Приблизительное время на прочтение: 18 мин

Согрей меня

Материал из Мракопедии
Перейти к: навигация, поиск

Лунный диск почти скрылся за облаками, и в свете костра ютились трое. Мужчины давно отправили жен и детей спать, а сами потягивали пиво да вполголоса травили страшилки.

- И схватил упырь Даньку!.. – согнул пальцы, словно когти, черноволосый парень, немного похожий на цыгана, но его перебили:

- К черту, Дим, - отмахнулся мужчина не старше тридцати пяти, но уже с изрядным животиком и маленькой залысиной на голове, что виднелась сквозь нарочито взъерошенные волосы цвета пшеницы. – Я эту байку чуть ли не с горшка знаю. Старая история про старого упыря, нашел чем удивить. Сань, давай ты?

Александр – миловидный мужчина с беспорядочными кудряшками на голове - коротко усмехнулся, но его пальцы продолжили взволнованно крутить банку с пивом, а синие глаза напряженно следить за пляской озорного пламени.

- Ну, давай я, - Саша потянулся к потертому маленькому мешочку на шее, и успокаивающе вздохнул. – Есть у меня история, Леш, как раз для тебя.

∗ ∗ ∗

Это произошло двадцать лет назад, а началось еще раньше, в деревне недалеко от города Тамбова. Только прикрою глаза, как сразу вспоминаю каждый ее закоулок, тропы и воздух, что впитал запахи скотины, скошенной травы и навоза. Но особенно ярко помню крик петуха.

Да-а-а… Пение соловья не радовало столь сильно, как этот мерзкий протяжный ор, что извещал о восходе солнца. Странно, правда? Но я до сих пор испытываю легкость на душе, когда вопит эта бестолковая птица.

Моя семья жила в большом доме, что построил дед из бревен местного леса. Родители вели хозяйство, которое худо-бедно нас кормило, и беды мы не знали, пока Мила – моя сестра близнец – в четыре года серьезно не заболела.

Она чахла на глазах, бледнела, слабела, а все врачи только разводили руками, твердили про анемию да прописывали бесполезные таблетки, от которых ей становилось только хуже. Сестры не стало ночью тринадцатого июня. Отец нашел ее утром за порогом дома, и как же он тогда кричал, сжимая маленькое тельце дочери, а мама сползла по стенке и упала без чувств. В тот день никто из взрослых не задался вопросом, почему Мила оказалась на улице, а я был слишком мал, чтобы хоть что-то понимать. Не знал, как себя вести и отказывался верить, что Милы больше нет.

Июнь выдался жарким, потому сестру похоронили почти сразу после смерти на дальнем кладбище, что скрывал старый лес. Там было холодно даже в самую теплую погоду, вечно пахло сыростью и землей, а скрипучие старые деревья накрепко вселяли страх в детское сердце. Помню, мама больно сжимала мое плечо, когда мужики вбивали гвозди в крышку гроба, но я не жаловался, терпел. Чувствовал, матери сейчас гораздо больнее, чем мне.

Священник быстро отпел душу сестры и затянул молитву через две могилы от нас, где прощались родственники с трактористом Петей. Его жизнь тоже унесла неведомая болезнь, а ведь крепкий был дядька, на сердце никогда не жаловался, почти не пил. Днем вел себя бодро, смеялся, светился отменным здоровьем, и вдруг двинул кони. Мужики нашли его бездыханное тело утром за рулем трактора. Сказали, что бензобак машины был пуст, а двигатель еще дышал жаром после долгой работы.

Кроме Милы и дяди Пети, напасть унесла еще десятерых человек в деревне, отчего бабушки, грешным делом, зароптали о нечистой силе и зачастили в местную церквушку, пока молодые тихо переживали горе в домах. И надо же! В июле смерти неожиданно прекратились, а через полгода вовсе спала молва о проклятиях и болезни. Старушки еще судачили, мол, это их молитвы отвели беду. Правда это или ложь? Одному Богу известно. Но все были рады — жизнь пошла обычным чередом.

Так нам показалось.

Все началось тринадцатого числа шестого месяца. Прошел год после смерти сестры, и печаль больше не душила, как прежде, но все еще оставалась незримым облаком, лишь иногда о себе напоминая. После поминок гости быстро разошлись, а в опустевшем доме витал запах селедки под шубой, винегрета и терпкий дух спирта. Они намертво въелись в мою память и до сих пор преследуют на застольях, подразнивая старых демонов из далекого детства.

В день поминок, тьма удивительно быстро опустилась на землю, а с ней протяжно завыли собаки. Отец отставил стакан самогона, мать выключила воду и прислушалась к шуму на улице, а я крепче обнялся с плюшевым медведем и выглянул в окно.

В хате напротив, где жил мой друг Егор, все еще светилось окошко его комнаты, а возле него стояла женщина в белой сорочке. Она очень походила на мать мальчика, которая, как и Мила, померла от неведомой болезни. У женщины были такие же светлые волосы до пояса, невысокий рост… Хрупкость — того гляди ветер дунет и ее сломает.

Я прильнул ближе, пока не почувствовал кончиком носа прохладу стекла, и затаил дыхание. Сердце билось испуганной пташкой в руках хулигана, но замерло, когда женщина начала поворачиваться. И делала это медленно и плавно, будто в ее власти целая вечность, а сама она живая кукла. Я испуганно отпрянул и свалился со стула.

- Саша, что ты там делаешь? - забеспокоилась мать.

- Мама! Мама!

Подбежал к ней и, схватив за мокрую ладонь, потянул к окошку. Она не стала сопротивляться, только насторожилась, увидев, как сильно страх выбелил мое лицо.

- Там… Там тетя Лида, - выдохнул я и указал на дом Егорки.

Мама на мгновение оторопела, но совладала с собой и выглянула на улицу. В доме напротив еще горел свет, только возле него никого не было. Погрозив мне пальцем, она наказала больше так не шутить и ушла домывать посуду, а собаки завыли с пущей настойчивостью.

Душу тяготило чувство страха и обреченности. Это как… Как встать на краю обрыва и ждать, когда тебя столкнут. А столкнут обязательно. Потому перед сном я попросил прочитать сказку, чтобы немного успокоиться, освободиться от мрачного предчувствия, и папа не отказал. От него пахло алкоголем, его язык заплетался, но близость отца спасала мою душу. И только он ушел, как тревога вернулась.

В коридоре тикали настенные часы. Шум посуды, болтовня родителей и телевизора давно смолкли, даже соседская собака перестала выть и, забившись в конуру, жалобно поскуливала. Ее стенания мешали уснуть, и я перевернулся на другой бок. Прижал к себе плюшевого медведя… Кажется, его звали Пух, как в мультике. Да… точно, Пух. И закрыв глаза, распахнул их снова.

В окно постучали. Три раза.

Я испуганно сел. Ледяные капельки пота выступили на лбу и спине. Ладони похолодели. Слюна стала вязкой. Однако сколько не прислушивался, в комнате царила тишина, лишь часы тикали в коридоре... И только я успокоился, плюхнулся на подушку, как стук повторился. На этот раз громче, настойчивей.

Дышать стало тяжело, тело зашлось дрожью и закостенело. Медленно, будто во сне я подполз к подоконнику окна, на который проливалось пятно холодного лунного света, и трусливо выглянул.

Никого.

Крепче обнял Пуха, высунулся сильнее и осмотрелся уверенней. Так же пусто... А потом заметил внизу бледное лицо своей сестры.

Крик ободрал горло. Я запутался в одеяле и, пока с ним боролся, упал на пол, а на грохот и мои истошные вопли в комнату вбежал отец с матерью.

«Она там! Она там... - кричал я. – Она там!»

На вопрос кто и где, указал на улицу. Меня обдало шлейфом крепкого алкоголя, когда отец ринулся к окну и застыл. Я плакал и все ждал, когда же на его лице появится след ужаса похожий на тот, что растекался ледяной лужей у меня в душе. Но папа не испугался. Наоборот, на его губах появилась странная улыбка.

- «Она вернулась», - выдохнул он и бросился к входной двери.

Горе и вино совсем одурманили отца, и сколько мама его ни звала, он даже не оглянулся. Она бросилась за ним, но остановилась возле выхода из дома и закричала. Я не видел, что произошло на пороге. Мама не позволила посмотреть. Она прижала меня к себе и отчаянно зашептала имя папы, но тот продолжал молчать. Зато ответила Мила:

- Мне одиноко, мамочка.

Входная дверь с грохотом захлопнулась, разделяя нас и сестру, оставляя отца по ту сторону дома. Маму трясло. Я вцепился в нее мертвой хваткой, искал защиты, спасения и чувствовал ее страх, что смешался с запахом пота и лавандового мыла. Боялся заглянуть в темный угол комнаты, ожидая увидеть там Милу или мертвого отца. Прислушивался к звукам за дверью: скрежету, детскому плачу и ударам.

Казалось, этот кошмар длился вечность, и когда он вдруг смолк, я наконец-то заглянул матери в лицо. За это мгновение она словно резко постарела, и в ее черных волосах белел, точно холодный свет луны, седой локон.

Мама перестала вжиматься в дверь. Трясущимися руками она защелкнула задвижку, осторожно выглянула в окно, и тут же от него отпрянула. Я знал, ощущал, Мила все еще там.

Со мной на руках мама вбежала в спальню, и посадила меня на кровать. Она зашторила все окна, подперла дверь стулом, зажгла прикроватную лампу и, обхватив себя руками. Вновь обошла всю комнату, тщательно проверяя каждый темный угол.

- Мама, - донесся тоненький, жалобный и печальный голосок за стеной, но вместе с тем безжизненный, холодный.

- Она не войдет, - засуетилась мама. – Если бы могла, давно вошла! Не войдет...

И она не ошиблась. Всю ночь Мила бродила вокруг дома, плакала, звала нас, стучала в окна, скребла стены, но не заходила. Сестра умоляла ее впустить, однако никто из нас с ней не заговорил, а как забрезжил рассвет, прокричал петух, и Мила наконец-то исчезла. С тех пор отца я больше не видел ни живым, ни мертвым, а тринадцатый день шестого месяца стал нашим личным кошмаром, что исчезал с пением петуха. Год за годом, Мила бродила возле дома, плакала, изводила меня и просила ее впустить. И куда бы я ни пошел, где бы ни спрятался, она всегда находила. Но все когда-нибудь заканчивается.

Этот ужас тоже нашел свой финал, в тринадцатый день шестого месяца, только через девять лет. Мама готовилась к этой злосчастной ночи: зашторила окна, заперла двери, начертила на них кресты. Положила на стол молитвенник, зажгла лампадку возле фотографий дочери и мужа, поправила иконы.

Я оставался в своей комнате и пытался читать книгу, а у самого сердце билось где-то в горле. Подаренная природой связь близнецов в эту ночь особенно плотно сдавливала грудь и черной колючей проволокой врезалась в легкие, мешая вдохнуть. Порой казалось, что меня касается сама смерть и топит в пучине страха, полностью лишая кислорода и надежды. И вот... нужное время настало. Куранты отсчитали ровно десять часов.

Мила пришла в тот же миг, как последний бой стих, но не подавала знаков. Только я точно знал, она где-то рядом. Дворовые собаки смолкли, кузнечики перестали стрекотать, а в комнате повисло напряжение. Я закрыл книгу и прислонился к стене, в ожидании тоненького голоска, что меня позовет. Однако он молчал.

Гнетущая тишина выматывала. Глаза уже слипались, когда за спиной послышалось царапанье ногтей по стене. Оно ускорялось, становилось яростнее, настойчивее, отвратительнее, будто не под чужие, а под мои сломанные ногти забивались острые щепки. Меня передернуло, а по спине побежали мурашки. Скатилась первая капля холодного пота.

Чудовище за стеной затихло. Где-то за окном хрустнула ветка и жалобно заскулила псина, а я сцепил ладони и зашептал молитву, что выучил по настоянию матери. Мила будто услышала ее и жалобно произнесла:

- Мама меня боится. Ты тоже боишься?

Как и при жизни, она немного растягивала слова, но тогда это казалось забавным, сейчас до невозможности жутким. Я молчал. Мы никогда ей не отвечали, ибо ходило поверье: заговоришь с мертвецом, и ты обречен.

Народ в деревне сократился и боялся ночи. Жители лишний раз не поднимали о ней молвы, особенно после неудачных попыток найти и уничтожить чудовищ. Много смельчаков тогда бесследно исчезло, а кто не канул в Лету, переехали в надежде избавиться от своего кошмара. До сих пор интересно, у них получилось?

- Бра-а-атик, - тоскливо прохныкал монстр. – Мне холодно.

То ли показалось, то ли так и было, но дерево за спиной стало холоднее айсберга.

- А ты такой теплый.

Это оказалось последней каплей. Я не выдержал и убежал в зал, где сидела мама. Она перестала следить за огоньком лампадки, и при виде меня в ее взгляде мелькнуло осознание. Мама потерла уставшие глаза, где уже долгие годы темнели круги.

- Пришла? Снова к тебе?

Я кивнул.

- Потерпи, скоро уйдет... - она беспокойно поерзала в кресле. Обняла себя руками и стала тихонько покачиваться.

- Мне холодно. Братик, - опять донеслось из-за стены.

Тонкие пальцы мамы побелели, когда она сильнее сжала свои плечи, и громко произнесла:

- А зимой переедем в город!..

- Мне одиноко...

- И больше никогда ее не увидим.

С голосом мамы смолкло и топтание за стеной. Повисла напряженная тишина, которую разорвал замораживающий душу смех. Стекла в окнах зазвенели, а в сознании проснулся животный ужас. Мама резко вскочила и меня обняла.

- Не увидите? Уедете? – смеялась Мила, а ее звонкий голос метался эхом вокруг дома. – Ни за что! Я всегда буду за вами следовать. Всегда!

Входная дверь покосилась от сильного удара, и слева от нее задрожала стена. В комнатах зазвенело битое стекло, сначала в моей спальне, потому у матери и скоро разлетелось вдребезги окно зала. К нашим ногам упал увесистый камень, царапая выкрашенные коричневой краской доски, за ним прилетел еще один, и мы спрятались под стол, пока проклятая тварь продолжала крушить дом и кричать:

- Вы меня не оставите! Не оставите! Вы все мои!

Новый удар выбил дверь, и та с грохотом упала. По стене прошелся протяжный скрип, металлический уличный подоконник жалобно заскрежетал. А потом... Потом все успокоилось. Дом перестал дрожать, легкий сквозняк шевелил ажурные занавески, что чудом уцелели, а из окна послышался детский плач.

- Мамочка, - донеслись жалобные всхлипы.

Рука матери на моем запястье дрогнула.

- Мамочка... Мне плохо. Мама...

- Боже, спаси нас, - прошептала она.

Плач прекратился. Резко, словно кто-то нажал на кнопку «стоп». Вязкая тишина разлилась по залу, и за спиной через стену раздался шепот:

- Не спасет.

Он походил на шелест увядающей листвы, коей чертил по земле ветер. И прозвучал так близко, словно между нами Милой не было никакой преграды.

- Что тебе нужно?! – не выдержала и выкрикнула мама и лишь потом поняла, какую совершила ошибку – ответила мертвецу.

Она спрятала губа за трясущейся ладонью, а на ее глаза небесного цвета навернулись слезы. Зато Мила повеселела:

- Поиграть, - сладко прозвенел ее голосок. – Я хочу обнять тебя и поиграть. Подойди ко мне, давай поиграем? Игры согревают.

Я чувствовал, что должен был остановить маму, но страх не позволил шевельнуться, а когда его путы спали, она уже стояла у выхода, откуда на нее смотрела Мила. За девять лет она нисколько не изменилась. Такая же маленькая, кучерявая, только глаза не голубые, а черные, где ценность жизни навсегда канула в бездну.

- Согрей меня, - шевельнулись алые губы, скривились и дрогнули то ли в плаче, то ли в сдерживаемом смехе.

Мила потянула к маме руки, но та лишь сильнее впилась в свои плечи и ответила:

- Не могу.

- Пусти домой.

- Не могу.

Сестра медленно склонила голову набок. Ее губы перестали дрожать. За все это время Мила ни разу не моргнула, а ее темный взор пронзал душу оскверненным копьем.

- Саша погуляет со мной?

- Н-нет.

Мила посмотрела на меня и будто стала ближе. Я сделал короткий вдох, в котором почувствовал едкий запах плесени, тлена и земли, а с ним все тот же тошнотворный дух селедки под шубой, кислого винегрета и терпкого спирта.

- А завтра погуляет?

- Нет. Не погуляет.

- А послезавтра?

- Нет.

- А после послезавтра?

- Нет! Он никогда с тобой не погуляет. Никогда! Оставь нас в покое.

Мила подняла руку и погладила воздух, словно между мной и ней была плотная прозрачная преграда. Сестра затянула мелодию - колыбельную, что мама пела нам в детстве каждую ночь.

- Оставь нас в покое... Прекрати... - передернула плечами мама, но мила продолжала гладить пустоту, очерчивать пальчиком мой контур и петь.

От ее голоса стыла в венах кровь, тело дрожало точно осиновый лист на ветру, а слюна во рту стала кислой и липкой.

- Ты... Ты мертва! - выкрикнула мама. – Оставь нас в покое! Ты мертва!

Мила замерла, так и не дорисовав на воздухе мой образ. Ее милое личико заострилось, и его исказила гримаса злости, а губы обнажили уродливый оскал. Только острые зубы разомкнулись, как изо рта вывалился длинный синюшный язык и облизнул пустоту, где недавно блуждал палец монстра в обличие ребенка. К моему горлу подступила тошнота. Я поспешил зажать рот, а мама в ужасе отпрянула и зашептала молитву.

- Я не исчезну, - утробным голосом произнесла Мила. – Приду завтра, послезавтра. Буду следовать за вами каждую ночь, а не раз в год.

- Ты не можешь... - выдохнула мама, а чудовище рассмеялось.

- Могу! Теперь я все могу и найду вас где угодно. Мы будем вместе. Мы будем с братиком игра-а-ать!

- Нет, - попятилась мама. – Нет.

Она остановилась, сделав один шаг. Испуганными и немного безумными глазами, где раскинулась бездна скорби, оглянулась на меня и прошептала «прости». Ее губы задрожали, но слезы ей все-таки удалось сдержать. Когда мама отворачивалась, у нее на лице появилась решительность.

- А можно...можно мне пойти вместо Саши? Поиграешь с мамой? - прозвучали роковые слова.

Я ринулся к ней, но она остановила меня взмахом руки, а сама улыбнулась монстру так, будто напротив стояла ее маленькая лапочка-дочка.

- С мамой? – перестало скалиться чудовище, и невинно приподняло брови. – Ты хочешь со мной поиграть?

- Да.

- А согреешь?

- Согрею.

Мамин голос дрогнул и надломился, а ее плечи беспомощно опустились. Мила мечтательно улыбнулась и, протянув ладонь, сладко ответила:

- Мамочка, я так скучала. Ты не представляешь, как я по тебе скучала.

- Да, детка, - сжала ее маленькую ручку мама. – Я не представляю...

Она ушла не оборачиваясь. Оставив меня - тринадцатилетнего пацана - одного посреди разрушенного дома, и с тех пор я больше не видел ни ее, ни Милу. Зато кошмары о них терзают по сей день.

∗ ∗ ∗

Саша выдохнул и вновь помял пальцами мешочек на шее.

- Золотой крестик мамы я нашел на пороге рано утром, а рядом с ним лежал этот оберег. Внутрь не заглядывал. Боюсь узнать что там, и ночами никогда не снимаю.

Костер громко щелкнул, словно поставил точку в повествовании, и мужчины замерли. Долго никто не решался нарушить тишину, всех сковал страх. Больно правдоподобно Саша рассказал байку, в нее хотелось верить.

- Вот это ты дал, - первым хохотнул Алексей и встал с бревна. – Навел жути. Лучше отолью, пока не поздно.

Он оглядел березовую рощу, что окружала дачный участок. Помялся, махнул рукой, и нетвердым шагом побрел в темноту, а Дима и Саша остались возле костра.

- Я почти поверил, - тихо признался Дима и громко отхлебнул пиво из банки.

- Лишь на мгновение? - подтрунил его Саша и неожиданно напрягся.

Из рощи возвращался Леша, а рядом с ним семенила хрупкая, бледная девочка в светлом платьице. Ее темные волосы стягивала толстая коса, лицо дитя опустило, а тонкие губы подрагивали.

- Вот, нашел... - почесал затылок Леша, глядя на испуганных друзей. – Плакала, звала маму. Как попала сюда, ума не приложу, замерзла вся. Хорошо, хоть...

Договорить он не успел, Саша сорвался с места и выдернул ладошку ребенка из его руки. Дыхание мужчины участилось, а лицо побелело. Дима за его спиной попятился.

- Идите в дом, - прошипел Саша, и до хруста сжал холодные пальцы ребенка. – До рассвета ни на шагу за порог.

Леша и рад бы поспорить, но слишком хорошо знал друга. Поверив его страху, он осторожно обошел Сашу и вбежал на крыльцо следом за Димой, а когда обернулся, увидел темные глаза девочки, где прятался голодный демон. Ее губы больше не дрожали, а изогнулись в хищной улыбке, обнажив острые, точно бритва зубы.

Саша боялся пошевелиться, пока его друзья убегали в маленький домик, и вздрогнул, когда дверь за ними захлопнулась. В ушах шумел пульс, спину обливал холодный пот. Колени немного тряслись, будто он вновь превратился в тринадцатилетнего пацана.

- Братик, это ты? – закрутила головой девочка.

Она не видела его, и постоянно оборачивалась на руку, которую держал мужчина.

- Братик, это же ты, - на секунду ее голос потерял звонкость и превратился в утробный женский. – Это ты, я чувствую.

Саша тяжело дышал, боролся с детскими страхами, что вместе с ним повзрослели, и не сразу выдавил из себя слова. Все смотрел на чудовище с ликом сестры, что погубило его семью. Погубило его детство, а теперь и взрослую жизнь.

Оно вернулось... Черт побери, оно вернулось... Оставалось надеяться, что друзья простятся за него с женой и дочерью, ведь Саша их так любит. Так любит и будет скучать. Очень сильно по ним скучать.

- Ты... Ты не можешь меня тронуть, - осипшим от страха голосом произнес он. - Ты обещала...

Девочка подняла взгляд. Она ничего не сказала, только улыбнулась, а голодная бездна в ее глазах шевельнулась вместе с язычками угасающего костра. Осознание к Саше пришло слишком поздно. Оно холодной дрожью пробежало от затылка к пояснице, и пробралось внутрь, оплетая тугими путами сердце, легкие... И душу.

Холодная женская ладонь ласково скользнула по спине и плечу Саши, и женский голос молвил:

- Она не может.

В нос забилась вонь тлена, а с ним запах селедки под шубой, кислого винегрета и терпкого спирта из детских воспоминаний. Колени мужчины подкосились, а разум заволок плотный туман страха, сквозь который вновь зазвучал давно забытый голос матери:

- Я скучала, сынок. Ты не представляешь, как скучала.

Источник: Pikabu
Автор: Roksi

Текущий рейтинг: 72/100 (На основе 46 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать