(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Особое шогготское (Нил Гейман)
Прибывающего на ночном поезде из Лондона в Глазго пассажира будят около пяти утра. Безжалостно вырванный из сна, я, сойдя с поезда, отправился в ближайший отель. Я намеревался подойти к стойке портье, получить номер и еще поспать, пока никто не проснулся и не начал шуметь, а потом планировал остаться еще на несколько дней на конвенте научной фантастики, который проходил в этом отеле. Официально я освещал его для одной крупной газеты.
По пути через холл к стойке я миновал бар, совершенно пустой, если не считать погруженного в свои мысли озадаченного бармена и английского фэна по имени Джон Джарролд. Как почетному гостю конвента ему предоставили открытый счет в баре, который он и использовал, пока остальные спали.
Я остановился поговорить с Джоном и в результате до стойки так и не добрался. Следующие сорок восемь часов мы провели за болтовней, рассказыванием анекдотов и историй, а под утро следующего дня, когда бар снова начал пустеть, взялись с жаром громить все, что могли вспомнить из «Парней и красоток».
В какой то момент в этом баре у меня состоялся разговор с ныне покойным Ричардом Эвансом, английским составителем сборников научной фантастики, и шесть лет спустя из этого разговора начало вырастать «Задверье».
Я уже не помню, ни почему мы с Джоном заговорили о Ктулху голосами Питера Кука и Дадли Мура, ни почему я вдруг решил прочесть Джону лекцию по стилистике Г. Ф. Лавкрафта. Полагаю, это было как то связано с недосыпанием.
Сейчас Джон Джарролд респектабельный составитель и оплот британского книгоиздания. Кое-какие куски из середины этого рассказа зародились в том баре, пока мы с Джоном изображали Пита и Дада в роли монстров Г. Ф. Лавкрафта. А улестил меня превратить их в нечто связное составитель Майк Эшли.
Бенжамин Ласситер пришел к неизбежному выводу, что женщина, написавшая «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью», книгу, которую он носил за спиной в рюкзаке, ни на одной пешей экскурсии не была и английского побережья, вероятно, не узнает, даже протанцуй оно по ее спальне во главе военного оркестра, громко и радостно распевая «Я английское побережье…» под аккомпанемент казу.
Он следовал ее советам вот уже пять дней, а в награду за труды получил только волдыри на ногах и боль в пояснице. «На всех английских морских курортах имеется десяток пансионов, которые будут только счастливы сдать вам комнату в „несезон“», — звучал один подобный наказ. Перечеркнув его, Бен написал рядом на полях: «На всех английских морских курортах имеется кучка пансионов, чьи владельцы в последний день сентября уехали в Испанию или в Прованс, намертво заколотив за собой двери».
Постепенно к этому прибавилось еще несколько замечаний. Как то: «Ни при каких обстоятельствах не повторяйте моей ошибки, не заказывайте ни в одном придорожном кафе яичницу!» и «Что это за блюдо такое „рыба с картофельными очистками“?» и «С точностью до наоборот». Последнее появилось возле абзаца, в котором утверждалось, что обитатели живописных поселков на английском побережье больше всего на свете обрадуются молодому американскому туристу, отправившемуся на пешую экскурсию.
Пять адских дней Бен шел от деревни к деревне, пил сладкий чай и растворимый кофе в столовых и кафе и взирал на каменистые просторы и свинцового цвета море, дрожал в двух толстых свитерах и так и не находил обещанных красот.
Сидя на автобусной остановке, где однажды вечером развернул свой спальный мешок, он начал переводить ключевые описательные термины: «прелестный», решил он, означает «ни то ни се», «живописный» — «неприглядный, но с хорошим видом, если дождь когда-нибудь перестанет», а «очаровательный» скорее всего — «мы там никогда не были и не знаем никого, кто там бы бывал». Еще он пришел к печальному выводу: чем экзотичнее название деревушки, тем она скучнее.
Вот так на пятый день Бен Ласситер забрел в деревушку Инсмут где-то к северу от Бутла, которая в его путеводителе не обозначалась ни как «прелестная», ни как «живописная», ни как «очаровательная». В нем не были описаны ни ржавеющий причал, ни горы гниющих на галечном пляже плетеных корзин для ловли омаров.
На приморской набережной имелись три стоящих бок о бок пансиона: «Вид на море», «Mon Repose» и «Шуб Ниггурат», в окне гостиной каждого неоновая вывеска «СДАЮТСЯ КОМНАТЫ» была выключена, а на входной двери висела табличка «ЗАКРЫТО ДО НАЧАЛА СЕЗОНА».
Ни одного открытого кафе на приморской набережной не нашлось. Была только одинокая закусочная (обещавшая всю ту же «рыбу с очистками»), а на ней табличка «ЗАКРЫТО».
Бен ждал у двери, когда она откроется, а серый день тем временем поблек и сменился сумерками. Наконец по пологой улице спустилась худенькая женщина с чуть лягушачьим лицом и отперла дверь. Бен спросил, когда закусочная заработает, на что она посмотрела на него недоуменно и сказала:
— Сегодня понедельник, голубчик. По понедельникам мы не работаем.
Потом она вошла в закусочную и заперла за собой дверь, оставив голодного и промерзшего Бена на пороге.
Бен вырос в засушливом городке на севере Техаса: единственная вода там плескалась в бассейнах на заднем дворе, а единственным средством передвижения и путешествий был пикап с кондиционером. Поэтому идея идти пешком вдоль моря по стране, где говорят на какой-то разновидности английского, показалась ему привлекательной. Родной город Бена был вдвойне сухим: он гордился тем, что запретил алкоголь за тридцать лет до того, как к сухому закону примазалась остальная Америка, и так его и не отменил. Соответственно, о пабах Бен знал лишь, что это греховные места, совсем как бары, только со смешными названиями. Однако автор «Путеводителя пеших экскурсий по английскому побережью» утверждала, что в паб полезно зайти в поисках местного колорита и нужной информации, а также что там всегда следует «поставить на всех» и что в некоторых можно поесть.
Инсмутский паб назывался «Книга мертвых имен», а вывеска над дверью уведомила Бена, что владелец зовется А. Альхазред и имеет лицензию на торговлю спиртными напитками. Бен спросил себя, уж не подают ли здесь блюда индийской кухни, которую он попробовал по прибытии в Бутл и которая ему даже понравилась. Но вскоре застыл перед табличками, одна из которых отсылала его в «Салон», а другая в «Публичный бар», и спросил себя, не окажутся ли английские публичные бары, как и их публичные школы, закрытыми и частными. Наконец, потому что название напомнило ему встречающиеся в вестернах заведения, он направился в «Салон».
В оказавшемся баром-рестораном «Салоне» было почти пусто. Тут пахло разлитым еще в прошлом году пивом и позавчерашним дымом. На стойку опиралась полная крашеная блондинка. В уголке сидели два джентльмена в длинных серых дождевиках и шарфах. Джентльмены играли в домино и прихлебывали из ребристых стеклянных кружек темно-коричневый, подернутый пеной и похожий на пиво напиток.
Бен подошел к стойке.
— У вас можно поесть?
Задумчиво почесав нос, барменша неохотно призналась, что, наверное, может приготовить ему пахарский.
Бен понятия не имел, что бы это значило, и в сотый раз пожалел, что в «Путеводителе пеших экскурсий по английскому побережью» нет англо американского разговорника.
— Это едят? — спросил он. Она кивнула.
— Ладно. Сделайте мне один.
— Пить что-нибудь будете?
— «Коку», пожалуйста.
— У нас «коки» нет.
— Тогда «пепси».
— И «пепси» нет.
— А что же у вас есть? «Спрайт»? «Севен-ап»? «Херши»?
Взгляд барменши стал еще более пустым.
— Кажется, у нас есть в подсобке пара бутылок вишнада.
— Сойдет.
— Пять фунтов двадцать пенсов. Пахарский я вам принесу, когда будет готов.
Сидя за небольшим, слегка липким деревянным столиком и прихлебывая что-то газированное, которое и на вид, и на вкус было ярко, химически красным, Бен решил, что «пахарский» это скорее всего какой-то стейк. Он и сам понимал, что к этой догадке его подтолкнула попытка принять желаемое за действительное: перед голодным взором представал сельский, возможно даже буколический пахарь, ведущий своих жирных быков по свежевспаханному полю на закате. Да и вообще Бен уже был готов с полным хладнокровием и лишь небольшой помощью ближних умять целого быка.
— Ну вот и готово. Ваш пахарский, — сказала барменша, ставя перед ним тарелку.
«Пахарский», оказавшийся прямоугольным бруском острого сыра, листом салата, помидором-маломерком с отпечатком чьего-то большого пальца, горкой чего-то мокрого и бурого, по вкусу напоминавшего кислый джем, и маленькой черствой булочкой, стал для Бена горьким разочарованием и навел на мысль, что англичане относятся к еде как к своего рода наказанию. Жуя сыр и салатный лист, он проклинал всех и каждого пахаря в Англии за то, что им вздумалось обедать такими помоями.
Сидевшие в уголке джентльмены в серых дождевиках закончили партию и, прихватив с собой кружки, подсели к Бену.
— Что пьете? — с любопытством спросил один.
— Это называется вишнад, — объяснил он. — По вкусу, происходит с химзавода.
— Забавно, что вы так говорите, — сказал тот, что был пониже ростом, и повторил: — Забавно, что вы так говорите. У меня был друг, который работал на химзаводе, и он никогда, никогда не пил вишнад.
Он театрально умолк, потом отхлебнул своего бурого напитка. Бен подождал, когда он продолжит, но тот как будто сказал все, что хотел. Разговор замер.
Не желая показаться невежливым, Бен в свою очередь спросил:
— А что вы, парни, пьете?
Второй незнакомец, тот, что был ростом повыше и выглядел похоронно мрачным, повеселел:
— Ба, да вы чрезвычайно добры. Мне, пожалуйста, пинту «Особого шогготского».
— И мне того же, — сказал его друг. — Я не прочь прикончить шоггота. Ха, готов поклясться! Из этого получился бы отличный рекламный слоган. «Я не прочь прикончить шоггота!» Надо бы им написать и его предложить. Уверен, они очень порадуются, что я его предложу.
Бен отправился к барменше, намереваясь попросить две пинты «Особого шогготского» и стакан воды, вот только она уже налила три пинты темного пива. «Что ж, — подумал он, — была не была, хуже вишнада уже ничего быть не может». Он отпил. Такой вкус, как у этой жидкости, рекламодатели, наверное, окрестили бы «полнотелым», но, если бы на них нажали, вероятно, сами бы признались, что означенное тело принадлежало козлу.
Заплатив барменше, он пролавировал меж столов к своим новым знакомым.
— Итак. Каким ветром вас занесло в Инсмут? — спросил тот, что был повыше. — Полагаю, вы из наших американских кузенов? Приехали посмотреть самые знаменитые английские городки.
— В Америке тоже есть один, названный в честь этого, знаете ли, — сказал «поменьший».
— В Штатах есть Инсмут? — переспросил Бен.
— Еще бы! — отозвался тот, что поменьше. — Он то и дело о нем писал. Тот, чье имя мы не произносим.
— Прошу прощения? — не понял Бен. «Поменьший» оглянулся через плечо, а потом — очень громко — прошипел:
— Г. Ф. Лавкрафт!
— Я же говорил тебе не упоминать его имя, — сказал его товарищ и отпил темного пива. — Г. Ф. Лавкрафт. Г. Ф. чертов Лавкрафт! Г. клятый Ф. клятый Лав клятый крафт. — Он остановился перевести дух, потом продолжил: — Да что он-то знал? А? Скажите на милость, что он, черт побери, вообще знал!
Бен осторожно пригубил пива. Имя казалось смутно знакомым; он как будто видел его, когда копался в груде старомодных виниловых пластинок у отца в гараже.
— Разве это не рок-группа?
— Я не про какую-то там рок-группу говорил. Я про писателя говорил.
Бен пожал плечами.
— Никогда о таком не слышал, — признался он. — Правду сказать, я читаю только вестерны. И технические пособия.
«Поменьший» толкнул товарища локтем в бок.
— Ну вот, Уилф. Слышал? Он про него никогда не слышал.
— Ну. Вреда тут никакого. Я то ведь читал когда-то Зей на Грея, — сказал высокий.
— М-да. Вот тут гордиться нечем. Этот тип… как, ты сказал тебя, зовут?
— Бен. Бен Ласситер. А вы…
Тот, что поменьше, улыбнулся. Бену подумалось, что он ужасно похож на лягушку.
— Я Сет. А моего друга звать Уилф.
— Очень приятно. — Бен пожал протянутую руку.
— Правду сказать, — продолжал «поменьший», — я с тобой согласен.
— Согласны? — озадаченно переспросил Бен.
Человечек кивнул.
— Ну да. Г. Ф. Лавкрафт. Не понимаю, из-за чего такой сыр-бор. Он и писать то, мать его, не умел. — С шумом втянув в себя темное пиво, он длинным и подвижным языком облизнул с губ пену. — Взять хотя бы слова, которые он употребляет. «Таимничий». Ты знаешь, что значит «таимничий»?
Бен покачал головой. Похоже, он рассуждает за пивом о литературе с двумя незнакомцами в английском пабе. На мгновение он даже спросил себя, не стал ли вдруг мир с ног на голову, когда он на минутку отвернулся. Чем меньше пива оставалось в кружке, тем менее гадким оно казалось, к тому же понемногу смывало надоедливое послевкусие вишнада.
— «Таимничий» означает странный. Своеобычный. Сверхъестественный, черт бы его побрал. Вот что это значит. Я проверял. В словаре. А «второчетвертный»?
Бен снова покачал головой.
— «Второчетвертный» означает, что луна была почти полной. А как насчет выраженьица, которым он нас всегда называет, а? Ну… что-то там. Начинается на «а». На языке вертится…
— Астильбии? — предложил Уилф.
— Не-а. Такая штука. Ну сам знаешь… Амфибии. Вот оно. Означает «похожие на лягушек».
— Подожди-ка, — прервал его Уилф. — Я думал, это ну… вроде… разновидность верблюда.
Сет решительно затряс головой.
— Определенно лягушки. Никаких верблюдов. Лягушки.
Уилф шумно хлебнул своего шогготского. Бен осторожно и без удовольствия попивал свое.
— Ну и? — спросил он.
— У них два горба, — вмешался тот, что был повыше, Уилф.
— У лягушек? — спросил Бен.
— Да нет. У амфибий. Тогда как у среднего дромадера только один. Это для долгой дороги через пустыню. Вот что они едят.
— Лягушки? — спросил Бен.
— Верблюжьи горбы. — Уилф пригвоздил Бена взглядом одного выпученного глаза. — Ты меня слушай, дружок-корешок. После того, как проведешь в какой нибудь девственной, богом забытой пустыне три-четыре недели, тарелка жареного верблюжьего горба покажется тебе ух какой привлекательной.
Сет поглядел на него пренебрежительно.
— Ты сам никогда верблюжьего горба не пробовал.
— Но мог бы, — возразил Уилф.
— Да, но не пробовал. И в пустыне ты никогда не бывал.
— Ну, скажем, просто предположим, если бы я отправился в паломничество к гробнице Нъярлатхотепа…
— Черного царя древних, который придет в ночи с востока, но никто его не узнает? Ты о нем говоришь?
— О ком же еще?
— Просто проверяю.
— Глупый вопрос, на мой взгляд.
— Ты мог бы говорить о ком-то другом, о каком-нибудь тезке, например.
— Это что, самое распространенное имечко, да? Нъярлатхотеп. Что, скажешь, таких может быть двое, а? «Здравствуйте, меня зовут Нъярлатхотеп. Какое совпадение, что я вас тут встретил! Как забавно, что нас двое!» Нет, что-то я сомневаюсь. Ну вот, бреду я по девственной пустыне и думаю про себя, что прикончил бы верблюжий горб…
— Но ты же не брел, правда? Ты никогда дальше Инсмутской гавани не бывал.
— Ну… да…
— Вот видишь. — Сет победно поглядел на Бена, потом подался вперед и прошептал ему на ухо: — Боюсь, с ним такое бывает, когда он выпьет лишку.
— Я все слышал, — сказал Уилф.
— Хорошо, — отозвался Сет. — Так вот. Г. Ф. Лавкрафт. Пишет какую нибудь чертову фразочку. Гм… «Второчетвертная луна низко висела над таимничными и амфибными обитателями сквамозного Данвича». Что это значит, а? Я тебя спрашиваю, что это значит?!! Я скажу, что он, мать его за ногу, хочет сказать. Всего лишь, черт бы его побрал, что луна была почти полная и что все, кто живил в Данвиче, были треклятыми особенными лягушками.
— А как насчет того другого? — спросил Уилф.
— Чего?
— «Сквамозный». Это, по твоему, что?
Сет пожал плечами.
— Понятия не имею, — признался он. — Но он часто это словечко вворачивает.
Снова возникла пауза.
— Я студент, — сказал Бен. — Учусь на металлурга. — Каким-то образом ему удалось допить до конца свою первую пинту «Особого шогготского», которая, как он к немалому, но приятному удивлению обнаружил, была его первым знакомством с алкоголем. — А чем вы, парни, занимаетесь?
— Мы, — серьезно сказал Уилф, — приспешники.
— Великого Ктулху, — с гордостью добавил Сет.
— Да? — сказал Бен. — И что же это подразумевает?
— Моя очередь, — сказал Уилф. — Минутку. — Сходив к барменше, Уилф вернулся еще с тремя пинтами. — Ну, — сказал он, — подразумевает это, формально говоря, в данный момент не так многое. Строго говоря, приспешничанье утомительной службой в горячую пору не назовешь. А все, конечно, потому, что он спит. Ну не совсем спит. Или, если хочешь поточнее, мертв.
— «В своей обители в Затонувшем Р’лайэ мертвый Ктулху видит сны», — вмешался Сет. — Или, как сказал поэт: «Не мертво то, что вечно дремлет…»
— «Но за Странные Вечности Эоны…» — тянул свое нараспев Уилф.
— … а под «странными» он подразумевает «особые», черт бы их побрал…
— Вот именно. Мы тут говорим совсем не о нормальных Зонах.
— «Но за Странные Эоны даже Смерть может умереть».
Бен был несколько удивлен, поймав себя на том, что пьет вторую полнотелую пинту «Особого шогготского». На второй пинте вкус вонючего козла почему-то показался менее отвратительным. Еще он с радостью заметил, что ему уже не хочется есть, что истертые ноги перестали болеть и что его собеседники очаровательные умные люди. Правда, он все путается, кто из них Сет, а кто Уилф. Ему не хватало опыта в потреблении алкоголя, чтобы понять, что это один из симптомов второй пинты «Особого шогготского».
— Поэтому с’час, — сказал Сет или, возможно, Уилф, — дела у нас идут ни шатко ни валко. В основном ожидаем.
— И молимся, — сказал Уилф, если это был не Сет.
— И молимся. Но довольно скоро все изменится.
— Да? — переспросил Бен. — И как же?
— Понимаешь, — доверительно сообщил тот, что повыше, — в любой день Великий Ктулху (в настоящий момент временно покойный), то есть наш босс, проснется в своем морском, так сказать, жилище.
— А тогда, — сказал тот, что был поменьше ростом, — он потянется, зевнет, оденется…
— Вероятно, сходит в туалет, я бы ничуть не удивился.
— Может, газеты почитает.
— … и покончив со всем этим, выйдет из океанских глубин и поглотит весь мир без остатка.
Бен счел это невероятно смешным.
— Как «пахарский», — сказал он.
— Вот именно! В точку! Отлично сказано, молодой американский джентльмен! Великий Ктулху сожрет мир, как пахарский, и на тарелке оставит только плевок брэнстонских пикулей.
— Вот эту бурую кучку? — спросил Бен.
Новые знакомые заверили его, что именно ее, и он сходил к стойке еще за тремя кружками «Особого шогготского».
Из последовавшего затем разговора он мало что помнил. Например, что допил свою пинту, и новые знакомые пригласили его на экскурсию по городку, где показывали различные достопримечательности. «Вот тут мы берем в прокат видеокассеты, а то большое здание — Безымянный Храм Запретных Богов, по воскресеньям у нас там благотворительные ярмарки в крипте…»
А Бен разъяснил им свою теорию относительно путеводителя и сказал (весьма эмоционально), что Инсмут одновременно и «живописный», и «прелестный». Еще он им поведал, что они лучшие друзья, какие у него когда либо были, и что Инсмут «очаровательный».
Луна была почти полная, и в ее бледном свете оба его новых друга на удивление походили на гигантских лягушек. Или, возможно, на верблюдов.
Троица прошла до конца ржавого причала, и Сет и/или Уилф показали ему видимые в лунном свете под водой руины Затонувшего Р’лайэ. Тут Бена охватило то, что он настойчиво объяснял внезапным и непредвиденным приступом морской болезни, и его отчаянно и нескончаемо вырвало через металлические перила в черное море…
После этого все стало немного странно — или особо.
Бен Ласситер проснулся на холодном склоне холма с тупым уханьем боли в голове и гадким привкусом во рту. Он лежал головой на рюкзаке. По обе стороны от него простирались каменистые солончаки и никаких признаков дороги, никаких признаков городка или деревушки, будь то живописной, прелестной, очаровательной или даже колоритной.
Спотыкаясь, он почти час хромал до ближайшего шоссе, по которому побрел, пока не вышел к бензоколонке.
Там ему сказали, что в этих краях никакой деревушки под названием Инсмут нет. И про паб под названием «Некрономикон» тоже никто не слышал. Бен поведал про двух мужчин по имени Уилф и Сет и про их друга, которого зовут Странный Иэн, который крепко спит, — если, конечно, не мертв, — где-то на морском дне. А в ответ ему объяснили, что не слишком жалуют американских хиппи, которые бродят по берегу и принимают наркотики, и что он, вероятно, почувствует себя лучше после чашки крепкого чая и сандвича с тунцом и маринованными огурцами, но если он твердо вознамерился бродить по берегу и принимать наркотики, молодой Эрни, который работает в вечернюю смену, с радостью продаст ему мешочек доморощенного канабиса, пусть только приходит за ним после ленча.
Достав свой «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью», Бен попытался найти в нем Инсмут, чтобы доказать, что ему все не приснилось, но не смог отыскать страницу, на которой был описан город, — если она вообще там была. Впрочем, одна страница в путеводителе была выдрана, да так, что порвалась еще одна с другого конца книги.
Поморгав, Бен вызвал по телефону такси, которое доставило его на вокзал в Бутле, где он сел в поезд, который привез его в Манчестер, где он сел на самолет, который доставил его в Чикаго, где он сел в другой самолет и полетел в Даллас, где сел на еще один самолет, отправлявшийся на север, а там взял напрокат машину и поехал домой.
Мысль о том, что до моря больше шестисот миль, показалась ему весьма утешительной, но в последующие годы он все же перебрался в Небраску, чтобы еще больше увеличить это расстояние: было кое-что, что он увидел, или думал, что увидел, под старым причалом той ночью, чего ему так и не удалось изгнать из памяти. Да и серые дождевики скрывали тела, не предназначенные для человеческих глаз. Сквамозные. Ему не было нужды проверять это слово в словаре. Он и так знал. Тела были чешуйчатые.
Через несколько недель после возвращения домой Бен послал «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью» со своими пометками в издательство для передачи автору, приложив к нему пространное письмо с рядом полезных советов к последующим переизданиям. Еще он просил автора прислать ему копию той страницы, которая была вырвана из его экземпляра, — просто для собственного успокоения. Но втайне испытывал облегчение, когда дни превращались в месяцы, месяцы в годы, а затем в десятилетия, а она все не отвечала.
Нил Гейман.
См. также[править]
Текущий рейтинг: 82/100 (На основе 39 мнений)
