(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Картонный человек
— Ты неправильно смотришь.
— Но мои глаза закрыты.
— Ты неправильно смотришь.
— А куда надо смотреть? Сюда?
— Ты неправильно смотришь.
Игнатий тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
— Что? Боишься уснуть за рулем? — Светлана Озёрская старалась охватить взглядом весь окрашенный рассветными огнями горизонт и невольно следила за коллегой.
— Нет. Просто лезет в голову один случай из практики.
— Поделишься?
— Да ну, там сумбур какой-то. Я тогда был молодым и глупым…
— Как сейчас?
— Светлана!
— Игнатий?
— Ничего не имею против своего имени. Просто история долгая, а мы уже приехали.
Машина затормозила у перекрытой воротами арки.
— А у тебя сон в каком глазу? — спросила Озёрская, высунувшись в окно и помахав в закрепленную на стене камеру. Створки стали медленно разъезжаться.
— Ни в одном.
— Вот и я о том же. Заезжай. У меня как раз ремонт закончился, перекрытия все обновили. В гостиной можно хоть песни петь, не опасаясь за крепкий сон семейства.
— Вы неправильно смотрите.
Аспирант Аннушкин неловким движением поставил диктофон на паузу и с опаской посмотрел на декана. Профессор Кибиц не спешил бросать явно тонущему практиканту спасательный круг в виде наводящих вопросов.
— Лазарь Базираэлевич, тут… — заминка, которая обычно влечет за собой пересдачу, на этот раз был встречена на удивление терпеливо.
— Не торопитесь, Игнатий. Случай особый. Подбирайте каждое слово. От этого зависит сейчас Ваша дальнейшая судьба.
Выходит, это был не совсем очередной отчёт по практике. Или бред пациента заинтересовал профессора гораздо больше, чем возможность в очередной раз устроить своему подопечному муштру.
— Я думаю, здесь мы видим…
— Слышим.
— Слышим классический случай отказа от общения через навязчивое повторение. То есть персеверацию.
— Классический?
— По форме, — мгновенно нашёлся Игнатий. — Но не по структуре. Обычно отказ от общения обусловлен расстройством мотивации. Пациенту просто неинтересно с нами и с окружающим миром. Однако этот пациент демонстрирует заинтересованность и общительность. Персеверация наблюдается только при попытке расспросить о страхах пациента.
— О страхах или о фобиях?
— О страхах. Фобии относятся к конкретному объекту. А здесь мы видим смутную тревогу, боязнь увидеть или узнать что-то лишнее.
— Это у Вас, Игнатий, боязнь узнать что-то лишнее! Надо верить пациентам. Именно они пишут нашу науку, а не врачи. Кто Вам сказал, что конкретного объекта нет? Ваш повседневный опыт? Вот ему бы я не доверял ни в коем случае. В психической реальности пациента объект просто прекрасно виден. Можно сказать, невооруженным глазом. Надо только правильно смотреть. Пациент ведь Вам это талдычит на протяжении всего разговора! Ну-ка, включите запись снова.
Никогда еще профессор Кибиц не вступал в дискуссию с практикантами. Выходит, в этом клиническом случае не было правильного или неправильного варианта ответа. А было испытание на профессиональное мышление и определенную смелость. Да бог с ним, с мышлением. Только проверка храбрости: сможешь ли ты погрузиться в мир безумца, не испугавшись встретить там слишком реальные улики против рациональной картины мира?
«Конечно, смогу!» — вдохновленный переломной ситуацией в своём обучении, Игнатий без колебаний отмотал кассету к началу и включил запись.
— Здравствуйте.
— Здравствуй, доктор.
— Как Вас зовут?
— Ты же знаешь.
— Это для записи. Если не возражаете, конечно.
— Вольнов Евгений Палыч. Только давай без отчества, доктор.
— Хорошо. Итак, Евгений. Вы знаете, почему Вы здесь?
— За звонки.
— А подробнее?
— Куда подробнее? Я звонил людям, чтобы предупредить их об опасности.
— По их словам, Вы не предупреждали, а обзывались и грозили приехать и вступить в половые сношения с их родственниками.
— Ну... они не верили моим предупреждениям!
— Прошу Вас, не плачьте. Мы сами можем их предупредить. Нам надо только знать — о чем?
— О картонном человеке.
— О фигурке человека, сделанной из картона?
— Нет, доктор. Никто его не сделал. Он сам по себе был и есть.
— Чем же он страшен?
— Он хочет, чтобы его увидели. И не хочет, чтобы его увидели. Он бегает где-то на самом краю сознания, как белая точка, как бумажный журавлик. Ему нравится, когда его замечают. И не нравится, когда его замечают.
— Остановите, — профессор Кибиц чертил уже на десятом листочке из блокнота очередную кляксу. — Вас ничего не настораживает?
— Настораживает, — подумав, признался Аннушкин. — Меня вообще многое здесь настораживает. Видно, что пациенту трудно общаться с людьми, но он преодолевает себя. Вся эта телефонная ругань — не более, чем жест бессилия, признание собственной беспомощности перед людским скепсисом. Он любит людей. И ненавидит их. Эту двойственность он вкладывает в образ картонного человека.
— Хм. Признаться, я уж думал, что после многих лет обучения Вы всё-таки стали настоящим специалистом.
— А я не стал?
— Специалистом? Конечно нет. Вы не стали деревянным любителем исхоженных троп. И это радует. Любой дипломированный психиатр на Вашем месте попросту поленился изучить эмоциональную сторону мотивов пациента. Чтобы признать за душевнобольным право любить и жертвовать собой… Для этого надо обладать особой смелостью.
— То есть я не провалил практику? Даже несмотря на гибель пациента?
— Да черт с ней, с практикой. Пора бы Вам уже отбросить эти школярские замашки. Это ведь Ваше боевое крещение. Так насладитесь красотой чужого безумия, не думая ни о зачетах, ни о кандидатской! И поделитесь со мной своими мыслями. А то надоели все эти шаблонные цитаты из медицинских справочников.
Никогда еще профессор Кибиц не был так откровенен со своими учениками. Более того, он сам и требовал от них «шаблонных цитат». Правда, те же практиканты и не хотели особо вылезать за поставленные границы. И только Игнатий часто предпочитал сугубо медицинской литературе самую «обычную» философию. Кант, Гегель, Ясперс, Фуко — лучшие умы из самых разных эпох порой понимали красоту человеческого безумия гораздо глубже, чем ведущие клиницисты.
— Хорошо. Делюсь мыслями дальше, — переведя дух, продолжил аспирант. — Для шизофрении характерно несоответствие содержание бреда и эмоционального фона. Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена «генеральной линии» практически невозможна.
— На самом деле возможна, — перебил профессор. — На поздних этапах психика бредящего больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Но, как я понимаю, это не про наш случай?
— Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него даже хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.
— И сколько звонков он успел сделать за один вечер?
— Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел на телефоне. И если бы случайно не дозвонился в местное РОВД, его бы так и не нашли.
— Поражает, не правда ли? Такое усердие.
— Нет, профессор. Это как раз типично. Я хочу всё же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Он боится собственного творения, и этот страх побуждает к «адекватным» действиям. Как правило, такие пациенты будут рассказывать о своих «преследователях» с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности.
— Да, этот факт Вы верно подметили. Бессвязная ругань появляется на гораздо более поздних этапах деградации…
— … а здесь брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно реагирует на равнодушие собеседников.
— Вот! Я не ошибался в Вас, Игнатий. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Значит, дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета. Где она?
— Её трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.
— Пациент смог овладеть объектом бреда?
— Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.
— Тогда где же тут смена сюжета?
— Пациент из наблюдателя стал созерцателем.
Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков. Вся мимика «старшего по званию» выражала явное неодобрение. Слишком явное, чтобы не быть постановочным отражением самоиронии.
— Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.
— Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.
— Евгений, а Вы видели картонного человека?
— Думаю, что сегодня я попробую его видеть.
— Откуда же Вы знаете, что он есть?
— Я его заметил!
— Где?
— О, доктор! Ты не поймёшь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любил любоваться темнотой перед сном. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая.
— А как Вы достигаете края?
— Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону.
— То есть Вы просто закрываете глаза и смотрите?
— Да. А потом начинаю замечать.
— И что же Вы заметили?
— Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный.
— Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек?
— Доктор, ты тупой. Я же сказал, что он там всегда был. И есть.
— И сейчас есть? То есть я могу увидеть?
— Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я.
— Хм… а заметить?
— Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро. В следующую ночь он был ближе. Потом ещё ближе.
— Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза, и?
— Ты неправильно смотришь.
— Но мои глаза закрыты.
— Ты неправильно смотришь.
— А куда надо смотреть? Сюда?
— Ты неправильно смотришь.
— И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза.
— И где же тут персеверации? Где отказ от общения? — профессор испытующе смотрел на Аннушкина. — Он же пытался научить Вас правильно смотреть.
— Не думаю. Похоже, что он просто боялся, что я на самом деле смогу заметить этого картонного человека. И что я не пойму разницы между «заметить» и «увидеть».
— А Вы эту разницу поняли?
— Думаю, что да. Это как раз два бредовых сюжета. Первый сюжет: пациент наблюдает за темнотой и любуется сменой образов. В этом мельтешении он замечает особенную галлюцинацию, которая становится основой бреда. Её может заметить каждый.
— И поэтому надо всех обзвонить и предупредить? Несостыковка, Аннушкин.
— В этом состоит второй сюжет бреда. Когда картонного человека можно не только заметить, но и увидеть. Вот запись второй беседы.
— Вы также отпилили себе ногу.
— Это был не я. Это сделал картонный человек. Потому что ему не понравилось, что я его увидел.
— Но Вы говорили, что картонный человек хочет, чтобы его увидели.
— Говорил. Я ошибался. Он хочет, чтобы его заметили. Но не хочет, чтобы его увидели.
— А в чём разница?
— Заметить можно случайно. Но когда ты смотришь и ждешь, а потом не отводишь взгляда, то ты видишь.
— Поэтому, если я закрываю глаза и жду, ничего не происходит?
— Ты неправильно смотришь.
— Ну и так далее, — Игнатий поставил диктофон на паузу. — После этой беседы я понял, что значит «неправильно». Заметить можно только случайно, спонтанно. И этим пациент занимался всю первую часть своего бреда. Во второй части он стал созерцателем. И почти сразу поплатился за это ногой.
— А чем он ногу-то отрезал?
— Не знаю. Обыск проводила милиция, а они особо не отчитываются. Но разрез был очень аккуратным, ровным. И таким… решительным.
— Профессиональным?
— Да.
— А пациент?..
— Без образования.
— Привыкайте-привыкайте. Наши подопечные и не такое вытворяют. Когда дело касается воплощения в жизнь бредовых идей, нет никого смелее и способнее. Так чего добивался пациент повторением этой фразы?
— Старался спасти меня. Боялся, что я могу не просто заметить, но и увидеть.
— Заметьте, что Вы помогли пациенту убрать раздвоенность. В первой беседе он не мог разделить два действия и метался между «хочет, не хочет».
— Да. Я уцепился за эту разницу. Предположил, что надо помочь пациенту «заметить» как можно больше внутренних образов.
— Зачем?
— Потому что пациент боялся «увидеть». Эта граница гораздо глубже, чем кажется.
— Замечать, чтобы жить. Видеть, чтобы погибнуть?
— Как-то так. И у меня получилось. Третья беседа была практически свободна от исковерканных смыслов и туманных рассуждений. Пациент был на удивление конкретен и последователен.
— Евгений! Мне кажется, я понял, почему я неправильно смотрю.
— Да неужели?
— Да. Заметить можно только случайно. И это безопасно.
— Правильно, доктор. Но не обольщайтесь. Я тоже поначалу думал, что в безопасности.
— Что же случилось?
— Сначала я просто любовался образами в темноте. И засыпал, когда образы тонули и распадались. Но со временем сон стал задерживаться. И я мог еще несколько секунд следить за неподвижной и чистой темнотой. Это абсолютно чёрный фон, а в ушах стоит звенящая тишина.
— Да, это состояние знакомо многим людям. Мне, кстати, тоже.
— Поэтому я и звонил всем, чтобы предупредить. Однажды в этой темноте я заметил белого картонного человека. Он бежал куда-то по своим картонным делам. Я не придал этому значению. Через неделю я заметил снова. После этого я специально старался подольше не засыпать.
— Но ведь мы с Вами уже поняли, что заметить можно только случайно.
— А я тогда этого не понял. Совсем не понял. И стал следить за картонным человеком. И он стал приближаться. Он становился больше, его контуры проступали резче. И картонные грани угрожающе сверкали, словно стальные лезвия.
— То есть Вы не просто замечали, Вы видели и созерцали.
— Да! И картонный человек меня тоже увидел.
— Как Вы это поняли?
— Картонный человек обернулся. Я не знал, что плоская картонка может быть такой объемной. Он просто обернулся. И отрезал мне ногу.
— Было больно?
— Очень. Но я решил, что должен предупредить всех. И стал делать звонки. Не смотри во тьму, не пытайся заметить. Иначе увидишь.
— Кажется, я Вас понял. Хорошо. Я не буду смотреть во тьму. И всех остальных попрошу этого не делать.
— Спасибо тебе, доктор. Теперь я спокоен.
— И что?.. Что Вы теперь собираетесь делать?
— А что мне еще остаётся? Хочу последний раз посмотреть на картонного человека. Столько грации в его движениях. Его контуры точны. Он распарывает темноту и не боится пустоты моего мира.
— Вы не боитесь?
— Боюсь. Я знаю, что картонный человек не простит меня. Возможно, завтра мы с тобой уже не сможем говорить, доктор.
— Вы хотите покончить с собой?
— Это сделает картонный человек. Мне, в общем-то, всё равно.
— Вы же понимаете, что нам придётся немного ограничить Ваши движения?
— Смирительную рубаху надеть? Да не вопрос. Хоть две, доктор. Так мне будет спокойнее.
Профессору пришлось самому выключить диктофон. Игнатий впал в состояние лёгкого ступора и мелкими движениями ровных белоснежных зубов обкусывал онемевшие губы.
— Вы с нами? Игнатий! — Лазарь Базираэлевич на всякий случай достал из аптечки нашатырь. — Всё хорошо. В отчёте ясно написано, что после пары часов Вашего общения у пациента исчезла практически вся симптоматика. И это не совпадение. Вы не просто излечили душевнобольного. Вы встретили и поняли другого человека.
— Но это ведь не всё. Финал…
— А никто не обещал счастливой концовки! Это ведь психиатрия, Аннушкин. Здесь нет места счастью. Кроме того, это Ваше ночное дежурство выходит за пределы практики. Кстати, почему Вы добровольно вызвались поработать ночью?
— Не знаю.
— А я знаю. Вы волновались за жизнь своего пациента. Похвально. Но завязывайте с этим. В остальном замечаний никаких нет. Я сегодня же разошлю лучшие рекомендации о Вас в лучшие психологические центры страны. Выбирайте, какой хотите.
— А как же интернатура и прочее?
— И прочее? А Вы что, всерьёз хотите быть психиатром в России?
— Я же для этого поступал сюда, рвался именно к Вам в аспирантуру.
— Не для «этого», а для себя. Для себя. И для себя же любимого Вам лучше сделать шаг в сторону. И уйти в более мягкую область. В гипнотерапию, скажем. Вы слишком зачарованы той реальностью, которую творит больной разум наших пациентов. И не готовы ко многим неожиданностям. У Вас ведь есть вопросы по Вашему первому пациенту?
— Есть. Куда делись его глаза? Он же был зафиксирован. И у соседей по палате возможностей двигаться было не больше. Да там больше половины под такими лекарствами, что только к вечеру проснутся! Как?!
Профессор перечитал приложение к отчёту: «Во время внеочередного ночного обхода, произведенного по инициативе дежурного врача (практиканта), пациент Вольнов Е.П. обнаружен мертвым. У трупа полностью удалены глаза, включая пару зрительных нервов. Признаков присутствия посторонних в отделении не обнаружено. Признаков насилия не обнаружено. Предварительное заключение: у пациента случился очередной приступ, во время которого он нанёс себе увечья, несовместимые с жизнью».
— Какое жестокое самоубийство…
— Лазарь Базираэлевич! Он же был фактически привязан к койке. Его тело минут пять освобождали от «пут».
— Ещё раз Вам советую. Бросайте медицину и мечты о клинической практике. Вы слишком охотно вкушаете плоды чужого безумия. Таких необъяснимых случаев Вам встретится ещё не одна сотня, — профессор ободряюще похлопал ученика по плечу. — Привыкайте, коллега, привыкайте!
Авторская концовка[править]
Чай давно остыл. Ни Игнатий, унесенный потоком воспоминаний, ни Светлана не притронулись к напитку.
— Судя по всему, на совет мэтра ты попросту наплевал.
— Лишь наполовину, как видишь. Я всё-таки получил полное психиатрическое образование, защитился, отработал нужные часы. Интерном даже немного был. Но с того самого дня стал практиковать гипнотерапию и вообще сосредоточился на помощи относительно здоровых людей.
— И много ты таких встречал? Здоровых людей?
— Ну, ты понимаешь, в каком я смысле. Ничего серьезнее алекситимии да сексуальных проблем. А тут ты со своей чучелкой и домовыми! Конечно, сразу воспоминания взяли реванш в борьбе со спасительным забвением.
— Да, я такая. И после нашего визита к «бедной Лизе» я загорелась мыслью попробовать те же методы с дачей Розалии Львовны.
— Ты это серьезно?
— Более чем. Я давно знаю фрау Альтман. На неё слишком много испытаний свалилось за последний год, чтобы просто сломаться. Есть ведь такие люди, у которых снежный ком проблем вызывает дикое вдохновение и буквально омолаживает организм. К Розе это относится больше всех на свете. Она вернулась из Аргентины довольная, спокойная, посвежевшая. Мы возобновили с ней нашу давнюю терапию. И целый месяц было ощущение: кто-то планомерно уничтожает все наши совместные терапевтические достижения.
— И ты хочешь выяснить, кто?
— Хочу. Поэтому сейчас допью чай. А еще лучше заварю новый. Заодно и завтрак мужу приготовлю. И поеду на покинутую злосчастную дачу. Ты со мной?
— Почему бы и нет? Всё равно собирался взять отпуск. Даже запись на этот месяц заморозил. А ты разве умеешь готовить?
— Научилась, когда проходила практику в реанимационном отделении одной сибирской больницы. Пекла пирожки для всего врачебного состава. Мы располагались на территории бывшей воинской части, и кухня там неплохо сохранилась. Духовка, например, работала на славу. И противень там был как половина гостиной.
— Могу представить...
Светлана ушла собирать мужа на работу, какой бы банальной задачей это ни было для лучшего психотерапевта страны. Всё же русская женщина всегда остаётся хранительницей очага, даже если прорваться к очагу сквозь сомкнутые ряды профессиональных проблем удаётся не часто.
А Игнатий вспомнил последний вопрос профессора Кибица. «Аннушкин, а почему Вы вдруг устроили этот внеплановый и внеочередной обход? Прогуляться захотелось? Или почуяли неладное?»
Тогда аспиранту удалось забыть истинную причину, да и наставник не особо требовал объяснений. Но сейчас пришлось вспомнить ответ. Вспомнить с невыносимой ясностью. Дело в том, что Аннушкин в то время еще не имел опыта ночных дежурств. Поэтому, сидя в ординаторской, он и не заметил, как начал дремать. Его разбудил едва уловимый шорох в коридоре. Или мысль о шорохе. Или сон, где ему приснилась мысль о шорохе. Разум, встревоженный не пойми чем, стал было уже снова сбавлять обороты. Сознание вернулось в объятия ночной тьмы, которая сгустилась за окошечком ординаторской и обрела очертания длинной трубы коридора. И тут по этой трубе пробежал белый картонный человек, сложенный из остроугольных треугольников, плоский, невзирая на множество сгибов.
Практикант в ужасе проснулся, поняв, картонный человек направлялся аккурат к палате пациента Вольнова Е.П.
Первоисточник — https://4stor.ru/histori-for-not-life/88614-kartonnyy-chelovek.html
Текущий рейтинг: 84/100 (На основе 70 мнений)
