(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Люди и Животное (Алекс Реут)
Оно выло, словно собака со свёрнутой челюстью.
Я запер дверь и медленно, спиной, спустился по лестнице, не опуская костыль. Остановился, перевёл дух, зашвырнул костыль в кусты и пошёл по дорожке, не оглядываясь. Дорожка была песчаная и глушила шаги, хотя я бы предпочёл грохотать на весь сад.
Рёва больше не слышно, но он словно отпечатался в этой неестественной тишине. Хоть бы ворона закаркала.
Джаркин ждал меня возле калитки. Прилизанные волосы, дорогой чёрный костюм — ни дать, ни взять, директор похоронного бюро на торжественном погребении.
— Ничего уже не сделать,— сказал я,— Сидит крепко, уходить не намерено. Вам лучше просто продать дом.
Его глаза сразу съёжились.
— Вы говорили, что можете...
— Я говорил: "сделаю всё, что в моих силах". Вот мои слова.
Под ноги полетела бумага. Уголком попала в лужу, прилипла и затрепетала.
— И что же вам удалось?
— Выяснить, что оно одно и не особенно голодное. Появляется откуда хочет и когда хочет. Вытащить наружу не получается.
— А вы старались?
— Всё моё умение...
— Но вы всё ещё живы. Следовательно, вы плохо старались.
— Борьба с такими тварями смертью не измеряется. Госпожа Хазор не успела сделать ничего — и всё равно мёртвая. А само Животное и вовсе бессмертно.
— Вы называете эту тварь животным?
— Доказательств, что она была сотворена, нет. В ней очень много от хаоса.
— А меня это не волнует! Я заплатил, чтобы вы выгнали эту тварь...
— ... или дали совет, как её выгнать. Правильно?
— И какой же совет вы мне подкинете?
— Продать дом.
— Ха! Вместе с Ней?
— Именно так. Очень и очень многие днём и ночью мечтают владеть домом, где мелькнула хотя бы Её тень. Такие за ценой не постоят.
— И где мне их найти? В приюте для умалишенных?
— Сэйри — один из самых известных. Есть и другие. Все они практикуют и очень, очень неплохо заплатят.
Он заговорил очень медленно, как бы мечтая пригвоздить меня каждым словом. Безуспешно, разумеется.
— Господин Закерси, я очень ценю ваше внимание и заботу о деньгах, которые я, может быть, выручу. Но позвольте напомнить вам о другой сумме, куда более реальной. Её можно подержать в руках, на неё можно поесть или даже напиться! О той, что я вам заплатил.
— Я не эксперт в торговле недвижимостью, но её для покупки вашего дома недостаточно. Тем более, что мне он не нужен.
— Вам и эти деньги, похоже, не нужны. И я прошу — нет, я требую вернуть их обратно.
— Нет.
— Что значит "нет"?
— Это мой вам ответ. Целую неделю я пытался выжить её из вашего дома. Закупал сырьё, платил знающим людям. От ваших монет осталось не так много.
— Словом, всё ушло на сердоликовые браслетики и рогатины из боярышника.
— Нет, этого не было. Природа Животному не страшна, оно старше и страшнее природы.
— Что ещё скажете?
— Пусть живёт.
Он хотел меня ударить — неужели надеялся, что из меня деньги, как из игрового автомата, посыпятся?
В любом случае, ничего у него не вышло.
Домой я вернулся заполночь. Зашёл сказать спасибо О. — старикан совсем плох. Правая рука парализована, а советы никому в этой глуши не нужны. Советы застревают в глотке и разрослись уже до пневмонии.
Комната встретила меня холодным камином и двумя нераспакованными чемоданами. Надо было уезжать, но сперва я сбросил одежду и впервые за месяц добрался до ванной. Оказывается, там зелёная плитка.
Лёжа в кровати, размышлял, что сделать перед отъездом. Можно отправиться в Лесорн и передать привет Сэйри, а заодно намекнуть ему на домик, где не так давно поселилось весьма и весьма интересное домашнее животное. Можно сесть за стол и набросать для Джарсина списочек потенциальных покупателей, а потом отправить по почте — "оплата получателем". Или вспомнить ещё про какие-нибудь чужие проблемы, на которые можно растратить последний свободный вечер.
А интересно, кому всё достанется? Будь клиент вроде прошлого — кончилось бы морем керосина, пожаром и адскими воплями, а тварь сбежала бы в кусты и ещё лет десять, постепенно ослабевая, бродила бы на свободе. Вариант не из лучших. А значит, купит либо Сэйри, либо некая чёрная лошадка, которая мечтает сразу выскочить на горку и оказаться наверху, скаля молочные зубы. Очень скоро сломает она свою буйную шею, и покатиться вниз, а дом всё равно достанется Сэйри. Уверен, он сумеет им распорядиться.
А может, купить мне? Смотрю на свои голые пальцы, и прикидываю плюсы и минусы. В плюсах — Джаркин на меня отныне не дуется, а Сэйри регулярно приглашает на чай. А в минусах — полный дилетантизм и старость наподобие той, что у О., когда ты можешь только сидеть и смотреть, как пылятся твои реторты. Я ведь не практик, я просто малость разбираюсь и зарабатываю на жизнь разгребанием примитивщины, какой брезгуют все обычные практики. Эдакий мост между теми, кто понимает и кому просто смешно.
Животное, кстати, — самое крупное, с чем я имел дело. Единственный мой экспонат, который заинтересовал самого Сэйри. Впервые он позвонил мне сам, и голос (помню, помню!!) был взволнованный.
— Алло, Калеб,— начал он (вытягиваясь в кресле и открывая сундучок с сигаретами),— Слышал, у тебя новый экземпляр.
— Конечно,— я говорил почти спокойно,— разумеется, есть. Дать ему трубку?
А началось всё вполне обычно, без подмётных визитов и приглашений на явочные квартиры. Джаркин нашёл меня через знакомых знакомых и явился один. Зашёл и сел, положив шляпу на соседний стул.
— Вижу, у вас, как любит говорить мой сын, "дело отчаянной важности"?
— Да, совершенно верно.
Глаза его уже округлились. Удивила не проницательность — а то, что у меня есть дети. Ему, впрочем, не стоило волноваться. Сын у меня побочный и едва ли подозревает о моём существовании.
Джаркин заговорил. Я слушал, не перебивая.
Из рассказа заподозрить было нечего. Все они одинаковые — сначала робкая полумистическая басня с одним совпадением, а затем, когда убедится, что я не врач и не вурдалак, следует, собственно, дело: нечто абсурдное до правдивости, вроде рыбака, который рано поутру гонялся за непокорной щукой по обеденному столу, или целой процессии карликовых человечков, переходивших дорогу неподалёку от Ставенчера.
И это всегда бывает правдой.
— Как вы думаете, оно пришло за чем-нибудь конкретным?— осведомился я, когда описания учинённого Животным дебоша подошло к концу,— Что-нибудь разбито или может быть пропало? Что-нибудь ценное, древнее, непонятное?
Джаркин перевёл дыхание и сказал очень спокойно.
— Оно загрызло мою тётю Хазор.
У меня чуть мозги не снесло. Это было всё равно, что шевельнуть лопатой землю и увидеть золотую россыпь. Вспороть расшатавшимися от голода зубами брюхо крошечной рыбки и сплюнуть на ладонь гранёный алмазик. В очередной ненавистный день связать бечёвкой книги и потащиться раскисшей грунтовкой в грязную деревенскую школу, чтобы встретить там самую замечательную девчонку на свете, на которую ты просто не обращал внимания.
Интересная история болезни бы получилась. Имя: Калеб Закерси, охотник на демонов. Болезнь: свихнулся на профессиональной почве.
Причина: Хазор, родную тётку Джаркина Ладаша, загрызло Животное доисторических времён.
Там-бу-бу-бу, братья и сёстры!
О том, чтобы обратиться в полицию, не было и речи. Первобытная ящерица-убийца, которая зародилась почти одновременно с жизнью на Земле явно не входила в сферу из компетенции. Тётку кремировали и списали на скоропостижный приступ, писак из местного листка приняли в кабинете и напоили чаем, а потом вышли на меня. Ответственные люди.
Дальше была работа. Не их и не моя вина, что ничего не вышло. Животное — это не просто достойный противник, это просто возмущённый хозяин, который гонит прочь охотника-таракана. Я даже проникся к нему уважением.
Когда постучали, я сидел на кровати и ленился заснуть. Всё оттягивал и оттягивал, выдумывал дела, которые всё равно не сделаю.
— Прошу простить непарадный вид,— сказал я Джаркину,— я просто не на работе.
Едва ли он оценил моё остроумие.
А спустя пару секунд, получив по голове превосходной тростью с железным набалдашником, я и сам лишился способности его оценивать.
Очнулся оттого, что прекратилась тряска. Меня вытащили из экипажа, кое-как поставили на ноги и потащили по дорожке. Шея онемела и не работала, глаза тупо пересчитывали травинки.
Приподняли, мелькнула лицо Джаркина, а потом я уже лежу на спине. Голова горит, словно в левое ухо сунули раскалённый костыль.
Хлопнула дверь, зашуршал засов. Я лежал и видел забранное двойной рамой окно с битыми стеклами. На осколках липкая паутина, а дальше была ветка клена... где я его видел?
Всё, вспомнил. Вот дом, где веселится животное, вокруг сад и угрюмая чёрная сараюшка в глубине. Стоит, нахохлившись, и щурится битыми окнами. А внутри я.
Поднялся и сел только с пятой попытки — сложно держать равновесие с разбитой головой и связанными руками. В рот словно налили жидкую медь, и до тошноты хочется закурить.
Сидел, рассматривая осколки солнца на полу. И думал-думал-думал.
Конечно, никто никому ничего продавать не будет. Эти люди и ко мне-то обратились только потому, что я гарантировал неразглашение и анонимность — а сперва прождали целый месяц, пока оно исчезнет само (зря). Продажа дома — это целое загадочное событие, какое непременно обрастает догадками. Запереть куда проще. Сначала дом, а потом и рты всем, кто про него знает.
Я конечно, с самого начала был под ударом. Слишком посторонний, слишком независимый. Когда меня загрызут, можно просто закрыть дверь и сделать вид, что ничего не было. Эти ребята ни за что не поверят, что они для меня — только любопытный экспонат, эдакий "случай из практики".
Руки связаны, а я им больше не нужен. Это плохо. Если у вас дома поселилось Животное, избавиться от трупа — дело минуты. Интересно, почему не прикончили сразу?
Боятся. Ответ так очевиден в своей простоте, что хочется вознаградить себя сигаретой и ласково погладить по волосам. Из дома лезет Животное, то к то знает, что может вылезти из меня.
Конечно, это глупость, но сейчас мне кажется, что я ближе по крови к Животному, чем к бывшим заказчикам. Потому что я понимаю Его, а они меня — нет.
Интересно, уважает ли оно меня? Если и "да", то скорее как человек, слегка уважающий муравья, который тащит мимо его ног дохлую жужелицу втрое больше себя. Насмешливое такое уваженьице. Хотя с чего я взял, что у него бывают чувства? Может, оно из тех времён, когда чувств ещё не было.
Ну чего они тянут? Пошли бы в дом, позвонили... Стоп, вот и ответ — как позвонишь из такого дома.
("Дать ему трубку?")
Придётся звонить от соседей... нет, напрямую, со станции, чтобы не вызывать подозрений. Дом же не Джаркина, дом всё его семьи. Предупредить надо, чтобы не пытались... А потом может быть и назад, чтобы всё-таки подстрелить для верности.
И что это значит?
А значит это, что у меня есть ещё пятнадцать минут, чтобы что-то предпринять.
В голове по-прежнему гуляли колокольчики, губы посасывали несуществующую сигарету, а память уже шарила по закромам, выискивая решение. Я ведь был здесь пару раз (всё, вспомнил), проверял, замерял и знаю этот домик в десять раз лучше хозяина.
Например, здесь, в щели между стеной и первой половицей, застрял восхитительный осколок стекла, огромный, им сверкающий, словно горный хрусталь. Не знаю, когда разбили окно, но его не тронула ни одна уборка — специально для того, чтобы я смог разрезать верёвку.
Это неправда, что человека можно победить. Просто когда человек оглушён и перепуган, у него каша в голове. Он двух слов связать не может, не то, что догадаться, как выбраться.
Но есть и ещё одно заблуждение: будто все люди устроены одинаково. Это, друзья, неправда в наичистейшем виде.
Встать во весь рост с первой попытки не вышло — ничего. Привалился к стене и трижды вдохнул, глядя в окно. Клён дрожал, словно плёнка в испорченном кинопроекторе, левый глаз дёргался.
Чтобы не стоять на свету, отполз в угол и уже там обдумал положение. Спасаться можно через окно (много шума и много проблем, а в моём состоянии можно порезать не только одежду), через хлипкую запертую дверь (шум на весь сад), а ещё можно выломать половицу...
Старая выгребная яма — сырая, словно рот мертвеца. Выбирался, как пьяный крот, тюкаясь по стенке и пару раз опускаясь "вздремнуть". Потом, уже в саду, даже не отряхиваясь, привалился к давнишнему клёну и втянул воздух. Всё кружилось, в горле ворочалась тошнота, но всё равно было славно. И я знал, как праздновать эту свободу.
Негнущиеся пальцы с нечеловеческим усилием разодрали ширинку, и по сырым чёрным корни ударило жёлтой струёй. В животе словно гири катались, голову кружило и заносило на поворотах, но всё равно было славно. Знаете ли вы, лязгающие зубами возле камина и проклинающие осенние заморозки, какое это иной раз счастье — оказаться снаружи.
А у меня ещё десять минут...
Через сад шёл не глядя, потому что знал — выйду в любом случае. На брови запеклась кровь, не помню, от чего. Сад был чёрным на золоте, и небо, словно фон для его знамени. Кажется, я помнил, что вокруг ограда, но мне было плевать.
Голоса я услышал после — сперва лязгнула калитка и зачафкали шаги. Сначала полетел в листву, и только там понял: пришли.
Это было как кадр из детективного кино: трое в пальто и шляпах, торопливо переговариваясь, шагают к сараю. Пока увидят, пока поймут, я успею...
Но не успел. Меня заметил Джаркин. У этого парня прямо нюх на свои деньги. Они их, конечно, нашли и забрали, захватив заодно и мои собственные — не пропадать же добру...
Я вскочил и побежал. Краем уха услышал их топот, попытался определить, где ворота, но тут возле уха тренькнула пуля, и почему-то страшно захотелось лечь-лечь-лечь и успокоиться. Когда сотрясение, всегда так.
Я выбежал к пруду и, не сбавляя темпа, повернул к нарядному газончику. Очередная пуля фыркнула в воде и пошла кругами. Вспомнился костыль, который я зашвырнул в кусты. Против револьвера, конечно, ничто, но уверенности придаст.
По ноге чиркнула раскалённая оса, я сжал зубы, — и тут же налетел на кучу тлеющей листвы. Нога увязла, руки попытались схватиться за воздух, и я полетел, полетел, полетел, в вязкость и сырость, шорох и рассыпной мрак. Два золотых листочка осины прилипли к глазам, словно монетки.
Шаги всё ближе, к лицу ползёт вонючий дым.
Осень теперь далеко, ей меня не достать. Я лежу один в безукоризненно-белой палате, вдоль стены ещё пять коек с синими покрывалами. На покрывалах ни морщинки, а под высоким потолком мигает алый глаз пожарной сирены. Хорошо!
Нога, куда попала пуля, перебинтована, равно как и второе ранение — уже не помню, куда. Я лежу возле огромного, почти во всю стену окна. За окном — огромный осенний парк с чугунными урнами, пустыми мокрыми лавочками и бесчисленными кучами листвы. Осень осталась там, за пуленепробиваемым стеклом. Она мне больше не опасна.
Тишина абсолютная. Знаю, в коридоре ждёт аккуратная накрахмаленная медсестра, готовая прийти по первому звонку.
Рай? Рай!
Но... нет, тишины всё-таки нет. Далеко-далеко, на первом этаже, кто-то одышливый учится ходить на ортопедических костылях. Шмяк-шмяк-шмяк-шмяк. Словно по листьям. Всё ближе и ближе...
Буквально за уши вытаскиваю себя к реальности.
Они рядом — слышно, как шамкают подошвы по листве. Теперь, когда цель неподвижна и достать меня легче лёгкого, они не стреляют, хотят наверняка.
Я лежу и думаю о пулях. Интересно, что больше вредит престижу хозяина — поспешная продажа дома или стрельба в саду? Хотя когда человеку прищемило престиж, он не думает о таких мелочах.
Джаркин уже рядом, я слышу его дыхание и сжимаю листья в кулаке.
Остановился. Целится. Дышит тяжело, рука дрожит. Поодаль топочут компаньоны.
В голове, полная ясность, словно только что выспался. Голова хрустальная, а мышцы словно солдаты, готовы выполнить любой приказ.
Не поднимаюсь и не подпрыгиваю — взлетаю и в развороте обрушиваюсь на Джаркина. Он рвётся, дёргается, револьвер стреляет в воздух и летит прочь. Мы снова падаем в листву, но теперь охочусь я, и у него нет ни малейшей надежды.
(этой штуке меня научило Животное — и я чудом уцелел, когда увидел это в первый раз. Секрет в том, что ты впиваешься противнику в горло, когда он ещё только думает обороняться)
Когда я поднимаю голову, двое оставшихся стоят неподвижно. Один сунул руку за пояс, но достать не решается.
Рывок и прочь. Куда угодно. Наружу.
До выхода уже не доберусь, это очевидно. Поэтому ноги бегут, а голова ищет выход.
Два выстрела — почти одновременно. Соседняя осина — чёрная полоса — вздрагивает и брызжет в лицо чёрными опилками. Глаз шарит убежище и видит только стёкла небольшой веранды.
На обоснование времени нет. Оттолкнувшись, лечу прямо в стеклянную плёнку, похожу на гладь воды,— и когда они уже сыпется алмазным дождём, правое плечо прошивает пулей.
Я лежу на полу и вижу лепной потолок. Роскошные, витые ромашки. Интересно, который я по счёту человек, который это заметил. Редко встретишь среди Джаркинов знатоков архитектурного декора.
Я поднимаюсь и чувствую, что победил. Мой главный союзник — здесь. Там, за стеклом, две чёрные тени, у них револьверы и много друзей. Но это уже не важно.
И в последний момент перед тем, как всё решится, я делаю то, что давно стоило сделать. Пронимаю уцелевшую руку (в плече стреляет) и глажу его чешуйчатую шеи.
Животное косит золотым глазом и улыбается левым клыком. Оно всё понимает, потому что любовь была ещё тогда, в его времена.
И готовится прыгнуть на тех, кто остался снаружи.
Текущий рейтинг: 74/100 (На основе 48 мнений)
