(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Уборка в Подвале
Подвал достался мне вместе с квартирой, когда я переехал из Москвы: у немцев принято так, чтобы квартира и подвал вместе шли. Это как у русских балконы — чтобы было куда сложить древние закрутки, сломанную лыжу и пыльные коньки брежневских времен. Немцы, правда, в подвалах держали велосипеды, зимнюю одежду, какие-нибудь запасы консервов и пива. Я быстро приноровился к такой концепции: и правда, чего дома по шкафам распихивать, да на антресолях огороды городить? Не пользуешься вещью — спусти в подвал.
Подвальное помещение было разделено на сегменты деревянным штакетником – каждому по восемь-девять метров площади. Мой подвал находился прямо под гостиной – маме еще при покупке сказали, что можно получить разрешение у домоуправления и спустить туда лестницу из квартиры – сделать этакую хобби-комнату. Но до этого руки у меня так и не дошли. Находиться там, конечно, было то еще удовольствие — дом был старый, еще довоенной постройки. Сунешь саморез в стену — песок так и сыплется. В черном я вообще в подвал не ходил — вернешься весь в побелке. Ну и запах, конечно, такой, подвальный и плесенью тянет. Все думал поставить там какие-нибудь стеллажи, покрасить стены, и вообще привести подвал в божеский вид. Неоднократно обсуждал с хаусмайстером – это здесь что-то среднее между домоуправляющим и дворником - возможность провести свет, но тот не брался штробить потолок из трухи. Дом был этакой гитлеровской «хрущевкой» еще довоенных времен: когда здесь делали ремонт - из стен сыпалась солома, какие-то истлевшие газеты и прочий мусор. Поэтому я добрые года полтора просто сбрасывал вещи куда-то «вниз», расставлял их по подвалу, накрывал пакетами, чтобы не сильно запылились, и забывал.
Вот, апрель, солнышко светит, наконец-то можно фонарик на телефоне не включать. Пускай окошко и заросло травой - это всяко лучше, чем тусклое зимнее солнце. Спустился я в подвал за маслом для велосипедной цепи и за насосом — сезон открывать. Отпер навесной замок, осторожно толкнул дверь — всей ладонью нельзя, а то потом занозы замучаешься вынимать, и гляжу — не получу я ни насос, ни масло. Наступить банально некуда: маленький пятачок бетона посередине, а вокруг — целые сугробы из полиэтилена, накрывающего и то, и это. Словом, с велосипедом сегодня у меня не получилось. День был выходной, планов никаких особенных я не имел, и решил — а чего бы, пока светло, не привести в порядок эти Авгиевы конюшни, благо света апрельского солнца из окошка вполне хватало, да и не холодно уже было.
Ну так, если кратко — то половину пришлось выбросить. Плюшкин во мне визжал и плакал, но я был беспощаден к затертым сапогам, дырявым свитерам и коробкам от вещей, которых давно уже у меня нет.
Не могу сказать, что добился больших результатов, но прогресс был налицо — теперь я мог ходить по подвалу, а не перепрыгивать с одного островка свободного пространства на другой, и я знал, что где лежит. Оглядевшись, я размечтался: а неплохо было бы покрасить подвал, заделать фанерой этот идиотский частокол, как сделал у себя сосед, лампочку сюда присобачить — провода-то точно есть. Так, водя глазами по подвалу, я наткнулся на какие-то доски, свисавшие через верхушку деревянной решетки из соседнего подвала.
С соседями мне не везло. Парочка, что жила на верхнем этаже, ссорилась так, что слышал весь дом. Надо мной жил одинокий старик-немец, куривший что-то настолько едкое и вонючее, что иногда запах попадал даже ко мне в квартиру. Но самым мерзким был Спасоевич.
Сербский полубезумный старик то начинал выносить обувь в подъезд и расставлять ее на лестничных ступеньках, то скандалил с кем-то по-сербски под окнами. Чем он питался, знать я не хотел, но, когда старик готовил, по всему подъезду разливалось амбре из густо замешанного говна с луком, «аж обои отклеивались». Жил он в этом доме чуть ли не всю жизнь – военврачом из Югославской Армии Освобождения он попал в концлагерь, выжил, и после окончания Второй Мировой остался в Германии – дряхлый, мерзкий старикашка, причинявший проблемы всему подъезду.
Впрочем, одного у него не отнять – подвал старик оборудовал на совесть. За частоколом он приколотил фанерные листы, врезал в дверь настоящий замок и, кажется, провел себе туда не только свет, но еще и спускался туда смотреть телевизор. Больше всех доставалось мне – его квартира смотрела на мою дверь в дверь, а его подвал находился ровно под моей спальней. Что он там делал по ночам, я не знаю, но из-за хорошей слышимости как минимум несколько раз в неделю я слышал тоскливые звуки какой-то древней сербской телепередачи, год за годом одно и то же. Старик время от времени покряхтывал, начинал что-то переставлять и чем-то греметь. Призвать дедка к порядку не было никакой возможности — тот что-то скандалил по-сербски, махал руками и уходил жаловаться к семье, живущей в доме напротив.
Весь подъезд, конечно, вздохнул с облегчением, когда Спасоевича под Рождество родственники выселили из квартиры — наверное, семья подыскала ему место в доме престарелых. В последние месяцы перед переездом старик был совсем плох — с трудом разговаривал, часто, выйдя, не мог самостоятельно попасть домой, загадил квартиру и, кажется, совсем разучился себе готовить, забывал даже собственное имя.
Все это, правда, были обрывки из разговоров, долетавших до меня, но сам я был рад отъезду соседа. Радость, впрочем, была преждевременной. В квартиру заселилась внучка Спасоевича — этакая лошадь-алкоголичка лет тридцати. В общем, теперь по выходным подъезд наполнял запах перегара, а каждую ночь туда-обратно шлялись какие-то мужики. Свой подвал ей старик трогать, похоже, запретил, и забрал ключ с собой. Так я все это к чему: эти доски, торчавшие из щели между штакетником и потолком – заделать ее фанерой он так и не сподобился, - принадлежали как раз-таки мерзкому старику. И, если раньше я как-то стеснялся их трогать — мало ли, на что они упадут, что разобьют, может, еще и старика покалечат — тот мог запереться в своем подвале в любое время дня и ночи, - то теперь взяла меня какая-то злоба на эти торчащие плинтусы, палки, ветки, доски и прочее дерьмо, нагло забравшееся на мою территорию.
Вот и взялся я за одну доску и начал ее толкать туда, в спасоевский подвал. Бах! — доска явно на что-то приземлилась, но мне было все равно — сам виноват, нечего свой мусор в мой подвал пихать. Бах! — еще одна. Некоторые оказались достаточно длинными, поэтому их я просто задвинул поглубже, чтобы мне они не мозолили глаза. Вот так-то! В свой следующий выходной я все-таки решил заняться велосипедами — как-никак, середина апреля, да и до спортзала пешком добрые двадцать минут топать. Спустился я в подвал и аж задохнулся от такой наглости — доски снова торчали на моей стороне, еще дальше прежнего. Неужто этот говнюк сюда приезжал и поправлял свое «добро»? Я со злобой и силой начал их запихивать обратно на территорию соседа, одну, другую, третью. И вот пихаю я какой-то занавесочный карниз, а он не идет. Уперся во что-то, должно быть. Шевелю я его, шевелю, пытаюсь протолкнуть, а он немного вошел, и дальше ни в какую. Устал я руки кверху держать, отошел отдохнуть, смотрю на этот карниз, и тут у меня аж волосы дыбом встали — медленно, по сантиметру, чертова деревяшка начинала вползать в мой подвал, будто толкает ее кто. Я давай ее обратно запихивать, и чувствую — кто-то ее, наоборот, ко мне толкает. Я опешил, отошел на шаг и вижу — остальные доски тоже следом за карнизом ко мне полезли — одна за другой.
Ну я, не будь дурак, подошел к двери, стучу, мол, сосед, хорош дурачиться. А там тишина — только слышно, как доски по штакетнику царапают. Плюнул я на это дело — чего мне, думаю, с сумасшедшим стариком ссориться? Тот к вечеру, скорее всего, поедет к себе в какую-нибудь пропахшую старческой мочой общагу, я тогда доски на место и верну. Под вечер я действительно вернулся в подвал, сам не думал, что меня это так зацепит. Доски торчали наружу чуть ли не до середины моей части подвала. Я предусмотрительно прихватил с собой стул — стоять с вытянутыми кверху руками уж очень утомительно, - и телефон. Включив его в режим фонарика, я принялся избавляться от чужого имущества на своей территории. Тонкая щель между потолком и фанерой зияла чернотой — ну и здорово, не сидит же он там в темноте, не стережет свои неведомые сокровища. Только я двинул одну из досок — сразу почувствовал какое-то сопротивление. При этом глазами-то вижу — там и упираться не во что. Взял я мобильник и давай светить — никого не видно. Коробки какие-то пыльные, телевизор вон в углу поблескивает пузатым экраном. Вода какая-то на полу. Попахивало из подвала тоже не ахти — по-стариковски оттуда пахло, как в доме престарелых. Смотрю — ни во что доска не упирается. Двигаю ее, чувствую, пошла. Сам, тем временем, продолжаю светить. И вижу — что-то белое появилось из-за фанерной стены, разделяющей наши подвалы, вцепилось в плинтус и толкает его на меня. Тут-то я и сверзился со стула — как мобильник не разбил, непонятно.
Дома я закрылся в гостиной, включил во всех комнатах свет, врубил погромче какой-то Баженовский обзор на Ютубе и отпаивался чаем. Смотреть в углы, в окна, под кровать я боялся до дрожи — вдруг и оттуда появится эта бледная, как поганка, рука, изрытая какими-то пятнами, с неестественно длинными пальцами и отсутствующими, будто вырванными, ногтями. В свой подвал я не спускался до самого сентября — духу не хватало. Так он и простоял открытым почти четыре месяца. Благо, соседи оказались людьми приличными и ничего не вытащили, только хаусмайстер время от времени стучался ко мне и просил закрыть, а то «мало ли что». В сентябре спуститься все же пришлось — вся осенняя и зимняя одежда и обувь покоились в вакуумных пакетах там, внизу.
Полдня я себя уговаривал, нервничал, дождался-таки часа, когда солнце светило ярче всего — сорвался, вбежал в подвал, схватил быстро стопку пакетов в углу и пулей выбежал обратно наверх. Несмотря на спешку, я успел заметить, что доски, цоколи, плинтусы и карнизы насмешливо утыкались чуть ли не в середину потолка в моем подвале. Ну и черт с ними! Второй раз я не хотел переживать подобный опыт.
Дело близилось к зиме, когда соседи все-таки решили продать злосчастную квартирку — внучка Спасоевича превратила небольшую двушку в настоящий притон, соседи жаловались, домоуправление требовало выселения жилички, социальные службы предлагали медицинскую помощь. И вот, когда семья из дома напротив спровадила родственницу в наркологическую клинику, квартиру собрались продавать.
Я был в легком шоке, когда, куря во дворе, смотрел, какую изгвазданную, заляпанную мебель и какие гигантские тюки с мусором вытаскивают из квартиры. Какие-то бутылки, мотки полиэтилена, садовые инструменты, анатомические экспонаты, капельницы и катетеры — и откуда у них столько этого дерьма в квартире? Что же они тогда в подвал складывали?
Про подвал мне удалось узнать позже, когда, возвращаясь с работы, я застал у своего подъезда полицию. Ни на какие вопросы они, разумеется, не ответили, предложив мне отправиться в свою квартиру. Но на следующий день я спросил хаусмайстера — пожилого серба, достаточно близкого со Спасоевичами — что там вчера была за история. Хаусмайстер за сигареткой поведал мне, что, когда стали вычищать подвал квартиры перед продажей, обнаружили труп. Герметично запакованный, тот висел почти под самым потолком, прикованный к фанере, примыкавшей к стенке моего подвала. Полиция с трудом опознала в нем девочку, хотя, скорее, уже девушку, пропавшую из нашего двора почти пятнадцать лет назад, еще задолго до моего переезда в Германию. Бедняжка была страшно изуродована, лишена глаз, зубов и ногтей, по всему телу были заметны следы какой-то страшной и бессмысленной хирургии. Труп был плотно запакован в полиэтилен и спрятан за прикрученным к стене деревянным шкафом. По предварительным оценкам, девочка была мертва приблизительно с декабря прошлого года.
Хаусмайстер, которому пришлось давать показания и присутствовать при осмотре, предложил мне показать фотографию — мол, он успел исподтишка сделать пару снимков на телефон, но как только на экране мелькнуло нечто белесое, безногое, бесформенное, как будто сломанное, к горлу подкатила тошнота, я извинился и сбежал домой. Как следует подышав, придя в себя, выпив валерианки, я немного успокоился. Мало ли, что мне могло показаться. Или кто знает, что там в голове у старого безумца — вдруг это он сидит по ночам в подвале и своими мерзкими, бледными руками выдвигает доски обратно? Мой разум грозил расколоться на части, я начал по-настоящему чувствовать, что схожу с ума, реальность размывалась перед глазами, а фантазии становились все отчетливее и плотнее. Я должен был узнать.
Когда стемнело, я спустился в свой подвал со шваброй. Никаких досок под моей частью потолка, конечно, уже не было — хозяева все давным-давно выбросили. Стараясь не думать о том, что же я такое делаю, я с силой запихнул швабру на всю длину в щель между решеткой и потолком, тут же отпрыгнув. Ничего. Только щетка швабры свисала с моей стороны, а деревянный черенок с другой. И так было правильно.
Какой-то внутренний стержень во мне треснул, ноги чуть было не подогнулись, и я разрыдался в смеси ужаса и облегчения. Я сидел на холодном бетонном полу и благодарил Вселенную за то, что она оставила мне мой разум и мое сознание.
Я уже поднимался по лестнице в подъезде, когда в ночной тишине за моей спиной из темноты раздался звук скрежета дерева, а после - треск падающей на пол швабры.
Автор - German Shenderov
См. также[править]
- Уборка в Подвале (версия 2) — версия помягче
Текущий рейтинг: 80/100 (На основе 223 мнений)
