(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Снимок на память
Я помню день, когда всё это началось.
Можно ли, впрочем, называть это началом? Для нашего городка сие послужило первым звеном цепи невероятных событий, но для меня самой могло бы почти не оставить последствий, скользнув по моей судьбе шутливым зигзагом, кабы я не совершила колоссальную ошибку, невероятную глупость.
Или так кажется лишь задним числом?
Не знаю, так же как не знаю точно, правильно ли применяю местоимение «я», вспоминая об этом. Знаю лишь, что меня душит бессильная ярость, наплывы гнева вперемешку с подавленным плачем, когда я вспоминаю о том, каким курьёзом когда-то всё это было.
В тот день, когда по городу стали расползаться первые, пока со смехом пересказываемые друг другу слухи о странных явлениях — кто-то видел скользящую голову призрака посреди асфальта, у кого-то в тарелке с макаронами поселилась бесплотная пятерня, а в некоем пансионе готовящийся к заселению постоялец устроил скандал консьержке, заявив, что из потолка его номера торчат чьи-то дрыгающиеся ноги, — никто ещё не придавал этим слухам особенного значения.
Гарри Илвуд, мой муж, заметил снисходительно, что в каждом заштатном городке имеют место своего рода психозы, но, раз уж мы решили провести пятый год нашей супружеской жизни вдали от буйства цивилизации, разумным будет расслабиться и принять всё это как должное.
Как слепы, как наивны мы были.
С другой стороны, кто же мог знать? Быть может, в каком-то смысле Гарри был прав, сейчас он, наверное, счастлив, как счастлива я.
Эти два слова выжжены двумя белыми испепеляющими загогулинами на самом днище моих глазных яблок. Два чуждых текущему миру слова, вторгшихся в наш устоявшийся быт неожиданной ярмаркой, разгульным праздничным карнавалом.
Едва ли мне нужно пересказывать в деталях произошедшее?
Паранормальные явления, участившиеся понемногу и охватившие весь городок, быстро нашли разгадку. Беззвучные и бесплотные призраки, проходящие свободно сквозь стены и подсматривающие за нами, оказались голографическими тенями туристов из Будущего, невероятные технологии коего позволили потомкам неосязаемо присутствовать среди предков. Будущего не слишком далёкого, судя по тому, что их письменный английский язык почти не успел измениться.
«ВИДЕОРАМА ПООЛИ — ВЕЛИЧАЙШЕЕ ДОСТИЖЕНИЕ ВЕКА».
«КУРС ИСТОРИИ БЕЗ ВСЯКОЙ ЗУБРЁЖКИ ЗА ОДИН ФУНТ».
«ТАК ЖИЛА ВАША ПРАПРАБАБУШКА».
«ДВА ШАГА — И ВЫ В СТАРОМ СМЕШНОМ ДВАДЦАТОМ ВЕКЕ».
Тексты надписей на бесплотных призрачных транспарантах, чтение коих позволило нам понять истинную природу «призраков».
Они превратили упорядоченную, налаженную жизнь городка в хаос.
Трудно было сыскать уединение где бы то ни было хоть ненадолго, трудно было даже остаться наедине с собой, не рискуя попасть в поле зрения какого-нибудь чересчур любознательного туриста из Будущего. Мы с Гарри в личные моменты пытались использовать как укрытие темноту, но нас обоих терзал не высказанный друг другу страх: может ли мглу нашего века рассеять фонарик, включённый в будущем?
Смешно сейчас вспоминать об этом.
Подобно детям, прячущимся от суровых родителей то в шалаше, то в погребе, то на чердаках, мы искали спасения от жадных до зрелищ потомков, подумывая даже о том, чтобы уехать из этого города. По причине, так и оставшейся неизвестной, наплыву вуайеристов Грядущего подвергся лишь один городок на Земле, один-единственный населённый пункт. Возможно, другие компании по хронотуризму были тактичней, используя режим невидимости потомков для предков?
Отъезд наш, впрочем, в жизнь так и не воплотился.
Решение проблемы было столь же простым, сколь и гениальным. Я не буду его описывать здесь, интересующиеся вполне могут заглянуть в исторические хроники. Если, конечно, у набираемого мною здесь текста вообще когда-либо будут какие бы то ни было читатели.
Эффект был незамедлителен.
Хотя и пытаясь держаться бодрячком поначалу, туристы из Предстоящего были откровенно обескуражены произошедшим. Количество призрачных наблюдателей стало постепенно уменьшаться, финансовые дела компании «Видеорама Пооли» явно пошли на спад.
Победа, похоже, оставалась за нами, настоящее неминуемо должно было отвоевать священную неприкосновенность у будущего.
Узреть эту победу мне было, увы, не судьба.
Я помню день, когда всё это кончилось.
— Всё-таки интересно, почему они не боятся изменить историю, создать какой-нибудь темпоральный парадокс в духе фантастики? — Гарри сделал энергичный жест правой рукой, отчего капля апельсинового варенья со сжимаемого им тоста упала на стол. — Не значит ли это, что история предопределена, по большому счёту?
— В смысле? — устало уточнила я, повязывая Дэнни, нашему старшему сыну, платок на голову.
Стояла августовская жара, и мерами защиты от теплового удара озадачиться стоило. Особенно учитывая склонность детей часами носиться по свежему воздуху и вечную невнимательность нянь детского садика.
— Что, если прошлое и будущее неизменны, всегда оставаясь такими, какими являются? Что, если эти акулы бизнеса в будущем, — Гарри отхлебнул сока, — заранее знали из своих исторических книг о событиях нашего городка? Может, потому они так спокойно и направили сюда туристов, что знали: это лишь уложится в предначертанное?
— Но тогда они должны были заранее знать о том, чем вся эта история кончится, — нахмурилась я, затягивая узел. — Не дёргайся! Должны были знать, что их срок ограничен.
Сейчас, когда мне известно существенно больше, чем было известно тогда, на ум мне приходит иная гипотеза, куда как более страшная. Обдумывать её, тем не менее, у меня нет желания даже теперь.
— Может, они и знали. — Гарри со звуком стеклянного звона щёлкнул ногтями по донышку своего бокала. — Почему нет. Может, мы просто сыграли аккуратно каждый свою роль, будучи марионетками на ниточках Времени.
Он зевнул.
— Лиз, ты не принесёшь мне попозже бутылочку бренди из нашего погреба, с третьей полки внизу? Сегодня такой жаркий день.
Взгляды наши пересеклись, на дне его глаз мелькнула улыбка. Я, хотя день был и вправду жарким, ощутила едва ли не большую теплоту где-то глубоко внутри.
«Бутылочка бренди» была особым словосочетанием, кодовым сигналом, будящим полузабытые ассоциации, восходящие к моменту нашего знакомства в далёком прошлом, когда я была официанткой в задрипанном кабарэ, а он — заезжим артистом. Сигнал этот у нас часто предварял забавы, отдаться которым можно лишь после отправки детей по садам и яслям.
— Я посмотрю. — Невольно покраснев оттого, что разговор этот происходит при Дэнни, я поправила платок на его голове.
— Посмотри.
Рука его шлёпнула меня чуть ниже спины, отчего меня всю, несмотря на смущение, охватило огнём, ожгло целиком лёгким пламенем.
Слишком уж долго нам приходилось сдерживаться, утаивая вспышки чувств, не столько даже из-за детей, сколько из-за вездесущих призраков?
Нахмурившись, я строго погрозила мужу пальцем, тот деланно потупился.
«Строгая, скромная домохозяйка, удерживающая в себе бури страстей», — прозвучало иронично внутри.
Вернувшись к снаряжению Дэнни, я вновь окинула его взглядом, окинула с головы до ног. Желая удостовериться в очередной раз, что ничего не забыла.
«Скрытая шлюшка».
Бёдра мои от последней мысли дрогнули, а лицо залилось краской.
Мне и правда не терпелось приступить к очередному сеансу нашей с мужем тайной игры, игры, по ходу которой мне доводилось надевать то костюм официантки, то одеяние горничной или уборщицы. Прежде требовалось, однако, не только отправить в детский сад Дэнни, но и увериться, что вокруг нет ни одной из этих проклятых бесплотных теней, эмиссаров Грядущего.
Странно об этом вспоминать, но тогда мне казалась непереносимой мысль, что кто бы то ни было может узнать о наших с Гарри забавах, узнать о деталях их. Подумать только, какие смешные вещи меня заботили прежде.
Удостоверившись, что сын следует по ведущей к саду тропинке в правильном направлении, он проделывал этот путь уже сотни раз и ему оставалась до дверей садика лишь пара десятков футов, я вернулась домой и спустилась в погреб.
Дверь шкафчика приоткрылась со скрипом.
Кроме бутылочки бренди, кою мы с мужем несколько раз применяли не совсем питьевым способом, внутренность его заполняли предметы самых различных и отнюдь не только лишь гастрономических разновидностей.
Краем глаза я уловила движение.
Движение абсолютно беззвучное. Немногие визитёры в силах двигаться так.
— Что вам угодно? — Я резко развернулась, быстро захлопнув шкафчик и ощущая, как бешено колотится моё сердце.
Я знала, что они не слышат моих слов, так же, как я не слышу их речи, хотя и ухитряюсь разобрать по движениям губ многие их слова. Дар, часто проклинаемый мною нынче, приобретённый мной ещё в детстве благодаря глухонемой сестре.
Тут, однако, важнее всего — напустить на себя правильный вид, улыбнуться радушно, изобразив, что тебе нисколько не в тягость их общество. Тогда туристу из Будущего станет скучно и он со временем сам удалится.
— Простите, ради всего святого, — вскинул руки толстячок в зеленовато-переливающемся одеянии стальных тонов, чем-то напоминающем русский сарафан. — Мне не хотелось мешать вам.
Я не буду передавать его речь тут курсивом или при помощи каких-то особых средств оформления текста, хотя фактически она была беззвучной, наполовину читаемой по губам, наполовину угадываемой по уморительным жестам и выражению его глаз.
— Вы мне не помешали, — покривила душою я. — Просто час на дворе поздний, так что было весьма неожиданно увидеть вас снова.
Мне вспомнился этот толстячок, в прошлом он не раз попадался мне на глаза в компании фантомных гуляк, пару раз мне даже случалось перекинуться с ними несколькими словами, он вроде бы тоже владел редким искусством чтения по губам.
Понял ли он в этот раз, что я сказала?
— Мне лишь хотелось попрощаться с вами. — Толстяк вздохнул. — Вы, наверное, слышали, что визиты в ваш век сокращаются. Очень скоро у меня не будет возможности посетить вас.
У меня мелькнула было идея на миг поговорить с ним подольше, выведать больше сведений об их жизни и их эпохе, но я отогнала её. К чему нам с Гарри лишние сложности, прицел фото- и телекамер со всего мира, к коему может привести обладание таким знанием?
Как бы там ни было, этим должны заниматься соответствующие инстанции, политики и спецслужбы. Если же ни у кого в компетентных органах не появилось и мысли найти человека, хорошо умеющего читать по губам, это уже не моя проблема.
— Жаль, — лицемерно склонила голову я. — Но, знаете, эти телевизиты — не единственный способ наблюдать за прошлым. Есть ещё старые архивные фотоплёнки, киноленты, документация. Быть может, на одной из кинолент вы даже сможете увидеть меня.
Последнее я добавила не без ехидства, заметив очередной косой взгляд собеседника в сторону моих не прикрытых платьем коленей.
Вообще в его манере беседовать, нервно облизываясь, вытирая то и дело об одежду вспотевшие руки, было нечто скользковато-отталкивающее и в то же время забавное. Заставившее меня вспомнить, как однажды я поймала мужа за журналом «Плейбоя».
— Хорошо бы.
Он мечтательно прикрыл на пару мгновений глаза. И, когда я собиралась уже демонстративно заняться уборкой погреба, надеясь этим вызвать у гостя скуку и желание быстрее покинуть наш век, добавил:
— Собственно, я по этому поводу и пришёл. Мне бы хотелось почаще о вас вспоминать. Иметь что-то, что напоминало бы о вас каждый день.
— Платок на память? — Меня охватила ирония. — Вроде бы ваши визиты нематериальны, вы не можете ничего взять с собой.
— Не обязательно платок. — Он смотрел на меня так внимательно, словно просвечивая взглядом каждую чёрточку моего лица, каждую линию моего тела, что невольно мне вспомнилось вновь, чем мы с Гарри собирались заняться. — Например, снимок.
— Не обнажённой, надеюсь?
Сама не знаю, зачем я это спросила. Уже спустя миг я покрылась румянцем, но язык мой иногда срабатывает раньше мыслей. Беседа с пришельцем из Будущего, речь которого в нашем времени мало кто разберёт, создавала странное ощущение безнаказанности.
— Н-нет, — покраснел толстяк. И облизнул в очередной раз губы. — Целиком... то есть как есть. То есть... в одежде.
— Ну, не вижу причины тогда не пойти навстречу вашим тайным желаниям, — улыбнулась я. Мне стало приятно дразнить собеседника, я даже полуприсела на стул в углу погреба, вытянув под его взглядом ножки. — Фотоаппарат у вас при себе?
— Аппарат... да.
Он извлек из кармана какой-то пластмассовый прямоугольный предмет, где не было видно ни линз, ни выдвижных тубусов.
— Тикидайзер, — пояснил он, вытерев лоб. Возможно, сказанное им слово звучало чуть по-другому, чтение по губам не очень-то позволяет различить нюансы. — Это не совсем фотоаппарат, но... довольно близко. Фотоаппарат, это из примитивных технологий вашего века, он создаёт плоское статичное изображение, тут же скорее голографический принцип, хотя и это не совсем точно. Если углубиться...
— Не надо углубляться, — поспешно перебила я. У меня возникло подозрение, что лекция эта может затянуться до вечера, мне же вдруг вспомнилось, что наверху меня ожидает Гарри. — Просто сделайте снимок.
Толстяк со странной робостью взглянул на меня — сначала кинув взгляд поверх пластикового прямоугольника, а потом словно бы прямо сквозь него.
— То есть вы... разрешаете сделать это? Сдигитировать себя на память? Безо всяких условий?
— Разрешаю, — махнула я великодушно рукой в царственном жесте. На краю моего сознания зашевелились догадки о том, какого рода фантазии сможет распалять снимок, но я отогнала их. Не всё ли равно, в некоей степени даже лестно быть объектом пикантных грёз потенциального пра-пра-правнука? — Без всяких.
Его жирный палец коснулся верхней части устройства, там вспыхнула тусклая алая искорка, спустя несколько мгновений погасшая.
С нею погасла реальность.
— Где я?
Мысль эта оформилась в слова едва ли не раньше, чем я осознала, что могу думать. Секундой позже пришло ощущение тела, чувство окружающего мира.
— Здесь, — прозвучал негромко ответ.
Я стояла на некоей незримой поверхности, площадь которой не могла охватить взглядом, поверхность эта была чёрной и сливалась с не менее чёрным горизонтом. Вокруг, насколько мог оценить взор, не было вообще ничего светлого, кроме меня самой.
— Что значит «здесь»? — Меня пробрало ознобом, несмотря на ещё недавнюю августовскую жару. — Куда вы меня перенесли? И... я вас слышу?
— Здесь — то есть в памяти моего дигитайзера.
Выговоривший это толстяк словно выкристаллизовался из чёрного тумана в нескольких шагах от меня, неторопливо раскачиваясь в шезлонге. Толстяком, впрочем, он теперь уже не выглядел, сложение его неведомым образом стало куда гармоничнее.
— Помните, вы разрешили себя сдигитировать, сделать с себя полный снимок? — Я оцепенело кивнула. — В общем, вы и есть теперь этот снимок. Точная цифровая копия Элизабет Илвуд, девушки, жившей когда-то в далёком двадцатом веке.
— Как?
Я растерянно посмотрела на свои руки, вытянутые вперёд как будто в попытке дотянуться до подлеца, схватить его за шиворот и встряхнуть. Копия?
— Долго объяснять, да и едва ли это особо интересная тема. — Собеседник показал зубы. — Хотя мне казалось, что у вас уже должны были понимать... Вроде бы ещё Винер в начале вашего века рассуждал о том, что человек есть информация, записанная в веществе, что человека в принципе можно передать по телеграфу или записать на миллион граммпластинок.
Он зевнул.
— Или сформулируем проще — в наш век научились делать снимки людей, неотличимые от оригинала, снимки, точные настолько, что они могут жить и чувствовать себя живыми.
До меня начало доходить.
— Значит, я — снимок. Фальшивка.
Визави с самодовольным видом кивнул, только что не раскланявшись.
— Знали бы вы, как сложно в наш век убедить какую-то девушку дать себя сдигитировать без всяких условий. Закон запрещает творить инфослепки людей без согласия оных, а с соблюденьем законов сейчас куда строже, чем было в ваши наивные дни.
Я шагнула к нему, сжав кулаки. Подумать только, ещё минуту назад я восседала в погребе, предвкушая времяпровождение с Гарри, — или это была не я?
— Верните меня обратно!
Здоровяк — толстяком его было уже не назвать, но комплекция его оставалась довольно массивной, — лишь рассмеялся. И с удовольствием покачал головой:
— Не-а.
Пальцы мои попытались вцепиться в противника, но лишь прошли сквозь его плоть, он по-прежнему оставался неощутимой проекцией, голографической тенью. Он засмеялся громче.
— Я не мог бы этого сделать, даже если бы захотел, меж тем как у меня нет особо сильных причин желать этого.
Отсмеявшись, он объяснил:
— Видите ли, вы теперь как бы не менее призрачны, чем был я в вашем веке. Вы ощущаете себя материальной и плотной, но это только иллюзия, объективно вы лишь несколько миллиардов кубитов в памяти дигитайзера. Вы — меньше песчинки и находитесь внутри недавно увиденного вами прибора.
— А вы? — растерянно глянула я на него. Весь мой запал мгновенно как-то иссяк.
— Я-то? — переспросил здоровяк. И усмехнулся. — Я нахожусь снаружи. Но специальные шлюзы делают для меня возможным видеть и ощущать вас, а для вас — видеть и ощущать меня. Сейчас я для вас бесплотен, но это потому что я так настроил машину. Вообще тут, внутри дигитайзера, своеобразное царство иллюзий, послушных владельцу прибора. Вы ведь заметили, что я даже выгляжу тут по-другому?
Заметить-то я это заметила ещё пару минут назад, но лишь теперь до меня стал доходить тайный возможный смысл этого.
— Что... вы... — Я смолкла, сглотнув слюну. Попытавшись взглянуть в глаза собеседнику. — Что вы собираетесь со мной делать?
— Странный вопрос, миссис Илвуд, — улыбнулся он. — Вы сами — я веду речь о настоящей Элизабет Илвуд — позволили мне сделать с себя снимок на память. И, по-моему, вам нравилась мысль, что я буду использовать этот снимок для сексуальных фантазий?
Я вспомнила это.
Вспомнила самовлюблённые мысли той наивной ограниченной дуры, которой как будто была не дальше чем десятью минутами ранее.
Пальцы мои сами собою вновь сжались в кулаки.
— Вы не сможете сделать это со мной. — Голос мой прозвучал незнакомо для меня же самой, ногти мои впились в кожу ладоней почти до крови. — Вы не в силах меня заставить.
— Точно?
Здоровяк опять усмехнулся, непередаваемо мерзко, с утратой необходимости хоть как-либо притворяться последние крохи забавной неловкости как будто сползли с него, обнажая воняющее смрадом нутро.
— Проверим.
Он не добавил ни слова. Глядя на него с недоумением, секундой позже я поймала себя на том, что не в силах пошевелиться.
— Что вы...
Я осеклась.
Где-то в глубинах моего организма зарождалось странное чувство, пугающе неуместное здесь и сейчас. Мне непроизвольно вспомнился взгляд Гарри и его прощальный шлепок чуть ниже уровня моей талии.
«Прощальный?»
Бёдра мои вновь вздрогнули, попытались вздрогнуть, но были скованы оцепенением так же, как и почти всё моё тело.
«Вообще-то Лиз, подлинная Лиз, осталась там и вовсе не покинула мужа. Кто знает, быть может, сейчас они там...»
От мысли этой — или вовсе не от неё? — жар, нахлынувший на меня, сгустился, кажется, до концентрации кипятка. Я чуть не вскрикнула, хоть и сообразив мгновением позже, что двадцатый век уже далеко в прошлом, но мысль эта отнюдь не развеяла сладкие образы.
— Вы позволили мне сделать с себя полный снимок, — мерно проговорил донёсшийся до меня откуда-то издалека голос, — полноценную копию без каких-либо условий или ограничений. Я могу править вас как угодно, я могу контролировать вашу телесную целостность или генетический код, я могу причинить вам сколь угодно большие физические страдания и управлять вашим гормональным тонусом — или его имитацией. Через пару высокоуровневых утилит мне подвластны до некоторой степени даже ваш разум и память?
Я ощутила, как рука его ложится мне на бедро, проникая под платье. И закусила губу, дабы не застонать, не выдать звуком отчаянной тяги, чтобы пальцы его скользнули выше.
— Держу пари, вы чувствуете себя сейчас в моральном плане просто ужасно, миссис Илвуд, — изрёк напыщенно тот же ненавистный голос, в котором чувствовалось самодовольство. — Примерная женщина, порядочная супруга середины двадцатого века, просто умирающая от желания, истекающая вожделением от руки незнакомого мужчины у себя под юбкой?..
С каждым его словом жар охватывал меня всё крепче и крепче, меж бёдер моих словно рождалось зарево нового мира. Я уже не могла бороться с собой, но мне трудно было и связать для мольбы слова хоть в одну фразу.
— По-по-по-по-пожалуйста...
В глазах моих стояли слёзы.
— «Пожалуйста» — что, миссис Илвуд? — осведомился бесстрастно собеседник. — Прошу вас уточнить, что именно вы имеете в виду.
Пальцы его передвинулись выше, погладив меня прямо через ленточку трусиков, погладив по самой деликатной из частей плоти.
Открыв рот, я выдохнула, почти выкрикнула вслух своё пожеланье-мольбу, которое не стану здесь приводить. После чего — беззвучно заплакала.
Всё не так плохо, как могло бы быть.
Мучитель мой — имени его я не знаю, называть же его Хозяином или Господином нет никакого желания, — мог бы быть палачом или кровавым садистом, мог подвергнуть меня физическим пыткам, вытягивая наружу кишки или сдирая ногти. Хотя, быть может, он и так проделывает это со мною, но впоследствии каждый раз аккуратно стирает память?
Всё не так хорошо, как могло бы быть.
Нравственный садизм иногда ненамного легче садизма физического. Не стану говорить пафосно «намного страшнее», поскольку не уверена точно, так ли это. Позволить себе картинные мысли в духе «лучше бы меня расчленили» могут лишь те, за чьими мыслями не следят ежесуточно, грозя воплотить красочный оборот в реальность.
Пресытившись играми на моей эндокринной системе, изведав всё возможное удовольствие от того, что «приличная женщина» ведёт себя как последняя шлюха и понимает это, он перешёл к играм куда более тонким и более чем жестоким.
С той же памятью, скажем?
Вот уже на протяжении пары недель — доверять ли в счёте дней воспоминаниям? — я просыпаюсь как ни в чём не бывало у себя дома в двадцатом веке.
В первую пару часов я не чувствую ничего необычного, хотя может иной раз вспомниться странный кошмарный сон. Затем, когда Гарри выходит завтракать и я начинаю повязывать платок своему сыну, воспоминания об увиденном сне становятся чётче, становятся рельефней. Но я всё ещё не уверена, сон это или явь, в настоящем я или в будущем.
После полудня он начинает играть со мною, причём не возвращая мне память полностью и не развеивая иллюзию двадцатого века вокруг, так что я по-прежнему пребываю в сомнениях. Как-то раз он заставил меня испытать сумасшедшую вспышку похоти во время визита почтальона, когда я принимала письма, что привело ко вполне ожидаемому результату. Ему нравится заставлять меня вести себя так, как никогда не повела бы себя настоящая Элизабет Илвуд?
Порою его вмешательство не особо пересекает границы морали. Лишь заставляя меня, к примеру, сделать с собственным мужем нечто куда более фривольно-скользкое, чем я когда-либо в прошлом себе позволяла прежде.
Порою его вмешательство почти уничтожает меня. Я не хочу вспоминать об этом, благо воспоминания эти пока на уровне снов. Мне смутно припоминается нечто на инцестуальную тему, а ещё нечто связанное с многократной изменой мужу на публичном пиршестве, а ещё — ах, нет!
Шантаж.
Он не просто управляет моими гормонами, играя на струнках похоти внутри меня, он в любой момент может смять окружающий меня мир в гармошку. Я не знаю точно, насколько реальны люди вокруг меня, когда-то я попыталась робко заикнуться насчёт упомянутого им запрета на создание копий без согласия оригинала, но он в ответ ухмыльнулся так, что я пожалела о затронутом мною вопросе.
Угрожая страданиями близких, он в силах понудить меня выполнить даже то, к чему не удалось бы склонить похотью или пытками.
Но хуже всего не это.
Хуже всего — то, что происходит в итоге с моей личностью, моим разумом и моими чувствами. Я теперь не знаю сама, кто я есть и в какой реальности пребываю.
Память.
Как можно ей доверять, если помнишь, как несколько раз подряд её переписывали просто для развлечения? Сейчас тебе вспомнилось, как твой мучитель погружал тебя пару раз в школьные дни, воссоздавая старательно мир твоей юности по следам твоих воспоминаний, так, что ты просыпалась и шла как ни в чём не бывало в школу, причём на всём протяжении этих опытов память о настоящем так и не возвращалась к тебе. Ты совершенно не понимала, что происходит, что за загадочный дух или демон играет с твоими чувствами, разговаривает с тобой, управляя миром вокруг и побуждая тебя к откровенно бесстыжей непристойщине.
Вот только откуда ты знаешь точно, воспоминание это или пришедший из подсознания сон? Могут ли тебе ещё сниться сны?
Можно ли верить первым твоим воспоминаниям, точке отсчёта, с которой всё началось? Любила ли ты развлекаться с Гарри при помощи бутылки бренди?
Щёки обжигает краской.
Ты вспоминаешь, как в последние сутки свободы обратилась к себе в мыслях с ехидной иронией — «Строгая, скромная домохозяйка, удерживающая в себе бури страстей. Скрытая шлюшка» — и в стиле фраз этих тебе мерещится голос твоего деспота.
Я сейчас сижу за пишущей машинкой «Ремингтон», набивая этот текст буква за буквой, что удаётся с довольно странным, прямо-таки машинным темпом и чёткостью. Может быть, потому что я и есть машина в действительности?
Пару минут назад в комнату заглянул Гарри, недоумевая, почему обед всё ещё не готов. Большая стрелка на циферблате показывает два часа дня.
Воспоминания мои, как и бывает обычно к этому часу, стали местами чётче, но всё ещё кажутся сном. Не выдумала ли я их по ходу набора текста?
В этот раз я не чувствую пробуждающихся в себе вспышек похоти, равно как и не слышу изнутри странного голоса, что призывал бы меня к чему-то нелепому, угрожая крушением мира. Как знать, быть может, мой тиран-мучитель решил устроить мне передышку?
Или это утончённая пытка?
Я стараюсь не думать о третьем варианте, том варианте, что я просто сошла с ума, придумав шизофренический бред о сексуальном рабстве у озабоченного маньяка из будущего, приняв сновидения за действительность.
По силам ли мне было придумать подобное?
— Я сделаю себе несколько бутеров с помидорами, побрызгаю семечковым маслом, — уже жуя что-то, произносит через дверь Гарри. — Ты, если хочешь, позаботься сама о себе, когда устанешь печатать.
«Семечковым».
Так Гарри всегда называл нерафинированную разновидность растительного масла, ту, что обладает острым запахом подсолнуха. На глаза мои невольно навернулись слёзы.
До чего обидно сознавать, что всё вокруг — небыль.
Встаю из-за стола, отстранив было руки от пишущей машинки, собираясь и вправду пойти на кухню и сделать себе несколько бутербродов в ожидании очередной пытки, но тут же безвольно падаю назад в кресло. В воображении встаёт занозой образ ножа, разрезающего помидоры.
«Это, пожалуй, выход».
Встаю.
Снова сажусь обратно.
«Бессмысленно».
Если я нереальна, попытка убить себя лишь заставит тирана вновь воскресить меня и наказать за свершённое. Ирония в том, что суицид путь к спасению лишь в случае, если я и так спасена?
«Вот горько выйдет, если окажется вдруг, что эти мысли лишь бред и что нужен мне лишь укол успокаивающего, — тенью проносится в голове. — Дурёха, покончившая с собой из-за параноидально-сексуальных фантазий».
Встаю. Нависаю на пару минут над пишущей машинкой.
«Но если ты не сделаешь этого, то так и пребудешь вовеки в узах неведенья. Кто знает, сколь долго ещё этот палач собирается мучить тебя?»
Пальцы мои скачут бойко по клавишам, спина изгибается над столом. Мелькает безумная мысль, что я как будто приросла к проклятой машинке, не в силах остановить набор этого странного текста. Если стена вдруг разверзнется и оттуда вылезет монстр, начав жевать мою ногу, я напишу и об этом?
«Спасение от неизвестности — одно».
Сажусь опять в кресло и несколько минут разглядываю стенку перед собой. Пальцы, хотя и не набирая текста в течение этих минут, продолжают подрагивать.
«Ты знаешь».
Я знаю.
В очередной раз выпрямляюсь. Зябко передёргиваю плечами и, почти вслепую вытянув пальцы к клавишам для набора последних нескольких слов, поворачиваюсь к кухне.
Мне хотелось приготовить бутерброды.
Текущий рейтинг: 83/100 (На основе 97 мнений)
