(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Старое торжество (Ричард Гэвин)
Мужчина постарался скрыть от неё, сколь утомительно было так долго вести машину через лес, какую скуку внушала перспектива разбора багажа и до чего отвратительно примитивным показалось ему место прибытия. Выходной обещал стать крайне особенным, и он не хотел всё портить своей хандрой.
Хижина принадлежала семье женщины десятилетиями, хотя, завидев эту продолговатую постройку, зажатую между нездорового вида буками, он подивился: как можно воспринимать это достойным наследством, а не скелетом в семейном шкафу?
После мучительных попыток вставить медный ключ в древний замок дверь поддалась, и пару встретил смрад давно застоявшегося воздуха. Тьма, по-видимому, до того привыкла к интерьеру хижины, что упрямо отказалась расступиться, когда мужчина и женщина впустили внутрь солнечный свет.
Ставни были раздвинуты, окна – распахнуты. Она стянула с кроватей старинные простыни и вывесила снаружи на буковых ветвях – пусть из них повыветрит плесень.
Они прибрались и распаковались, обмениваясь бородатыми остротами. Ужин, приготовленный вдвоём, вышел что надо, и его аромат сумел ненадолго приглушить въевшуюся затхлость.
Поев, он порадовал её, обнаружив отделённое от кровати изножье. Когда-то оно украшало нижнюю койку двухъярусной постели, на которой женщина спала в детстве. Завёрнутое в прозрачную пластиковую занавеску для душа, изножье хранилось за бесхозным бабушкиным столом для вышивания.
С видимыми умением и любовью дедушка вырезал на нём надпись:
Здесь лежит Донна Хэммил
Всякое лето
Смотрит сны…
Она всплакнула и провела пальцами по вырезанным буквам, словно те были шрифтом Брайля.
– У меня есть для тебя ещё один подарок, – сказал он и сам удивился, как дрожит его голос.
Он почти боялся достать из кармана коробочку с обручальным кольцом.
Наконец он открыл коробочку и сделал предложение.
Она согласилась, и оба прослезились, но то были слёзы радости.
Он откупорил бутылку пино-нуар. Женщина глотнула из протянутого ей бокала, полного до краёв.
Поставив бокал на подоконник, она велела мужчине не двигать ни единым мускулом. Мурлыкающий тон её голоса вверг его в трепет.
Прислонившись к глубокому умывальнику со старомодным ручным насосом, он со всё нарастающим предвкушением следил, как она сдвигает койки, набрасывает поверх стёганое одеяло и стягивает с себя пыльную одежду.
Она хихикнула, заслышав предложение захлопнуть дверь и окна, заверила, что в округе нет никого, кто мог бы услышать. Вообще никого в пешей доступности.
Он направился к ней.
Ярость её оргазма лишний раз подтвердила, сколь далеко они ото всех – прежде она никак не могла позволить себе забыть о соседях. С ближайшего дерева вспорхнули птицы, напуганные криками страсти.
Чувствуя сладкую усталость, он откинулся на мокрое одеяло и понадеялся, что в надвигающихся сумерках будет легче остыть.
– Что ж, вот мы и освятили это место, – просияла она.
Женщина приподняла левую руку, чтобы полюбоваться окольцевавшей её палец звёздочкой.
Он спросил, счастлива ли она.
– Очень, – был ответ.
– Когда ты была тут в последний раз?
– Мне было одиннадцать, летом, перед тем, как умерла бабушка.
– Как так вышло, что твоя семья так и не продала хижину? В смысле, если уж ей не пользовались.
Женщина пожала плечами.
– Она столько лет принадлежала семье, что никому и в голову не пришло от неё избавиться. Мой прадед построил эту хижину для прабабушки. Они прожили тут несколько лет. Потом переехали в Олимпию, где прадедушка устроился на работу… не помню точно, чем он там занимался. Они взяли за правило проводить тут лето с детьми. Потом мои дед с бабушкой ездили сюда на отпуск со своими детьми, потом мои родители катались сюда со мной и моей сестричкой. А теперь тут мы.
Она чмокнула его в щёку, мужчина улыбнулся и разлил ещё пино-нуар.
– Тебе в детстве нравилось сюда приезжать?
– Я это обожала.
Голос её звучал совершенно искренне, пусть и слегка меланхолично.
Положив голову ей на грудь, он попросил рассказать, на что это было похоже. Он родился в городе, вырос в нём. Природа виделась ему такой, какой должна бы видеться всем: совершенно непостижимой, пугающей своей независимостью.
– Бабушка брала нас сестрой в длинные пешие походы, показывала разные типы растений. Или пыталась научить нас отличать птиц по голосам, всякое такое.
Она закусила пухлую нижнюю губу, и он поинтересовался, в чём дело.
– Ничего.
Мочевой пузырь беспокоил уже несколько минут. Мужчина встал, пробормотав какое-то иносказание на тему того, что следует облегчиться – увы, женщина не нашла его столь забавным, как можно было надеяться. Он вышел из хижины.
Снаружи бесчисленные ветви окутались тонкими тенями, сплетавшими дубы, платаны и тисы, словно какая-то тёмная сеть. Москиты клубились жужжащим облаком, воздух из просто влажного резко сделался стылым, без какого-либо видимого перехода.
Отойдя на достаточное расстояние, он облегчился на какую-то колючую поросль. Чувство было такое, что он не просто в глуши, а начисто отрезан от внешнего мира.
Нечто выскользнуло из одного кустарника и немедля скрылось в другом. Потрескивание веточек и шуршащий трепет листвы зазвучали угрожающе.
Мужчина развернулся и метнулся к хижине, спохватившись за миг до того, как с грохотом распахнул входную дверь. Взяв себя в руки, он с напускной беззаботностью переступил порог.
Женщина со скрещенными ногами сидела на сдвинутых вместе лежанках, накинув на себя одну из его футболок.
– Тебе плохо?
Она покачала головой.
– Ты какая-то бледная.
Он открыл бутылку с водой и протянул ей. Женщина приняла, но пить не стала.
Мужчина легонько пихнул её локтём:
– В чём дело? Стоило мне отлучиться на минутку, а ты уже словно унеслась куда-то далеко-далеко.
– Извини.
Переплетя с ним пальцы, она поцеловала тыльную сторону его ладони, затем сказала:
– Кажется, в этом месте больше воспоминаний, чем я полагала.
– Дурных? – он благоразумно выбрал как можно более лёгкий тон.
– Думаю, вид собирающейся за окном темноты напомнил мне дурацкую игру, придуманную сестрицей – «Нечто жуткое».
– Э-э-э… Ну ладно…
Они немного посмеялись.
– Знаю, сейчас это звучит довольно глупо, но в ту пору меня эта игра реально пробирала.
– И в чём цель «Чего-то жуткого»?
– Застращать до мокрых штанов того, с кем играешь, что же ещё? Говорю же, дурость.
– Не надо, не говори так. Учитывая, что вы тогда были совсем детьми, да ещё и находились в глуши – могу понять, как такая игра могла действовать.
– О, ещё как действовала, поверь. Но… это не «Нечто жуткое» меня сейчас так расстроило. Я вспомнила другую игру – кое-что, что показала нам бабушка.
– О?
– Понимаешь, «Нечто жуткое» – просто типичная детская игра. Мы с сестрой садились тут в темноте и шептали друг другу всякие страшилки. Мне они никогда не давались, я легко пугалась, и мои истории были довольно-таки невинными. А вот сестрица моя была хороша. В смысле, действительно хороша. Что забавно, потом я выяснила, что большая часть её историй была пересказами эпизодов «Сказок тёмной стороны», которые она смотрела, когда родители ложились спать. А некоторые были просто старыми городскими легендами. Но всё же рассказать историю как следует она умела.
– Похоже, это у вас семейное.
Она закатила глаза.
– Нет, правда! Я уже говорил, твоя жизнь звучит куда интереснее моей. У тебя инстинкты рассказчицы.
– Как бы то ни было, я помню одну партию в «Нечто жуткое», когда сестра рассказала мне, что в этих лесах живёт дряхлый отшельник. Однажды ночью, много лет назад, его жена пошла набрать воды и не вернулась. Так что каждую ночь он вновь отправляется на поиски жены. Но, разумеется, после стольких лет он сошёл с ума, так что, встретив в лесу любую женщину, он делает её своей женой. Уволакивает в чащу, и после её никто не увидит. Всякой женщине следует остерегаться быть в этих лесах после захода солнца. И мне нужно было попытаться и заснуть, когда в голове вертится вот такое! Боже, я ненавидела эту историю.
– И впрямь зловеще. Но что насчёт игры, которой научила вас бабушка?
Она закусила губу.
– Почти каждой летней ночью мы играли в «Нечто жуткое». Сестра настаивала. До того лета, когда мне исполнилось одиннадцать.
– А что случилась? Ты переросла страхи?
– Это невозможно перерасти. Во всяком случае, знаю, что я не могу… Не из-за «Чего-то жуткого»; из-за Старого торжества.
– Старое торжество?
– Так называемая игра, которую бабушка показала нам с сестрой. Мы тогда играли в «Нечто жуткое», перешёптывались тихонько, или нам казалось, что тихонько. Тут нас напугал шорох ткани, но это была всего лишь бабушка – она встала с их с дедушкой постели на другом конце комнаты. Она пошаркала к нам. Я помню, как блестели во тьме её белая хлопковая ночнушка и длинные белые волосы. Не говоря ни слова, она осторожно отперла дверь хижины, распахнула её и жестом поманила нас с сестрой за собой. Я спросила у бабушки, как далеко мы собираемся идти. Помню, никто из нас не был обут, и ступни у меня мёрзли от росы, по которой мы плелись. Я всё спрашивала у сестры, знает ли она, куда мы идём, но та не отвечала. Наконец, бабушка велела нам остановиться.
Он не дышал так долго, что заболели лёгкие. Судорожно вздохнув, мужчина спросил, куда же их привели.
– Очень глубоко в лес, поодаль от всех нахоженных троп. Бабушка жестом велела нам не издавать ни звука. Я слышала сверчков и лягушек-быков. Бабушка указала куда-то вверх и велела нам с сестрой хорошенько прислушаться.
– И что вы услышали?
– Треск, очень низкое потрескивание. Сперва я решила, что это толстые сучья деревьев трутся друг о друга на ветру. Здесь постоянно можно слышать подобные звуки. Но на самом деле это была бабушка. Низкий скрип издавало её горло, но выходило идеально. Можно было поклясться, что это дерево скрипит на ветру. Сестра рассмеялась – я запомнила, потому что это единственный раз на моей памяти, когда бабушка разозлилась. Она схватила сестру за лицо и велела ей быть осторожнее, потому что мы трое и так искушали судьбу, выйдя сюда глухой ночью. Она сказала, что в лесах есть существа, которые займут наше место в мире, если мы не будем осторожны. Придя сюда учиться Старому торжеству, мы должны отнестись к нему с уважением. В тот момент я не могла выкинуть из головы этот ужасный скрип. Я зажала уши руками. Возможно, заплакала. Бабушка обняла меня за плечи и отвела нас с сестрой обратно в хижину.
Он осознал, что хмурит лоб в недоумении и, возможно, гневе.
– Чего, Бога ради, ваша бабушка хотела этим от вас добиться?
Она вскинула руку:
– Знаю, знаю. Что меня поражает, так это то, что я даже не думала об этой ночи, пока мы сюда не приехали. Но меня напугало не это воспоминание. Нет, я вспомнила, что случилось следующей ночью, или несколько ночей спустя. Чёрт, да мне могло это присниться.
Мужчина взял её за руку, поцеловал тыльную сторону кисти, игриво повернул обручальное кольцо на пальце, напоминая, что день-то радостный.
– Мы вовсе не обязаны об этом говорить, – сказал он. – Я не хотел тебя расстраивать.
– Нет, мне нужно выговориться. Той, другой ночью… бабушка разбудила только меня. Когда мы вышли из хижины, она сказала мне, что сестра ничего не поняла. «Только ты почувствовала это, моя Донна», – так она выразилась. И мы пошли вдвоём, ещё глубже в лес.
– И ты снова услышала треск?
– Я ничего не слышала: ни сверчков, ни ветра, ни звука. Было совершенно тихо. Бабушка взяла меня за руку и привела к тому старому дереву. А потом велела смотреть, как она подражает этому дереву. Она вновь начала издавать этот жуткий скрип, но на сей раз она принялась изгибать руки и пальцы, пока её тень не стала в точности такой же, как у дерева. Я имею в виду, в точности. Ещё казалось, она стала выше. Знаю, звучит глупо, но я почувствовала себя карлицей рядом с ней…
– Игра теней, – заверил он.
– Несомненно, но…
– Но что?
– Тут звук послышался со стороны дерева, рядом с которым стояла бабушка: плач новорожденного младенца.
Он ощутил, как по спине пробежала холодная волна, кожа вдоль позвоночника натянулась. Глаза слезились.
– Что?
– Новорожденный младенец. Христом Богом клянусь. Звук раздавался от дерева, и когда я повернулась в ту сторону, я увидела, что кора раздулась и порозовела. И тут бабушка прекратила скрипеть, и теперь я слышала только этот жуткий, пронзительный плач. Он отдавался эхом среди деревьев. Бабушка шепнула мне, чтоб я не боялась: это просто дерево участвует в Старом торжестве. Мы подражаем им, они подражают нам. Она подошла к дереву и запела ему… колыбельную… Ох, вашу ж мать, почему я вспомнила об этом именно сегодня? После стольких лет…
– Ты была ребёнком! Тебе это приснилось или примерещилось от болезни. И, хоть я не собираюсь злословить о мёртвых, создаётся впечатление, что твоя бабушка была немного тронутой.
Он ненавидел себя за то, что продолжает эту тему, но ему хотелось знать, что было дальше, поскольку он чувствовал себя странным образом обманутым.
– Ничего, – ответила она. – Я даже не помню, как мы возвращались в хижину. Следующий день, насколько я помню, был самым обычным: плавание в озере, раскраски, игра в карты, всё как всегда. Осенью дедушка захворал. С тех пор мы с сестрой сюда не возвращались.
– До сего дня?
– Верно.
Они допили вино и делали всё, чтобы притвориться, что воспоминания Донны не нанесли рану в самое сердце выходного дня. Он призадумался, не заняться ли вновь любовью, но это отчего-то показалось неуместным.
Женщина задремала.
Его же сон избегал, несмотря на усталость.
Угрюмая луна освещала старое изножье. Из-за надписи и того, под каким углом она прислонялась к умывальнику, пластина из полированного кедра больше напоминала надгробье, чем изножье.
Здесь лежит Донна Хэммил
Мужчина посмотрел на неё. Женщина неглубоко дышала. Не желая её тревожить, он выскользнул на крыльцо.
Ночь была тихая, но, по счастью, не настолько беззвучная, как та, что она описала. Можно было расслышать сверчков и лягушек-быков.
Ещё слышались стоны сгибаемого ветром дерева.
Краем глаза он заметил, как встрепенулось нечто бледное. Нечто жуткое.
Мужчина повернул голову влево, и какой-то миг с миром вновь всё было в порядке – ведь, несомненно, мелькнувшее на краю глаза пятно оказалось лишь белыми простынями, развевавшимися на ветвях бука со столь же призрачно-бледной корой.
Но тут он осознал, что больше ни одно дерево в лесу не двигалось.
Это не ветер сгибал ствол, и это не простыни развевались, как грива седой карги или шлейф подвенечного платья.
Мужчина попятился, пока не упёрся в стену хижины. Он повернулся, чтобы позвать Донну по имени, но фигура, которую он разглядел сквозь мутное от грязи и лунных бликов дверное окошко, не принадлежала той, кто узнал бы его голос.
Ткань коснулась его щеки. Существо было уже достаточно близко, чтобы дотронуться до него.
Один из отростков был украшен узкой блестящей полоской. Для чего оно надело обручальное кольцо – чтобы наказать его или посмеяться над ним?
Глаза инстинктивно зажмурились. Он поднял обессилившие руки и замер, изображая древние ветви. Оставалось молиться, чтобы существо обманулось пантомимой новичка в торжестве.
Автор: Richard Gavin
Переводчик: Лаларту
Рассказ был написан для антологии "The Children of Old Leech: A Tribute to the Carnivorous Cosmos of Laird Barron".
Текущий рейтинг: 60/100 (На основе 19 мнений)
