(в том числе анонимно криптовалютой) -- адм. toriningen
Зов
В то лето по рабочим делам довелось мне побывать в Красноярске. Оперативно решив все важные вопросы, я отправился навестить свою тётку со стороны отца. Она проживала в небольшом городке М., отстоявшем от Красноярска на … км.
Тётка давно звала погостить. В ответ я честно обещал приехать. Но всё никак не мог выбрать для этого время. Жил и работал я очень далеко, на юге страны, и всегда находились какие-то непреодолимые препятствия моей поездке — то срочная работа, то вал неотложных проблем, то элементарное отсутствие денег. Поэтому теперь, когда дела призвали меня в этот край, я твёрдо решил повидать тётю.
Тётке было за восемьдесят. Всю жизнь она проработала в геологии. Объездила Сибирь, Дальний Восток, долго жила и работала в Монголии. На пенсии занялась общественной работой, собрала вокруг себя ветеранов-геологов, старалась привлечь внимание властей к их проблемам. Энергии её и увлечённости мог позавидовать любой.
О своём приезде я не сообщил заранее, и он оказался для тёти неожиданным. После радостных восклицаний-слёз-объятий-расспросов, вкусного и сытного тёткиного угощения, мы расположились в уютной комнате, которую тётка отвела мне для проживания, за неспешной беседой.
Тётка любила поговорить. Сначала она подробно расспросила о моём житье-бытье, потом начала рассказывать сама, незаметно для себя углубившись в воспоминания о работе, о разъездах и времени, проведённом в геологических партиях. Тётка увлечённо вспоминала об интересных моментах из далёкого прошлого, которые произошли с ней или её знакомыми. А я, честно признаться, слушал уже в пол уха — подустал с дороги, да и разморило от тепла, сытости и несмолкающей журчащей ручейком тёткиной речи.
— Жалко мужика. С тех пор, как произошёл тот случай, он не оправился, так и остался на всю жизнь странным.
Эти слова тётки я расслышал уже сквозь дрёму, но не мог на них не среагировать. Дело в том, что я с детства неравнодушен к историям «про непонятное и загадочное». Почитываю книги и журнальные статьи, в сети есть у меня несколько любимых сайтов по этой тематике. Особенно привлекают меня истории, которые нельзя объяснить. Возможно, виной тому моя самая что ни на есть обыденная прозаическая жизнь, не знаю. Только при этих словах тётки сон с меня слетел и я, поспешив остановить дальнейший поток воспоминаний, спросил:
— Ты про кого говоришь? Кто странный, тёть Люсь?
— Да Михалыч, сосед мой, о нём тебе толкую.
— А что с ним случилось?
— Да кто ж знает… — вздохнула тётя, — всякое люди болтали. Он в начале восьмидесятых был в геологической партии в местах довольно глухих, от Абакана … км. Нормальный был мужик, балагур и весельчак. У таких и дело ладится, и отдохнуть они умеют. И угостит, и споёт, и разговор душевный поддержит. Одним словом — душа любой компании. Тянулись к нему люди.
А после той поездки его как подменили! Вернулся совсем другой человек... Умом не повредился, нет. Вот только всё больше молчать стал. Разорвал все дружеские связи, почти перестал общаться с людьми, замкнулся в себе. Потом и вовсе стал к бутылке прикладываться. И никому не рассказал, отчего случились с ним все эти перемены.
— А люди? Те, которые с ним работали в той партии, что говорили?
— В том то и дело, что ничего. Перемены эти с Михалычем случились за несколько дней до окончания смены. А отчего — никто не понял. Вроде всё нормально было. Обычный заезд. Ничего странного, тем более страшного тогда не произошло. После, правда ходили разные слухи, чего только не городили люди — что хозяин тайги ему повстречался да душу его пометил, что в аномальную зону он случайно забрёл, про инопланетян что-то…
Тётка раздражённо махнула рукой.
— А Михалыч этот жив?
— Живой. Как обособился от людей тогда, так один и живёт. Старше меня на пять лет, но ещё крепкий старик, коренной сибиряк, настоящий. Сейчас такие перевелись уже.
— Тётя, а как бы мне увидеться с ним? Можешь устроить нашу встречу?
— Заинтересовался?
Я кивнул.
— Познакомить я вас попытаюсь. Последний год Михалыч стал наведываться ко мне. Придёт, чаю попьём, когда поговорим немножко, но чаще молча сидим. Я с вязанием, он просто помолчит часок-другой. Да я и не пристаю. Спокойнее, когда есть кто-то рядом, пусть и странноватый. Вот только не расскажет он тебе ничего. До сих пор ведь ничего никому не рассказал. Да и забыл за столько лет, наверное.
Михалыч оказался действительно крепким стариком. Чувствовалась в нём скрытая сила, мощь. Хотя годы и образ жизни оставили на нём свой отпечаток. Был он белый — и голову, и бороду с усами словно щедро присыпал снег, сильно сутулился, на морщинистом обветренном лице глаза казались потухшими, без огонька. Сдержанно поздоровавшись, гость смерил меня внимательным взглядом. Словно решая для себя — стоит или нет со мной откровенничать. А потом положил на стол старый потёртый планшет. И медленно, с трудом подбирая слова, заговорил:
— Это настоящий офицерский планшет, лет ему немало. Его я нашёл случайно в одной заброшенной палатке. Геологи очень такие уважали… до сих пор уважают. В планшете — блокнот.
Я потянулся к планшету, но старик меня остановил:
— Погоди. Послушай сначала, а уж потом смотреть будешь.
И, помолчав немного, завёл монотонным голосом свою историю:
— Сезон геологический подходил к концу и перед отъездом я выбрался в тайгу за кедром — не серьёзно, нет, по мелочи. Уж очень богаты кедровником были те места. Собирался я паданки поискать. С ветки орехи конечно вкуснее, но мне немного надо было. Я раньше не только за шишками, я по ягоды-грибы хаживал, и поохотиться с мужиками любил. Тайга для меня кормилицей была. А с того случая — ни ногой туда. Из геологии ушёл… Да, насобирал я тогда одни проблемы, всю жизнь перепортил себе через эти шишки…
Старик, махнув рукой, замолчал.
Я сидел тихо — боялся спугнуть не то что неугодным вопросом, а каким-нибудь своим резким движением. И повздыхав немного, Михалыч продолжил рассказывать:
— Отошёл я тогда от лагеря совсем недалеко, места знакомые, не один раз хоженые. Ничего необычного, в общем. Иду, по сторонам поглядываю. И вижу между стволов словно пространство небольшое — поляна. И что-то на ней светлеется, издали не разобрать. Заинтересовался я. Пошёл поближе посмотреть. Светлое то палаткой оказалось. Точнее остатками палатки, с обвислыми полотнищами, присыпанными густо хвоей, ветками, чем-то ещё. И ничего кроме палатки на поляне не было, трава только сорная, густая, спутанная.
Помню, что сильно удивился — откуда здесь палатка? Видно, что давно оставленная, несколько лет назад. Недалеко наш лагерь, километрах в пяти от него деревенька. Люди в этих местах тропинки протоптали — местные за ягодами да по грибы хаживали, на охоту выбирались. Давно бы уже её обнаружили. И разговоры об этом разошлись бы везде. В таких глухих местах всякое случайное событие вызывает интерес и долго обсуждается местными. А об этом ничего не говорили. Странно как-то. Тихо везде, словно ни то что звери, но и птицы это место покинули. И ветра нет. Ни шорохов, ни звуков — ти-ши-на! И стало мне как-то не по себе. Жутко стало, страхом пробрало. Стыдно признаться, но ощутил тогда сильное желание бежать со всех ног. Но любопытство пересилило. Опустился на колени, отвёл в сторону то, что когда-то было пологом, осторожно заглянул внутрь. Там тоже трава, проросшая через какие-то истлевшие лохмотья. И планшетка, такие геологи носят, лежит. Подался я назад, сам в руке держу эту планшетку. А мысли разбегаются, не могу сосредоточиться. Пока отряхнулся, планшетку в руках повертел и только хотел открыть, как словно что-то меня толкнуло. Не снаружи, нет. Словно изнутри меня что-то торкнулось, ну как будто знак какой. Поднял я глаза и обомлел…
Михалыч опять замолк. Достал сигарету. Некоторое время он крутил её в руках так сильно, что размял в порошок. Руки его мелко дрожали. Потом поднял на меня глаза и вымученно улыбнулся:
— Интересно тебе слушать стариковскую байку? Не знаю — стоит ли продолжать. Боюсь, что не поверишь ты мне. Я и сам себе верю с трудом — трудно верить в то, что не понимаешь и не можешь объяснить.
Я как мог искренне постарался его успокоить. И он продолжил рассказывать:
— Так вот… поднял я глаза, а перед палаткой, совсем рядом со мной, там, где росла трава — теперь небольшой выжженный прямоугольник, по его центру горка золы чернеется и будто бы вьётся от неё дымок. Вот словно горел здесь недавно костёр, а потом его затушили. Я даже запах почувствовал. А чуть дальше, с той стороны от этого импровизированного очага… две фигуры. Сидят сильно ссутулившись, привалившись друг к другу. На них непонятная одежда, напоминающая плащи с капюшонами. И эти капюшоны надвинуты так низко, что закрывают лица. Только что не было никого и вот вам пожалуйста — и погасший костёр и эти… словно бы у костра пригрелись, задремали. На меня ни малейшего внимания не обращают. Господи спаси! Ведь наяву всё было, не во сне! Каждый раз как вспоминаю, такая жуть накатывает!...
Михалыч перекрестился и снова взялся за сигарету…
Захваченный его рассказом, я не выдержал:
— Не томи, Михалыч! Что дальше было?
— Дальше… Замер я, коленки дрожат. В голове опять словно какой-то туман. Не могу ни о чём думать, нет сил сосредоточиться и принять решение, начать действовать. А потом я услышал ЭТО… Сквозь плотный кокон тишины ко мне пробился странный звук… как будто кто-то звал меня. Отчаянно, сильно. И такая тоска в нём звучала, такая безысходность, что моя душа сжалась… Не от этих двоих звук, нет. Откуда-то издалека, из глубины тайги. Наверное, я сделал несколько шагов по направлению этого звука, не могу сейчас вспомнить точно. Помню только, что когда поравнялся с сидящими фигурами — одна из них посмотрела на меня…. Медленно-медленно в полнейшей тишине подняла голову… Знаешь парень, я никогда не испытывал такого страха, никогда! А повидать в жизни немало пришлось, мальчишкой войну застал…
Михалыч опять замолчал, а я, увлечённый его рассказом, не сдержался, поторопил:
— Михалыч, а дальше, дальше-то что?!
— Поднимает эта фигура голову, вот как в замедленной съёмке показывают, а я стою и таращусь на неё, не в силах с места сдвинуться. И под капюшоном вижу не лицо, а череп. Темно-коричневый, весь в тонких трещинах, кое-где сохранились клочки сморщенной, истлевшей кожи, а глазницы пустые, темнота в них плещется. И словно смотрит на меня не череп, а темнота эта. И холодом обжигает, гипнотизирует. А в голове будто тихий шёпот звучит: «Не хо-ди. Не хо-ди…»
Старик прервался вновь, быстро взглянул на меня:
— Думаешь может, я вру? Думаешь, что я выпил тогда, перед походом? Ни грамма! Чистую правду я тебе открываю. Всё это было со мной!
Я, охваченный азартом от услышанного, смог промолвить только:
— А дальше?!
— Что было дальше, плохо помню. Кажется, я заорал. Точно заорал. Помню, что бежал, падал, опять бежал. Очухался недалеко от лагеря, трясусь весь. В руках — планшетка. Ну, присел под каким-то разросшимся кустом, отдышался, перекурил, как мог успокоился. И только потом пошёл к своим. Вот и всё.
— Вы рассказали о своей находке?
— Ты про планшет? В нём не было никаких документов и ценных вещей. Ничего, кроме огрызка карандаша и старого блокнота.
— Я про палатку. И про те фигуры, возле неё…Скелеты? И про тот зов?
— А зачем? — будничным голосом спросил Михалыч. — Чтобы меня в дурку определили сразу? Тогда времена были иные, не то, что сейчас. Век материализЬму.
— И вам ни разу не было интересно, пусть не сразу, пусть спустя время — чья это палатка, что за люди её поставили? Чей это блокнот? И кто… Кто сидел у костровища?
Михалыч посмотрел на меня равнодушно:
— Понимаешь… Безразлично мне всё стало. Всё безразлично — и друзья, и работа, и сама жизнь. Словно подействовало что-то на меня там, на той поляне. Что — не знаю, не могу ни понять, ни объяснить. Да и не пытался, если честно. О произошедшем рассказал только тебе. Сейчас.
Он кивнул в сторону лежащей на столе планшетки:
— Если хочешь — забирай себе. Мне она без надобности. Там внутри блокнот. В нём что-то вроде дневника, короткая такая хронология событий. И дата стоит. Запись сделана в ноябре семьдесят второго. Дела давно минувшего времени.
Ни к чаю, ни к тёткиным пирогам мы так и не притронулись. С собой Михалыч тоже не взял гостинца, категорически отказался. Я проводил старика до калитки. Уже попрощавшись, он приостановился:
— Спасибо тебе парень, что выслушал. Ты только Люсе ничего не рассказывай. Я сразу смолчал, а теперь уж не зачем ей это знать. До сих пор мне снится этот зов, мучает, изводит. Словно лишился я тогда чего-то важного, словно упустил что-то, раз не откликнулся на его призыв…А может в помощи кому отказал…Не знаю. Так и прошла жизнь — в тоске и пустоте.
Я недолго пробыл у тётки, время поджимало. Впереди ждали новые поездки, дела, заботы. И только через месяц я смог изучить как следует находку Михалыча, с трудом разбирая её содержание. В блокноте было заполнено всего несколько страничек, исписанных малопонятным косым почерком. Некоторые места были безнадёжно утрачены, но всё, что смог восстановить — я привожу ниже. Я немного подкорректировал текст, связал разрозненные абзацы. Там, где строчки были вымараны автором или безвозвратно утеряны из-за воздействия сырости и времени, я ставил многоточие. Вот, что у меня получилось:
«13.11.72 13-15
Хорошо, что в планшетке был блокнот. И карандаш оказался… Я должен зафиксировать произошедшее на бумаге. Чтобы разобраться потом, чтобы не упустить деталей… Я и мои товарищи на рассвете отправились в тайгу. Пошли поохотиться. Двигались проверенным маршрутом. Добрались до места, поставили палатку, обустроили место для костра. Мне выпал жребий готовить, а мужики взяли ружья и пошли осмотреться. Минут через двадцать… не засекал точно, не знаю…раздался выстрел…несколько раз. Я кинулся на звук и недалеко от места нашего расположения нашёл Митяя и Олега. Они сидели на земле, ружья валялись неподалёку, вокруг никого. Я бегло осмотрел их, никаких видимых повреждений не обнаружил. На моё обращение они никак не реагировали. Кто стрелял, в кого? Что случилось? Все мои вопросы остались без ответа.
Я толкал, тормошил товарищей, а они продолжали бессмысленно таращиться на меня. Из оскаленного перекошенного рта Митяя тонкой струйкой свисала липкая нить слюны. Глаза их были пусты. Может быть от болевого шока?
Часом позже
Все попытки привести в чувство, в осознанное состояние моих спутников провалились. Напрасно я бил их по щекам, пытался докричаться до них. Ни Митька, ни Олег никак на это не реагировали. Я не могу понять — что произошло с ними. Может шок от испуга? Стемнело. Придётся заночевать здесь. Продолжаю поддерживать костёр. Сейчас разогрею тушёнку, надо заставить себя поесть. Попробую покормить товарищей…
Позже
Ничего не вышло. Они не реагируют ни на что. За то время, пока я возился с обедом, ничего не изменилось. Это ужасно… Глаза их по прежнему ничего не выражают, я посветил фонариком — никакой реакции на свет. …Что-то случилось с их глазами. У обоих радужка, зрачки, белки теперь одного глухого чёрного цвета. НЕ ПОНИМАЮ!
…Митя и Олег рядом сидят у огня. Не могу отделаться от неприятного ощущения, что они смотрят на меня, всё время смотрят…
Нет, не они — КТО-ТО или ЧТО-ТО смотрит на меня их глазами! Сейчас достану из палатки плащи. Наброшу на них, натяну капюшон, чтобы скрыть их лица.
Утром пойдём обратно…Мне бы только продержаться эту ночь…везде так тихо, ни звука, ни шороха. Странно, я только сейчас понял, что за время нашего пребывания в этом месте, я не слышал ни птиц, ни белки, ни другое зверьё не попадалось мне на глаза. Никаких шумов.
Позже, ночью
Не спится. Костёр почти затух. Не понимаю, что происходит… Мои товарищи, всё также сидят у костра. Они не поменяли позы ни разу! Так и сидят, привалившись друг другу. В голову лезет всякая чертовщина… А вдруг они — это не они? Вдруг они — уже НЕ ЛЮДИ?...
Мне чудятся странные звуки — непонятный набор звуков, неразборчивый гортанный вскрик, переходящий в хриплое жалобное клекотание… он обрывается, но через некоторое время повторяется вновь — громкий, отчётливый и очень жуткий. Что это за крик? Откуда он идёт? От него во мне всё переворачивается. Мне чудится в этом крике чья-то боль и страдания, мольба о помощи. Словно кто-то зовёт меня: «Приди, приди, не медли»…Этот звук влечёт меня, ему невозможно противиться…
…Светает. Решил пойти посмотреть… ружьё возьму с собой. Блокнот оставлю в планшетке в палатке. Товарищи сидят не шевелясь, может задремали. Заглядывать под надвинутые капюшоны я не стал… не сейчас…
Я только гляну, что там, впереди…немного пройдусь в сторону настойчивого звука. Когда вернусь, будем выбираться из этого непонятного места…»
Когда я в очередной раз позвонил тётке, в конце разговора она сказала:
— Помнишь Михалыча? Пропал он в тайге! Вскоре после твоего отъезда. Искали его — да без толку. А в почтовом ящике я записку нашла, от него. Просил он передать тебе, что зов он слышит теперь постоянно, что противиться ему больше не хочет. Что давно надо было прислушаться к нему. Написал, что ты поймёшь.
Я почти слово в слово повторяю, записка короткая была. Всего несколько строк.
Текущий рейтинг: 79/100 (На основе 204 мнений)
