотал: «Пиар-катастрофа», — но слишком тихо для микрофонов. Мужчина с тихим голосом кашлянул, прочищая горло, и толкнул Расти в спину.

Расти догадался, что это сигнал к действию.

— Привет, Линда, — сказал он.

Он не мог понять, уловили ли микрофоны его слова, и поэтому помахал рукой. Линда махнула ему в ответ, сделала несколько шагов к сцене, и ее снова одолела рвота.

Помощник на сцене застонал, мужчина с тихим голосом вышел вперед и мрачно сказал:

— Я вернул Расти и этих мужественных граждан, этих патриотов, любимых, которых вы потеряли, чтобы они рассказали вам о том, какой ужасной и бессмысленной была их смерть и насколько важно бороться со злом. Чтобы вы услышали их мольбы совершить правильный поступок, так как некоторые из вас стали жертвой пропаганды.

Расти краем глаза увидел бабочку. Ему потребовалось зажать в кулак всю свою волю, чтобы не побежать за ней, а подойти к микрофону. Но он выполнит свой долг.

Он подошел к микрофону и подтащил за собой компаньонов.

— Привет, — сказал он. — Меня зовут Расти. Да вы это знаете.

Толпа не сводила с него глаз, многие продолжали блевать. Линда вытирала рот. Люди начали расходиться.

— Подождите! — окликнул их Расти. — Это действительно важно. Действительно.

Некоторые остановились и повернулись к сцене, скрестив руки на груди, остальные продолжали растекаться. Расти должен был сказать что-то, чтобы остановить их.

— Подождите, — сказал он. — Этот парень ошибается. Я не был храбрецом. Я не был патриотом. Я изменял жене. Линда, я изменял тебе, но, думаю, ты знала об этом. Я думаю, ты тоже мне изменяла. Это ничего, это сейчас не важно. Я многих обманывал. Я обманывал налоговых инспекторов. Я виновен в инсайдерских операциях. Я был моральным уродом. — Расти указал на мужчину с тихим голосом. — Это его слова, не мои, но я таким и был.

Ну вот, теперь его нельзя шантажировать.

Большинство из тех, кто уходил, остановились. Хорошо. Мужчина с тихим голосом зашипел:

— Расти, что ты делаешь?

— Я делаю то, о чем он меня попросил, — сказал Расти в микрофоны. — Я, как он там говорил, умоляю вас совершить правильный поступок.

Расти запнулся. У него не хватало слов, он изо всех сил сконцентрировался на том, что собирался сказать дальше. Слева от него мелькнуло что-то фиолетовое. Еще одна бабочка? Расти повернулся. Нет, это был великолепный фиолетовый платок. Помощник на сцене махал им Расти. Сердце Расти растаяло. Он влюбился в этот платок. Этот платок был самой совершенной вещью из всех, что Расти видел в своей жизни. Кто не жаждет обладать носовым платком? И действительно, один из компаньонов Расти, тот, что слева, вцепился в платок.

Расти шагнул в направлении платка, но заставил себя остановиться. Нет. Помощник пытается отвлечь его. Помощник играет нечестно. Платок — это трюк. У Расти все еще есть пресс-папье. Ему не нужен платок. Расстроенный, едва не плача, Расти вернулся к микрофонам и подтащил за собой нежелательные трупы. Трупы хныкали, но Расти оказался сильнее. Он знал, что это очень важно. Это было так же важно, как пресс-папье у него в кармане. Он уже не мог вспомнить, почему так, но он помнил, что когда-то это знал.

— Дорогой! — закричала Линда и рванулась к нему. — Дорогой! Я прощаю тебя! Я люблю тебя! Дорогой мой Расти!

На ней была шляпка. Она никогда не носила шляпки. Это еще один трюк. Расти затрясло.

— Линда, — сказал он в микрофон. — Заткнись. Закрой рот и уходи, Линда. Я должен кое-что сказать.

Один из компаньонов Расти, тот, что справа, тихонько взвизгнул и попытался пойти за Линдой, за ее шляпкой.

— Нет. — Расти крепко держал нежелательного. — Ты останешься здесь. Линда, сними эту блестящую шляпку! Спрячь ее, Линда!

— Дорогой! — сказала она, и правый труп вырвался от Расти и спрыгнул со сцены.

Линда закричала и бросилась прочь, мертвец потрусил следом. Расти вздохнул; помощник снова застонал; мужчина с тихим голосом тихо выругался.

— Ладно, — сказал Расти. — Вот что я должен вам сказать.

Некоторые из тех, кто провожал взглядом убегавшую Линду и ее преследователя, снова посмотрели на Расти, но не все. Что ж, здесь он ничего не может поделать. Он должен сказать это. Он смог вспомнить, что должен сказать, но не смог вспомнить почему. Ничего страшного. Он скажет это, а потом, может быть, и вспомнит.

— Я должен сказать вам вот что: умирать больно, — сказал Расти. Толпа приглушенно загудела. — Умирать очень больно. Это больно… больно всем. —

Расти мучительно пытался вспомнить, почему это имеет значение. Он смутно припоминал, как умирал сам, как умирали вокруг него другие. — Всем больно. Всем одинаково. Этому парню и тому, который убежал, им тоже больно. Это Ари. А тот — Ахмет. Они были из тех, кто устанавливал бомбы. Они не успели уйти вовремя. Они тоже погибли.

Толпа ахнула, загудела громче, ругательства мужчины с тихим голосом тоже стали громче. Теперь Расти определенно завладел вниманием всех и каждого.

Он подтолкнул Ари.

— Это больно, — сказал Ари.

— И?.. — спросил Расти.

— Нам жаль, — сказал Ари.

— Ахмету тоже жаль, — сказал Расти. — Он говорил мне. Он бы и вам сказал, если бы не побежал за блестящей шляпкой.

— Если бы мы знали, мы бы этого не сделали, — сказал Ари.

— Почему? — спокойно спросил Расти.

— Мы сделали это по неправильной причине, — сказал Ари. — Мы ждали, что случится то, чего не случилось. Рай и, ну, там девственницы. — Ари смутился и посмотрел вниз на свои разлагающиеся ступни. — Нам жаль.

— Еще, — сказал ему Расти. — Расскажи им еще.

— Умирать больно, — сказал Ари. — Это не делает счастливым. Это никого не делает счастливым.

— И поэтому, пожалуйста, совершите правильный поступок, — сказал Расти. — Не убивайте больше никого.

Мужчина с тихим голосом взвыл и подскочил к Расти. Он схватил его за правую руку и потянул от микрофона. Рука оторвалась от туловища, и мужчина начал дубасить ею Расти по голове.

— Ты гребаная развалина! Предатель! Ты говорил, что расскажешь им…

— Я говорил, что совершу правильный поступок, — сказал Расти. — Я никогда не говорил, что моя версия правильного поступка совпадает с вашей.

— Ты солгал!

— Нет, не солгал. Я ввел вас в заблуждение, но я сказал правду. Что вы собираетесь сделать? — Расти оглядел толпу. — Убить меня? Мы и есть мертвые. Кого-то из нас вы любили. Кого-то ненавидели. Мы — мертвецы. Мы здесь, чтобы сказать вам: пожалуйста, не убивайте больше никого. Все когда-нибудь умрут, убьете вы их или нет. Это больно.

Толпа смотрела на Расти. Работали камеры. Никому из живых, собравшихся на тот митинг, никогда не приходилось слышать такую длинную речь от мертвого. Это действительно был исторический момент. Группе помощников удалось оттащить подальше мужчину с тихим голосом, который продолжал размахивать оторванной рукой. Расти, с одной оставшейся рукой, стоял на сцене, и рядом с ним — Ари.

— Посмотрите, — сказал Расти. Он отпустил Ари и достал из кармана пресс-папье. Он поднял пресс-папье над толпой. Ари закурлыкал и как завороженный потянулся к хрустальному шару, но Расти держал его высоко над головой. — Посмотрите на это! Посмотрите на сверкающий шар. Посмотрите на цветок. Он прекрасен. В вашей жизни есть все эти вещи, все эти прекрасные вещи. Солнечный свет и трава, и бабочки. Шляпки. Носовые платки. У вас не будет этого, когда вы умрете. Поэтому умирать больно.

Расти содрогнулся и вспомнил. Он вспомнил, что такое умирать, — умирать, понимая, что никогда больше не увидишь деревьев, никогда не выпьешь чашечку кофе, никогда не почувствуешь запах цветов, не увидишь отражения в окнах домов. Он вспомнил эту боль — боль осознания того, что ты теряешь, — приходящую, когда уже слишком поздно. И он знал, что живые не поймут его, не смогут понять. Или, может быть, кто-то поймет, но другие только посмеются над ними. Расти, запинаясь, нескладно закончил свою речь. Он понимал, что любой сочтет его слова штампом.

— Радуйтесь прекрасным вещам, пока они у вас есть.

Женщина, которая перебивала мужчину с тихим голосом, нахмурилась.

— Вы пропагандируете алчность! Вот что убивает людей. Люди убивают друг друга из-за вещей!

— Нет, — сказал Расти. Он выдохся. Она не поняла. Вероятно, она никогда не поймет, пока не умрет и ее не оживят. — Просто радуйтесь им. Смотрите на них. Не деритесь из-за них. Вы не понимаете, да?

— Нет, — сказала женщина, — не понимаю.

Расти пожал плечами. Он слишком устал, у него не осталось сил, чтобы сосредоточиться. Его больше не волновало, поняла его эта женщина или нет. Мужчину с тихим голосом куда-то увели, Расти сделал то, что хотел сделать, хотя теперь это уже казалось не таким важным, как месяц назад, когда его оживили в первый раз. Он смутно припомнил: никому не удавалось толком чему-нибудь научить живых. Едва ли кто-то из них способен понять. Но Расти сделал то, что мог. Он рассказал им о том, что важно.

Женщина больше не привлекала внимание Расти, толпа тоже. Он прижал пресс-папье к груди и присел на край сцены, Ари устроился рядом. Они сидели на солнышке, любуясь хрустальным шаром, трогали его и мычали от счастья.

Живые понаблюдали за ними некоторое время, а потом начали расходиться. Другие трупы тоже разошлись кто куда. Они слонялись по манящему парку, и каждый из них был влюблен. Кто-то в воробья на тропинке, кто-то в шелковый шарф, подаренный женщиной из публики на митинге, кто-то — в смятый пакет из-под молока, который она бросила в урну. Мертвые были влюблены: они ходили и сидели, носили с собой предмет своей любви или не сводили с него глаз, застыв на месте. Они любили свои прекрасные вещи весь оставшийся день, пока солнце не опустилось за горизонт, и тогда люди тоже опустились на землю, и сокровища лежали рядом с ними. Они вновь уснули, но больше уже не просыпались.


Автор: Сьюзан Палвик


Текущий рейтинг: 87/100 (На основе 82 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать