Ад зеркал (Эдогава Рампо)

Делать было нечего, и, чтобы убить время, мы рассказывали по очереди разные страшные и удивительные истории. Вот что поведал нам К. – уж и не знаю, правда ли это, или всего-навсего плод его воспаленного воображения... Я не допытывался. Однако должен заметить, что очередь его была последней, мы уже вдоволь наслушались всяческих ужасов, и к тому же в тот день непогодилось: стояла поздняя весна, но серые тучи висели так низко, и за окном был такой хмурый сумрак, что казалось, весь мир погрузился в пучину морскую – вот и беседа наша носила излишне мрачный характер...

– Хотите послушать занимательную историю? – начал К. – Что же, извольте... Был у меня один друг – не стану называть его имя. Так вот, он страдал странным недугом, по-видимому, наследственным, ибо и дед его, и прадед тоже были склонны к некоторым чудачествам. Впав в христианскую ересь, они тайно хранили у себя в доме разные запрещенные предметы – старинные европейские рукописи, статуэтки пресвятой девы Марии, образки с ликом Спасителя; но этим их "коллекция" не исчерпывалась: они скупали подзорные трубы, допотопные компасы самых причудливых форм, старинное стекло и держали эти сокровища в бельевых корзинах, так что приятель мой рос среди подобных предметов. Тогда, вероятно, у него и возникла нездоровая тяга к стеклам, зеркалам, линзам – словом, всему, что отражает и преломляет окружающий мир. В младенчестве игрушками его были не куклы, а подзорные трубы, лупы, призмы, калейдоскопы.

Мне врезался в память один эпизод из нашего детства. Как-то раз, заглянув к нему, я увидал на столе в классной комнате таинственный ящичек из древесины павлонии. Приятель извлек оттуда старинной работы металлическое зеркальце, поймал солнечный луч и пустил зайчик на стену.

– Взгляни-ка! – сказал он. – Во-он туда... Видишь?

Я посмотрел туда, куда указывал его палец, и поразился: в белом круге вырисовывался вполне отчетливый, хотя и перевернутый иероглиф "долголетие". Казалось, он выведен ослепительно сверкавшим белым золотом.

– Здорово... – пробормотал я. – Откуда он там взялся?

Все это было совершенно недоступной моему детскому разуму магией – и у меня даже засосало под ложечкой.

– Ладно уж, объясню тебе этот фокус. В общем-то, особого секрета тут нет. Видишь, во-от здесь, – и он перевернул зеркальце обратной стороной, – горельеф иероглифа "долголетие"? Он-то и отражается на стене.

В самом деле, на тыльной стороне зеркальца отливал темной бронзой безупречно исполненный иероглиф. Однако было по-прежнему непонятно, каким образом он мог просвечивать через зеркало, ведь металлическая поверхность была совершенно гладкой и ровной и не искажала изображения. Словом, обычное зеркало – за исключением иероглифа в отражении на стене. Все это смахивало на колдовство, о чем я и сказал приятелю.

– Еще дедушка объяснял мне эту штуковину. Дело в том, что металлические зеркала совсем не похожи на стеклянные. Если их время от времени не начищать до блеска, они тускнеют и покрываются пятнами. Зеркальце это хранится в нашей семье уже несколько поколений, его регулярно полировали, и поверхностный слой все время стирался, но по-разному в разных местах: там, где иероглиф, слой металла толще и сопротивление его сильнее, вот он и вытерся больше. Разница эта столь ничтожна, что незаметна невооруженному глазу, но, когда пускаешь зайчик на стену, кажется, будто иероглиф просвечивает сквозь металл. Жутковатое впечатление, верно?

Теперь все вроде бы стало понятно, но магия зеркала по-прежнему завораживала меня; у меня было такое чувство, словно я заглянул в микроскоп, подсмотрев некую тайну, сокрытую от постороннего взора.

То был лишь один случай из сотни, просто он более прочих запомнился мне – уж очень чудным показалось мне зеркальце. В общем, все детские развлечения моего приятеля сводились к подобным забавам. Даже я не избегнул его влияния – и по сей день питаю чрезмерную страсть ко всевозможным линзам. Правда, в детстве пагубная эта привычка проявлялась не столь явственно, однако время шло, мы переходили из класса в класс – и вот начались занятия физикой. Как вам известно, в курсе физики есть раздел оптики. Тут-то стихия линз и зеркал и захватила моего приятеля целиком. Именно тогда его детская любовь к подобным предметам переросла в настоящую манию. Помню, как-то на уроке учитель пустил по рядам наглядное пособие – вогнутое зеркало, – и все мы по очереди принялись рассматривать в нем свои физиономии. В тот период лицо у меня было густо усыпано юношескими прыщами, и, взглянув на свое отражение, я содрогнулся от ужаса: каждый прыщ в кривом зеркале приобретал вулканические размеры, а лицо напоминало лунную поверхность, изрытую кратерами. Зрелище было настолько омерзительным, что меня затошнило. С тех пор стоит мне завидеть издалека подобное зеркало – будь то на выставке технических достижений или в парке, среди прочих аттракционов, – как я в панике поворачиваю обратно.

Приятель же мой пришел в такой неописуемый восторг, что не смог сдержать радостного вопля. Это выглядело так глупо, что все покатились со смеху, но, думаю, именно с того дня и начала развиваться его болезнь. Как одержимый он скупал большие и маленькие, вогнутые и выпуклые зеркала и, таинственно ухмыляясь себе под нос, мастерил из проволоки и картона всякие ящички с секретом. В этом деле друг проявлял просто виртуозную изобретательность, к тому же для своих забав он выписывал из-за границы специальные пособия. До сих пор не могу забыть одного фокуса, который назывался "волшебные деньги". Однажды я увидел у приятеля какой-то довольно большой картонный ящик. С одного бока в стенке было проделано отверстие. Внутри лежала объемистая пачка банкнот.

– Попробуй, возьми эти деньги, – предложил он мне с самым невинным видом.

Я послушно протянул руку, но, к моему вящему удивлению, пальцы схватили пустоту. Вид у меня был, должно быть, довольно дурацкий, потому что приятель мой просто скис от смеха. Оказалось, что фокус этот придумали физики, кажется, английские, и основывался он на законах отражения. Всех подробностей я сейчас не упомню, но в ящике была целая система зеркал, и трюк сводился к тому, что настоящие банкноты клали на дно, сверху устанавливалось вогнутое зеркало, и когда включался источник света, то в прорези возникало абсолютно реалистическое, объемное изображение денег.

Болезненная тяга приятеля к линзам и зеркалам все росла; после школы он не стал поступать в колледж – благо родители потакали ему во всем – и целиком отдался своему странному увлечению, выстроив во дворе ту самую злополучную лабораторию, которой предстояло сыграть в его судьбе роковую роль. Теперь он день-деньской пропадал там, и болезнь его прогрессировала с устрашающей быстротой. У него и прежде было не много друзей, теперь же из всех остался лишь я. С утра до вечера он сидел, закрывшись в тесной лаборатории, изредка общаясь только со мной и родными.

С каждой новой встречей я с горечью убеждался, что ему становилось все хуже и хуже – его ждало настоящее помешательство. К несчастью, при эпидемии инфлюэнцы скончались родители моего друга – и мать, и отец, – и теперь уже никто не ограничивал его свободы. Ему досталось изрядное состояние, и он мог сорить деньгами без счета. К тому времени он достиг двадцатилетия и начал интересоваться противоположным полом. Эта его страсть тоже носила болезненный характер и лишь усугубляла душевное расстройство. Все вместе и привело к катастрофе, о которой, впрочем, я расскажу несколько позже.

Тем временем приятель мой установил на крыше своего дома телескоп – первоначально затем, чтобы вести астрономические наблюдения. Дело в том, что дом его стоял в парке, на вершине холма, и идеально подходил для подобных занятий. У подножия холма расстилалось целое море черепичных кровель. Однако столь безобидное времяпровождение, как наблюдение небесных тел, не удовлетворяло его, и тогда мой друг направил свой телескоп в другую сторону – на скопище теснившихся внизу домишек.

Дома были окружены надежными изгородями, и обитатели их жили привычной жизнью, уверенные, что никто их не видит. Им и в кошмарном сне привидеться не могло, что кто-то наблюдает за ними с далекого холма. Самые интимные подробности их жизни открывались нескромному взору моего приятеля столь живо, как если бы он смотрел из соседней комнаты...

Забава эта и впрямь не лишена была своеобразной прелести, и друг мой чувствовал себя на верху блаженства. Как-то раз он предложил и мне полюбоваться, но я случайно увидел такое, что кровь бросилась мне в лицо.

Однако на этом приятель не успокоился: он незаметно установил в комнатах для прислуги нечто вроде перископов и стал подглядывать за ничего не подозревавшими молоденькими горничными.

Еще одной его страстью были насекомые. Поразительно, но факт: для своих наблюдений он специально откармливал мух и, пустив их под микроскоп, наблюдал, как они спариваются и дерутся, как сосут кровь друг из друга. Помню, мне довелось наблюдать под микроскопом издыхающую муху. Зрелище было ужасное: огромная, как слон, муха корчилась в предсмертной агонии. Микроскоп был с пятидесятикратным увеличением, и я мог рассмотреть не только хоботок и присоски на лапках, но даже волоски, покрывавшие тело насекомого. Муха билась в море темной крови (на самом-то деле там была только крохотная капелька). Полураздавленная, она сучила лапками, вытягивала хоботок... Казалось, что вот-вот сейчас раздастся душераздирающий предсмертный вопль.

...Такие истории можно живописать бесконечно. Но избавлю вас от ненужных подробностей и расскажу еще лишь один случай.

Однажды я открыл дверь в лабораторию – и остолбенел. Шторы были приспущены, в комнате царил мрак. И только на стене шевелилось нечто совершенно невообразимое. Я протер глаза. Вдруг мрак начал рассеиваться, и я увидел чудовищное лицо: поросль жесткой, как проволока, черной растительности; ниже – огромные, размером с тазы, свирепо горящие глаза (и коричневая радужка, и красные ручьи кровеносных сосудов на сверкающих белках – все это было размытым, словно на снимке со смазанным фокусом); далее следовали черные пещеры ноздрей, из которых густой щетиной топорщились волоски, походившие на листья веерной пальмы. Ниже помещался отвратительно-красный рот с двумя взбухшими подушками губ, открывавших ряд белых зубов величиной с кровельную черепицу. Лицо подергивалось и гримасничало. Было ясно, что это не кинолента, потому что я не слышал стрекота кинопроектора, к тому же краски были на удивление натуральными.

От страха и гадливости я чуть не сошел с ума, из груди у меня невольно вырвался вопль.

– Ха-ха, напугался? Да это я, я!.. – послышалось вдруг совсем с другой стороны, и я подскочил как ужаленный. Самым жутким было то, что губы чудовища на стене двигались в такт со звуками речи. Глаза издевательски поблескивали.

Комната вдруг осветилась; из-за двери, ведущей в пристройку, появился мой приятель – и в тот же миг чудовище на стене испарилось. Вы уже догадались: он смастерил своего рода эпидиаскоп, увеличив собственное изображение до гигантских размеров. Когда рассказываешь, впечатление слабое. Но тогда... Да, он находил удовольствие в подобных шутках.

Спустя месяца три после этого случая друг придумал кое-что поновее. Внутри лаборатории он соорудил еще одну крошечную комнатку. Вся она представляла собой сплошную зеркальную поверхность: и стены, и потолок, и даже двери. Прихватив свечу, мой приятель подолгу пропадал там. Никто не знал, чем он занимается. Я мог лишь в общих чертах представить себе, что он там наблюдал. В комнате с шестью зеркальными стенами человек должен видеть свое отражение, много раз повторенные бесчисленными зеркалами; сонмища двойников – в профиль, с затылка, анфас. При одной только мысли мурашки по коже бегут. Вспоминаю ужас, охвативший меня, когда я ребенком попал в лабиринт зеркал, – хотя творение это было весьма далеким от совершенства. И потому, когда приятель попробовал заманить меня в свою зеркальную комнату, я наотрез отказался.

Между тем стало известно, что он повадился туда не один, а с молоденькой горничной, к которой питал явную слабость. Девушке едва исполнилось восемнадцать, и она была весьма недурна собой. С ней-то он и наслаждался чудесами зеркальной страны. Парочка эта пропадала иногда часами. Правда, порой он удалялся туда в одиночестве и однажды задержался столь долго, что слуги забеспокоились и начали стучать в дверь. Дверь неожиданно распахнулась: оттуда вывалился совершенно голый хозяин и в полном молчании прошествовал в дом. После этого происшествия состояние его стало стремительно ухудшаться. Он худел и бледнел, а болезненная страсть все расцветала. Друг просаживал огромные деньги, скупая все зеркала, какие только можно вообразить: вогнутые, рифленые, призматические... Но и этого было мало, и тогда он выстроил по собственному проекту прямо в центре сада стеклодувный заводик и начал сам изготовлять фантастические, невиданные зеркала. Инженеров и рабочих он выбирал лучших из лучших – и не жалел на это остатков своего состояния.

К сожалению, у него не осталось близких, которые могли бы хоть как-то урезонить его; правда, среди слуг попадались разумные честные люди, но если кто-то осмеливался высказаться, его тотчас же выгоняли на улицу. Вскоре в доме остались одни продажные негодяи, заботившиеся лишь о том, как набить свой карман.

Я был его единственным другом – на земле и на небесах – и долее молчать не мог. Я просто должен был попытаться образумить его. Но он и слушать меня не хотел – на все был один ответ: дела вовсе не так уж плохи, и почему это он не может тратить свое состояние по собственному усмотрению?.. Мне оставалось лишь с горечью взирать со стороны, как тают его деньги и здоровье.

Решив все же не оставлять его в беде, я частенько захаживал к нему, так сказать, в роли стороннего наблюдателя. И всякий раз находил в лаборатории ошеломляющие перемены: воистину, там существовал фантастический, призрачно прекрасный мир... По мере того как развивалась болезнь, расцветал и странный талант моего друга. Как я уже говорил, его давно не удовлетворяли те зеркала, что он выписывал из-за границы, и он начал делать необходимое у себя на заводе. А затеи были одна бредовей другой. Иной раз меня встречало гигантское отражение какой-либо отдельной части тела – головы, ноги или руки, казалось, плавающих в воздухе. Для этого фокуса он поставил зеркальную стену, проделав в ней дырки, в которые можно было просунуть конечности. То был известный трюк, старый как мир, только в отличие от фокусников мой несчастный приятель занимался всем этим совершенно всерьез. В другой раз я заставал картину еще более странную: вся комната переливалась зеркалами – впуклыми, вогнутыми, сферическими. Просто половодье зеркал – а посреди всего этого сверкающего великолепия кружился в безумном танце мой друг, то вырастая в гиганта, то съеживаясь в пигмея, то распухая, то истончаясь как спица; в бесчисленных зеркалах дергались в ритме танца туловище, ноги, голова – удвоенные, утроенные зеркальными отражениями; со стены улыбались чудовищные, непомерно распухшие губы, змеями извивались бесчисленные руки. Вся сцена походила на какую-то дьявольскую вакханалию.

Потом он устроил в лаборатории некое подобие калейдоскопа. Внутри гигантской, с грохотом вращающейся призмы переливались всеми мыслимыми красками сказочные цветы, словно возникшие из наркотических грез курильщика опиума. Они полыхали, как северное сияние, в сполохах которого извивалось чудовищно огромное тело моего друга, изрытое дырами пор.

Словом, причудам не было конца. Но все пришло к логическому итогу, и то, что должно было случиться, случилось: мой друг окончательно помешался. Его и прежде трудно было назвать нормальным, однако большую часть дня он все-таки жил, как обычные люди, – читал книги, руководил заводом, общался со мной и вполне связно излагал свои эстетические концепции. Кто мог подумать, что его постигнет столь ужасный конец? Видно, сам дьявол привел его к пропасти, или же его наказали боги – за то, что он отдал душу красоте инфернального мира...

В общем, в одно прекрасное утро меня разбудил торопливый стук в дверь. Это оказался слуга моего приятеля.

– Случилось несчастье... – задыхаясь, выговорил он. – Госпожа Кимико очень просит прийти. Скорее, прошу вас...

Я попытался разузнать подробности, но никакого толку не добился, слуга лишь твердил, что сам ничего не знает, и умолял поспешить. Я не стал мешкать.

Ворвавшись в лабораторию, я увидел растерянно толпившихся служанок во главе с любовницей приятеля – Кимико. Они в ужасе взирали на какой-то странный шарообразный предмет, стоявший посередине комнаты. Предмет был довольно внушительных размеров. Сверху он был прикрыт материей. Загадочный шар безостановочно крутился вокруг своей оси – сам по себе, словно живое существо. Но куда страшнее было другое – изнутри доносились дикие, нечеловеческие вопли. Дрожь пробирала при этих звуках, похожих то ли на хохот, то ли на рыдания.

– Где ваш хозяин? Что здесь происходит? – набросился я на оцепеневших служанок.

– Мы... не знаем, – растерянно отвечали они. – Кажется, там, внутри... Но непонятно откуда взялся этот шар. Мы хотели было открыть его, да страшно. Пробовали докричаться, а хозяин в ответ хохочет...

Я подошел к шару и внимательно осмотрел его, пытаясь понять, откуда исходят дикие звуки, и сразу обнаружил в поверхности сферы крохотные дырочки, сделанные, видимо, для вентиляции. Прильнув к отверстию, я с трепетом заглянул внутрь, но толком ничего не смог рассмотреть: в глаза мне ударил ослепительный свет. Однако было очевидно, что там, внутри, человеческое существо, которое не то плачет, не то смеется. Я попытался окликнуть друга, но тщетно; видимо, он утратил все человеческое, и в ответ мне донесся все тот же рыдающий хохот.

Еще раз внимательно изучив шар, я заметил странную щель четырехугольной формы. Вне всякого сомнения, то были очертания двери. Но ручка отсутствовала, открыть дверь было невозможно. Ощупав ее, я обнаружил круглый металлический выступ – видно, остатки ручки. Я весь похолодел: замок явно сломался, наружу попросту нельзя было выбраться. Значит, мой друг провел там всю ночь!

Я пошарил под ногами, и – точно – нашел закатившийся в угол металлический стержень. Он идеально совпадал с обломком на двери. Я попытался приладить его – тщетно.

Представив, что может испытывать человек, запертый в шаре, я содрогнулся. Оставалось одно – взломать сферу.

Я сбегал за молотком. Потом изо всех сил ударил по поверхности шара – и, к своему изумлению, услышал характерный звук бьющегося стекла. Теперь в сфере зияла огромная дыра: вскоре из нее выползло существо, в котором я с трудом, не сразу, признал своего приятеля. Невозможно было поверить, что человек может так перемениться за одну только ночь. Лицо его с налитыми кровью глазами было серым и изможденным, черты заострились, как у покойника, волосы торчали космами, на губах блуждала бессмысленная ухмылка... Даже Кимико отпрянула в страхе.

Перед нами был совершенный безумец. Что так подействовало на него? Не может же человек свихнуться только оттого, что провел ночь внутри шара! И вообще, что это за шар и зачем мой приятель полез туда?.. Никто из присутствовавших понятия не имел об этом. Кимико, поборов наконец страх, робко тронула хозяина за рукав, но он продолжал идиотически хихикать. Тут в лабораторию вошел инженер – да так и остолбенел.

Я засыпал его вопросами. Из довольно невразумительных ответов складывалась следующая картина: дня три назад хозяин заказал ему эту стеклянную сферу. Задание было срочным и секретным. И вот накануне вечером работа была закончена. Разумеется, никто из рабочих не знал, что делает и зачем. Снаружи сферу амальгамировали, так что внутренняя поверхность стала зеркальной, затем установили внутри несколько небольших, но весьма мощных ламп и вырезали входное отверстие. Все это было довольно странным, но рабочие привыкли беспрекословно повиноваться. С наступлением темноты шар внесли в лабораторию и подсоединили провода, после чего все разошлись по домам. Что было потом, инженер ведать не ведал.

Отпустив его, я перепоручил безумца заботам домашних и, глядя на усеивавшие пол осколки стекла, пытался понять, что же случилось. Я долго стоял, одолеваемый сомнениями, и наконец пришел к следующему выводу. Истощив свою фантазию по части зеркал, мой приятель изобрел нечто совсем оригинальное – забраться в зеркальный шар самому. Но увидел там нечто такое, что повредился в рассудке. Что же именно?.. Я попытался вообразить – и ощутил, как у меня волосы зашевелились на голове. Вот и приятель, видимо, стремясь поскорее выбраться оттуда, впопыхах сломал ручку и не смог вырваться из зеркального ада. Корчась в смертельном ужасе, был ли он еще в состоянии трезво мыслить или сразу утратил человеческий облик? И что же все-таки привело его в такой ужас? Пожалуй, даже ученый-физик не смог бы точно ответить на этот вопрос, ибо никто еще не затворял себя в зеркальном аду. Возможно, это уже за пределами человеческого понимания... Во всяком случае, нечто такое, чего не способен выдержать человеческий разум...

Тот, кто испытывает неприязнь к сферическим зеркалам, поймет, что я имею в виду. Их кошмарный, чудовищный мир, в котором ты – словно под микроскопом, в плену у бесчисленных искривленных отражений. Мир запредельности. Мир безумия...

Мой многострадальный приятель захотел приоткрыть завесу недопустимого и неведомого, и кара богов настигла его.

Он давно покинул сей мир, а я по-прежнему не могу отрешиться от сих печальных воспоминаний...

---

Автор: Эдогава Рампо
Перевод с японского: Г. Дуткина
Взято с malpertuis.ru

= См. также

• Ловушка душ

Другие рассказы того же автора:

• Красная комната
• Человек-кресло
• Пасхалки реальной жизни - история 26

Текущий рейтинг: 78/100 (На основе 147 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать