Приблизительное время на прочтение: 16 мин

Три смерти Николая

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск
Pipe-128.png
Эта история была написана участником Мракопедии Lynngrapefruit в рамках литературного турнира. Пожалуйста, не забудьте указать источник при использовании.

- А Зинаида Петровна тортик принесла, сейчас, этот полутруп оживим и пойдем чайку попьем.

- Мечтай. Третий час на ногах, беда прям с этими подорвавшимися. И привозят и привозят.

- Как ты думаешь, выкарабкается парень?

- Да не, Надежда Дмитриевна, сама смотри. Ожоги четвертой степени, две трети кожных покровов. Сердце тронешь рукой – расходится, ребра поломаны, порвана печень, пробито легкое…

- Смотри, глаза открыл…

- Давай ему еще морфина вколем.

Белый потолок больничной палаты снова заволокло серой ватой, и мысли Оглашенного как будто растворились в мягкой, теплой взвеси. Приборы, провода и датчики, расплывчатые белые фигуры и решетка кровати качнулись и исчезли. Он так и не успел почувствовать боль.

∗ ∗ ∗

Держа в руках портфель, Николай Юрьевич вышел из квартиры, как обычно тщательно запер неподатливый замок входной двери, прошел по коридору, едва не задев детский велосипедик, вечно загораживавший проход, чертыхнулся про себя. Но сразу же подобрался и поднял вверх подбородок, в этот день эмоции не должны ему помешать. Что там, ему бы даже собственная смерть не помешала в этот день. Он, Николай Юрьевич Скрипкин, сегодня презентует свой проект.

Он нажал на кнопку лифта. Мысли его унеслись куда-то очень далеко. Он уже представлял себя в новом скрипучем кожаном кресле, подписывающим бумаги одну за одной. «Отнесите на подпись Николаю Юрьевичу» - говорила одна сотрудница другой, и он встал прямее. Повышение ему гарантировано, только бы не запнуться на своей речи, только бы не технический сбой, только бы не забыть ничего, только бы трамвай пришел вовремя.

Створки медленно открылись, и в лифт сначала вплыл тщательно смазанный средством для кожи портфель, а потом и само худое и длинное тело Николая Юрьевича, которое венчала коротко стриженная голова со смазанными чертами лица, с которого его хозяин чудом свел угри.

Лифт крякнул, рявкнул, закрыл двери и поехал вниз, слегка пошатываясь. Между восьмым и седьмым этажом в механизме что-то щелкнуло, и лифт остановился. «Ну вот, только этого не хватало» - подумал Николай Юрьевич. В его голове успела промелькнуть вереница мыслей о неудавшейся карьере из-за застрявшего лифта, несколько матерных слов и неприятных эмоций прежде, чем раздался треск и его бросило вверх. Он ударился головой о панель с кнопками и, кажется, получил ссадину. Кабина лифта полетела вниз. Он зажмурился, и его смяло горой искореженного металла. Конец пришел не только карьере, но и земному существованию Николая Юрьевича. «Где же боль?» - запоздало подумал он и проснулся.

∗ ∗ ∗

В конце туннеля в светлом пятне по-турецки сидел пожилой человек. Он открыл беззубый рот и попытался что-то сказать, но выходило лишь бессвязное мычание, складывавшееся в отчетливые стихотворные строки.

Аа уу̀ уы̀ы ы̀ы а̀а

Аа ыы̀ уо̀о ооа̀

Ы аа̀.

- Унесите тело. – скомандовал он куда-то в темноту, зашевелившуюся сотнями сплетенных рук.

Ы ааы̀ уу̀аа… - продолжил бормотать он. Его рот как будто сдвинулся куда-то в сторону и обнажил язык, который пытался произнести какие-то слова, но лишь двигался в пустоте.

- Это повелитель кошмаров, - раздался смутно знакомый нежный девичий голосок откуда-то сбоку. Отнеситесь к нему с уважением и не забудьте отдать честь.

Николай Юрьевич пытался что-то возразить, но его язык не двигался.

∗ ∗ ∗

- Николай Юрьевич, Николай Юрьевич!

- Да, Оленька? – отвлекся Николай от исключительно приятных мыслей, в которые почему-то затесался старик, пытающийся что-то сказать.

- Бегите скорее, там уже шампанское Дмитрий Львович открывает! Опоздаете!

- Да, уже иду.

Николай неспешным шагом двинулся на банкет, устроенный в его честь. Он чувствовал себя как никогда легко. Его спина больше не хотела сутулиться, а об угрях он и не вспоминал. Он сделал такую презентацию, что весь его отдел хлопал в ладоши. Прибыль от его проекта составила такой процент, что совет директоров решил повысить его с рядового менеджера до заместителя генерального директора, из-за чего ведущий менеджер, тоже метивший на это место, шипел в курилке, как заправская гадюка.

Ему дали в подчинение двенадцать человек, и теперь, как он мечтал, ему носили бумаги на подпись. И кожаное кресло у него теперь было, и тяжелый стеклянный сувенир от партнеров, и ручка Parker. Только портфель он оставил прежний, тот самый, который когда-то купил на всю зарплату, надеясь, что с его помощью произведет правильное впечатление.

Фирма расстаралась. На банкете в его честь кормили не какой-то там пиццей с роллами, как в организациях средней руки, нет. Стол в переговорной накрыли из хорошего ресторана, и пили все не полусладкое шампанское, а итальянское сухое красное вино и шампанское.

Николай как-то быстро захмелел, и в голове его зашумело. В зелено-малиновом нежном летнем закате ему тоже чувствовалась легкая, светлая радость. Он чувствовал себя на вершине мира, и тихо и спокойно улыбался своим широким лягушачьим ртом.

Людмила Михайловна, бухгалтер, она же главный массовик-затейник в фирме, толкнула его в спину своей широкой рукой и потребовала произнести речь. Сначала Николай долго отказывался, но когда сам генеральный попросил его, он встал с места и поднял бокал.

Его грудь пронзила острая, резкая боль, как будто что-то надавило на нее весом в пару десятков килограммов. Николай пошатнулся и упал, и бордовая лужа вина разлилась по стеклянной столешнице.

∗ ∗ ∗

Щемящая боль в груди ворвалась в сон Оглашенного. В глаза ударило яркое летнее солнце, преломлявшееся в чисто вымытом стекле больничного окна. Он попробовал двинуть рукой – от нее шел шланг капельницы, который вел к изрядному резервуару, наполовину уже пустому. Значит, двигаться пока не нужно. Значит, можно спокойно полежать. Он закрыл глаза на несколько секунд, а затем снова их открыл.

- Что, парень, проснулся? Ну привет.

- Эээ, здрасьте, - как-то неловко ответил Оглашенный. Голос соседа по палате показался ему смутно знакомым, но напрягать память было сложно. Все мысли будто бы вылетели из головы. Он попытался вспомнить, как зовут его самого, и ему пришла в голову мысль, что зовут его именно Оглашенный. Человек, посвященный в таинство, но не прошедший его. Он с трудом повернул голову в сторону соседа. Тот был почти полностью замотан в бинты, и опознать его возможным не представлялось. Он встретил взглядом его глаза – налитые кровью и с трудом шевелившие тяжелыми веками.

- Ты, бедолага, всю ночь орал, я аж уснуть не мог. Тебе что, морфина не дали? – спросил он монотонным низким голосом.

- Давали вроде, - нехотя отозвался Оглашенный. – Я, если честно, мало что помню.

- Зато я помню. Тебя всего перекорежило. Впрочем, я, наверно, не могу об этом говорить, лучше у врача спроси.

- Спросить о чем?

- Сможешь ли ты ходить. Я краем уха слышал, что тебе ноги ампутировать собирались.

Оглашенный попробовал пошевелить ногой. Он ничего не почувствовал, впрочем, казалось, его тело полностью утратило все нервные окончания.

- Ты лучше у врача спроси. А я почитаю пока.

Оглашенный увидел, что в руке, свободной от бинтов, он держит книгу.

«Веди, Бенвольо, Куда-нибудь. Я чувств сейчас лишусь.»[1]

Он читал нараспев, громко и тягуче.

- Извините, пожалуйста, не могли бы вы прекратить? – осведомился Оглашенный.

- Прекратить Шекспира? – недовольно спросил чтец. – Лучше уж тогда прекратить тебя!

«Чума возьми семейства ваши оба!
Я из-за вас стал кормом для червей.
Все прахом!»

Оглашенный Шекспира не читал, но он ему явно пришелся не по нутру, тем более, утром после реанимации. Он попробовал встать, но тело его онемело и отказывалось слушаться. Капельница тревожно качнулась. Оглашенный понял, что весь опутан проводами и электродами, с ног до головы, и помешать соседу читать вслух никак не сможет.

Тот тем временем продолжал:

«Как, невредим и на вершине славы?
А тот убит? Умолкни, доброта!
Огненноокий гнев, я твой отныне!
Тибальт, возьми обратно подлеца»

- Прекрати, пожалуйста! – закричал Оглашенный. – Ты тут не один!

Сосед по палате его проигнорировал. Голос, продолжавший читать «Ромео и Джульетту», казалось, всверливался в мозг. Сосуды были готовы взорваться, а череп треснуть пополам. Оглашенный напрасно умолял соседа перестать – ни угрозы, ни слезные просьбы его не трогали. Наконец, он закричал изо всех сил, в надежде, что его крик заглушит строки бессмертной трагедии Шекспира, но баритон чтеца был непреклонен.

Наконец, сосед замолчал. Зато он услышал, как беседуют врачи, в мгновение ока очутившиеся у его койки.

- Кричит. Должно быть, больно ему.

- Может, морфинчика вколем?

- Да ну его… Они все кричат, успокоится рано или поздно.

- Может, приборы отключим, чтобы не мучились?

Он приоткрыл глаза. Врачи были замотаны в заскорузлые бинты и курили прямо в палате, держа папиросы в хирургических щипцах. Один из них начал разматывать бинты. Оглашенный попытался закрыть глаза. Ему мучительно не хотелось видеть, что скрывается за бинтом, но стоило ему сомкнуть веки, как картинка стала только ярче. Сосед продолжал читать.

«И за поступок этот самочинный
Немедля будет выслан на чужбину.
А ваш раздор мне надоел вдвойне
С тех пор, как жизни близких стоит мне.
Я наложу на вас такую пеню,
Что вы оцените мое терпенье.»

Врач медленно разматывал на себе бинт, а его коллега стоял рядом, и его трясло от смеха. Наконец явился голый череп, из пустых глазниц которого шел табачный дым. Второй врач, продолжая смеяться, отключил капельницу и сделал укол.

∗ ∗ ∗

Банкет кончился с заходом солнца. Офисное здание еще было подсвечено размытой акварелью летнего заката, но уже было готово погрузиться в легкую и душистую июньскую темноту. Уборщицы с легким шорохом и позвякиванием убирали следы пиршества: бутылки из-под шампанского, апельсиновые корки и куриные косточки, с шорохом падавшие в черные пластиковые мешки.

Немного помедлив, Николай Юрьевич вышел из зала и пошел по коридору, рассчитывая на недолгую прогулку до дома. Он уже дошел до бывшего оупен-спейса, где раньше сидел, выверяя формулы в Экселе и готовя бесконечные белые горы бумаг, как почувствовал смутно знакомый запах, от которого закружилась голова и затряслись руки. Нет, это был не запах зеленой листвы, цветущих лип или остывающего асфальта. Это был тревожный, беспокойный запах беды. Николай Юрьевич вспомнил. Бытовой газ.

От тихого хода мыслей в голове не осталось и следа. Бежать, поднять тревогу, выгнать всех из здания, а тем временем набрать службу газа. Николай вспомнил, что его телефон разбился в лифте вместе с ним. Ничего, есть стационарный телефон, успеть бы добежать. Он попытался закричать, но голос отказывался выходить из его горла. Он побежал по коридору, но запнулся о мусорный мешок и упал, ударившись головой о металлическую ручку открытой двери.

∗ ∗ ∗

Николай Юрьевич проснулся у себя в постели за десять минут до будильника и замотал прямоугольной головой, пытаясь понять, что его разбудило. Озарение пришло в момент: на скамейке под окном сидели алкоголики, продолжавшие свой ночной банкет, и что-то шумно друг другу кричали.

Проклятая скамейка. Расположенная в густых кустах сирени, летом она манила всех гуляк округи, которые шумно радовались жизни каждую погожую ночь. Николай Юрьевич каждый раз испытывал гнев и ярость, когда его будили по ночам, но поделать ничего не мог. Позвонить в милицию он не решался, а пытаться разгонять нарушителей спокойствия было бесполезно с его комплекцией костлявого лягушонка. Поэтому он каждый раз морщился и терпел.

Он вспомнил свой сон, в котором в офисном здании произошла утечка бытового газа. И приснится же такое… Прямо смешно. В их конторе никогда не было газовых плит, только если электрические микроволновки, да и то какая от них опасность?

Успокаивая себя таким образом, он собрался и стал спускаться по заплеванной лестнице, в очередной раз мысленно ругаясь на отсутствие лифта. Когда он проходил мимо подоконника на площадке между вторым и третьим этажом, он наткнулся на сидевших на подоконнике граждан, распивавших какую-то вонючую спиртосодержащую жидкость. Один из них собирался прикурить вонючую «Приму», а второй, держа в руках книгу, нараспев читал:

«Бог весть, когда мы встретимся опять...
Меня пронизывает легкий холод
И ужас останавливает кровь.
Я позову их. Мне без них тоскливо.»

Николай Юрьевич учился в Академии Современного Бизнеса и Гуманного Управления, и Шекспира не читал. Проходя, он подумал, что кого-то точно прет от выпитого. Гнусавый голос, казалось, проникал в самую грудину и резал уши. Не удержавшись, Николай Юрьевич заткнул уши и опрометью бросился по лестнице, чуть не скатившись кубарем.

На улице он встряхнул головой и отдышался. Надо собраться, нельзя позволить каким-то алкашам испортить его Великий День. Он собрался делать презентацию по своему проекту и очень рассчитывал на одобрение руководства, а там, глядишь, и до повышения недалеко. Но расслабляться и витать в облаках нельзя, нужно быть предельно собранным и сосредоточенным, иначе не избежать беды и позора.

Проходя мимо скамейки, он снова застал там тех же распивающих граждан. Один из них, держа в протянутой руке бутылку портвейна, с гордостью декламировал:

«Увы, увы, кто поручится мне,
Что ежели я встану слишком рано,
То трупный смрад и резкость голосов,
Чудовищных, как стоны мандрагоры,
Немедля не сведут меня с ума?»

Николай Юрьевич зажмурился и сделал шаг. Вместо ожидаемой твердости асфальта он попал ногой в яму и полетел вперед. Лодыжка хрустнула, и от резкой боли потемнело в глазах.

Когда Николай понял, что произошло, то его первой мыслью было, что не видать ему повышения, как своих ушей. Надо срочно что-то предпринять и доехать до работы, он сможет! Ему вспомнились мотивационные картинки из социальных сетей о том, что раз инвалиды участвуют в спортивных соревнованиях, то он, Скрипкин Николай Юрьевич, уж точно сможет презентовать свой проект. Надо только дойти. И как-то очистить костюм, испачканный в дорожной пыли.

Он подтянулся на руках и вытащил ногу из ямы. Потом встал на четвереньки и попробовал встать. Нога немилосердно болела, но стоять ровно он мог. Так, уже хорошо. Теперь шаг.

Николай Юрьевич чуть не упал во второй раз и понял, что ногу придется волочить за собой. Более того, ему пригодится костыль. Он увидел валявшийся на газоне кусок арматуры. То, что нужно. Опираясь на железку, он похромал к трамвайной остановке.

Он не узнавал свой город и свой район. Его сознание помутилось от боли в ноге? Вместо привычных четырехэтажных домов с итальянскими окнами и перекрестка с остановкой перед ним выросли двухэтажные бараки с чернеющими вдали тонкими трубами какого-то завода. Часть стекол была выбита. Он попытался уйти из этого места, опираясь на кусок арматуры, но вместо бараков он нашел только бетонное здание за высоким забором с колючей проволокой. Приглядевшись, он нашел почти выцветшую табличку красной краской:

«ВНИМАНИЕ! ТЕРРИТОРИЯ ОХРАНЯЕТСЯ СОБАКАМИ. ОНИ ПИТАЮТСЯ СТРАХОМ И ОТЧАЯНИЕМ.»

И ниже приписка:

«Ближайший травмопункт находится по адресу В.О. 8 линия д 51.»

Оглашенный повернул назад. Где-то здесь должна была быть его улица. Он здесь родился, он оббегал в детстве весь район, как он может заблудиться? Надо просто найти трамвай, сесть в него и отправиться на работу, и тогда все неправильности этого пасмурного дня исправятся.

Когда он повернул на соседнюю улицу, она закончилась в зарослях густого некошеного бурьяна. В центре города. Наконец, силы оставили Оглашенного, и он упал острым носом прямо в репейник. Теперь-то от точно опоздал. Можно не вставать из колючих зарослей.

∗ ∗ ∗

Коля проснулся в своем детстве. Он держал за руку маму, и они шли вдоль их дома, с жаром о чем-то споря. Точно. Он доказывал, что облака – это много-много капелек воды, а мама почему-то только смеялась. Он принял серьезный тон, но его отвлекли какие-то звуки из открытого окна первого этажа. Кто-то низким и монотонным голосом читал нараспев что-то не совсем понятное.

- Мама, что это?

- Радиоспектакль у кого-то играет. Пойдем.

- Мама, я хочу послушать.

- Коленька, мы опоздаем!

- Ну чуть-чуть.

Устав спорить, мама встала рядом. Откуда-то сверху раздался треск, и старинный балкон второго этажа отвалился и упал на них.

∗ ∗ ∗

В коридоре раздавались приглушенные деревянной дверью деловитые голоса. Николай проснулся и открыл глаза. Первое, что попалось ему на глаза, была трещина в потолке, от которой расплывались серо-желтые разводы. Повернув голову, он увидел пожилую женщину в белом халате, которая сидела на соседней койке и читала книгу.

- О, проснулись, Николай Юрьевич?

- Да, здравствуйте. А что со мной случилось?

- А вы не помните? Вы в лифте ехали, кабина сорвалась, благо невысоко. Сломали ногу, получили серьезные ушибы, сотрясение мозга и несколько ссадин. Жить будете, в общем. Считайте, в рубашке родились.

Николай задумался. Откуда в его доме лифт? Или он был где-то еще? Память категорически отказывалась работать. Не зная, что сказать, он вежливо спросил, не найдется ли у медсестры сигаретки, хотя курил он всего несколько раз в жизни. Может, стоило начать?

- Вы знаете, прям до смерти хочется выкурить сигарету, - начал он объяснять.

- До смерти? – медсестра засмеялась гортанным смехом. – Смерть за сигаретку? Какой-то дорогой у тебя табак получается, дружище. Может, лучше послушаешь Шекспира?

Ее массивный квадратный подбородок начал сдвигаться в сторону, обнажая золотые зубы. Она начала декламировать:

«Когда я был у брата, нашу дверь
Замкнули сторожа из карантина,
Решив, что мы из дома, где чума,
И не пускали, наложив печати.
Я в Мантую никак не мог попасть.»

- Нет! – закричал Николай, но низкий голос медсестры был неутомим. Она продолжала декламировать, но ее слова перестали различаться в ритмичном вое.

- А ы̀аа ау̀ уы̀ыаа̀а

А ааа̀ ыы̀ уы̀ыа

А ыыа̀ а̀а ау̀ аа̀а

Аа̀а ы̀а у̀у ааы̀ы

Оглашенный теперь точно знал, как сходят с ума. Его уволят с работы. Он всех подвел.

С этими грустными мыслями он закурил сигарету. Действительно последнюю в его жизни.


  1. Здесь и далее приводятся цитаты из трагедии Вильяма Шекспира «Ромео и Джульетта», перевод Бориса Пастернака

Автор: Клара Эверт Участница:Lynngrapefruit

Текущий рейтинг: 61/100 (На основе 53 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать