Приблизительное время на прочтение: 32 мин

Всемогущий текст-процессор (Стивен Кинг)

Материал из Мракопедии
(перенаправлено с «Всемогущий текст-процессор»)
Перейти к: навигация, поиск

На первый взгляд компьютер напоминал текст-процессор «Ванг»: по крайней мере, клавиатура и корпус были от «Ванга». Взглянув же внимательнее, Ричард Хагстром заметил, что корпус расколот надвое (и при этом не очень аккуратно — похоже, пилили ножовкой), чтобы впихнуть слишком большую для него лучевую трубку от «IBM». А вместо гибких машинных дисков этот беспородный уродец комплектовался пластинками, твердыми, как «сорокопятки», которые Ричард слушал в детстве.

— Боже, что это такое? — спросила Лина, увидев как он и Нордхоф перетаскивают машину в кабинет Ричарда. Мистер Нордхоф жил рядом с семьей брата Ричарда — Роджером, Белиндой и их сыном Джонатаном.

— Это Джон сделал, — сказал Ричард. — Мистер Нордхоф говорит, что для меня. Похоже это текст-процессор.

— Он самый, — сказал Нордхоф. Ему перевалило за шестьдесят, и дышал он с трудом. — Джон, бедняга, его так и называл. Может быть, мы его поставим на минуту, мистер Хагстром? Я совсем выдохся.

— Конечно, — сказал Ричард и позвал сына, терзавшего электрогитару в комнате на первом этаже. Отделывая эту комнату, Ричард планировал сделать там гостиную, но сын вскоре превратил её в зал для репетиций.

— Сет! — крикнул он. — Помоги нам!

Сет продолжал бренчать. Ричард взглянул на Нордхофа и пожал плечами, не в силах скрыть стыд за сына. Нордхоф пожал плечами в ответ: чего, мол, ожидать от детей в наше время. Хотя оба они знали, что Джон, бедный Джон Хагстром, погибший сын его ненормального брата, был другим.

— Спасибо, что помогли мне с этой штукой, — сказал Ричард.

— А куда еще девать время старому человеку? — опять пожал плечами Нордхоф. — Хоть это я могу сделать для Джонни. Знаете, он иногда косил мою лужайку. Я пробовал давать ему денег, но он отказывался. Замечательный парень, — Нордхоф все еще не мог отдышаться. — Можно стакан воды, мистер Хагстром? Он сам налил воды, когда увидел, что жена даже не встала от кухонного стола, за которым она читала что-то кровожадное в мягкой обложке и ела пирожное.

— Сет, — закричал он снова, — иди сюда и помоги нам!

Сет продолжал извлекать глухие, неправильные аккорды из гитары, деньги за нее Ричард до сих пор выплачивал.

Ричард предложил Нордхофу остаться на ужин, но тот вежливо отказался. Ричард кивнул, снова смутившись, но на этот раз, быть может, немного лучше скрыл свое смущение. «Ты неплохой парень, Ричард, но семейка тебе досталась — не дай бог!» — сказал как-то его друг Берн Эпштейн, и Ричард тогда только покачал головой, испытывая такое же смущение, как сейчас. Он действительно был «неплохим парнем». И тем не менее вот что ему досталось: толстая сварливая жена, уверенная, что все хорошее в жизни прошло мимо нее и что она «поставила не на ту лошадь» (этого она, впрочем, никогда не признавала вслух), и необщительный пятнадцатилетний сын, делающий весьма посредственные успехи в той же школе, где преподавал Ричард. Сын, который днем и ночью, в основном ночью, извлекает из гитары дикие звуки и считает, что в жизни ему этого как-нибудь хватит.

— Как насчет пива? — спросил Ричард. — Ему не хотелось отпускать Нордхофа сразу, потому что он надеялся услышать что-нибудь еще о Джоне.

— Пиво будет в самый раз, — ответил Нордхоф, и Ричард благодарно кивнул.

— Отлично, — сказал он и отправился на кухню за парой бутылок «Бадвайзера».

Кабинетом ему служило стоявшее отдельно от дома маленькое, похожее на сарай строение. Как и гостиную, Ричард отделал его сам. Но в отличие от гостиной считал действительно своим. Здесь можно было скрыться от женщины, ставшей ему совершенно чужой, и такого же чужого сына, рожденного Линой.

Лина, разумеется, неодобрительно отнеслась к тому, что у него появился свой угол, но помешать никак не могла, и это стало одной из немногочисленных побед Ричарда. Он сознавал, что в некотором смысле Лина действительно шестнадцать лет назад «поставила не на ту лошадь». Да, тогда оба были уверены, что он вот-вот начнет писать блестящие романы и у них появится «Мерседес». Но единственный опубликованный роман денег не принес, а критики не замедлили отметить, что эпитета «блестящий» он не заслуживает. Лина встала на сторону критиков, и с этого началось их отдаление.

Работа в школе, когда-то казавшаяся ступенькой на пути к славе, известности и богатству, уже в течение пятнадцати лет служила основным источником дохода — чертовски длинная ступенька, как Ричард иногда думал. Но он никогда не оставлял свою мечту. Писал рассказы, иногда статьи и был на хорошем счету в Писательской гильдии. Своей пишущей машинкой он зарабатывал до пяти тысяч долларов в год, и как бы жена ни ворчала, он заслуживал собственного кабинета, тем более, что сама-то Лина работать отказывалась.

— Уютное гнездышко, — сказал Нордхоф, окидывая взглядом маленькую комнатку с набором разнообразных старомодных снимков на стенах.

Дисплей беспородного текст-процессора разместился на столе поверх самого процессорного блока. Старенькую электрическую машинку «Оливетти» Ричард временно поставил на один из картотечных шкафов.

— Оно себя оправдывает, — сказал Ричард, потом кивнул в сторону текст-процессора. — Вы полагаете, эта штука будет работать? Джону ведь было всего четырнадцать.

— Видок, конечно, неважный, а?

— Да уж, — согласился Ричард.

Нордхоф рассмеялся.

— Вы еще и половины не знаете, — сказал он. — Я заглянул сзади в дисплейный блок. На одних проводах там отштамповано «IBM», на других — «Рэйоу Шэк». Плюс почти целиком стоит телефонный аппарат «Вестерн Электрик». И, хотите верьте, хотите нет, микромоторчик из детского электроконструктора. — Он отхлебнул пива и добавил, видимо что-то вспомнив: — Пятнадцать. Ему совсем недавно исполнилось пятнадцать. За два дня до катастрофы. — Он замолчал, потом тихо повторил, глядя на свою бутылку пива. — Пятнадцать.

— Из детского конструктора? — удивленно спросил Ричард.

— Да. У Джона был такой набор лет... э-э-э... наверно с шести. Я ему сам подарил на рождество. Он и тогда сходил с ума по всяким приборчикам. Все равно каким. А уж этот набор моторчиков, я думаю, ему понравился... Думаю, да. Он берег его почти десять лет. Редко у кого из детей так получается, мистер Хагстром.

— Пожалуй, — сказал Ричард, вспоминая ящики игрушек Сета, выброшенные за все эти годы, игрушек забытых или бездумно сломанных; потом взглянул на текст-процессор. — Значит, он не работает?

— Попробовать надо, — сказал Нордхоф. — Мальчишка был почти гением во всяких электрических делах.

— Думаю, вы преувеличиваете. Я знаю, что он разбирался в электронике и получил приз на технической выставке штата, когда учился только в шестом классе...

— Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые из них уже заканчивали школу, — добавил Нордхоф. — Так, по крайней мере, говорила его мать.

— Так оно и было. Мы все очень гордились им. — Здесь Ричард чуть покривил душой: гордился он сам, гордилась мать Джона, но отцу Джона было абсолютно на все наплевать. — Однако проекты для технической выставки и самодельный гибрид текст-процессора... — Он пожал плечами.

Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:

— В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок из-под супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов, смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он говорил, что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень еще в 1954 году открыл тахионы — частицы, которые, предположительно, двигаются по времени в обратном направлении. А в Уотербери, штат Коннектикут, одиннадцатилетний мальчишка соскреб с колоды игральных карт целлулоид, сделал из него бомбу и взорвал пустую собачью будку. Детишки, особенно те, которые посообразительнее, иногда такие могут выкинуть удивительные вещи. Что ни говори, это был прекрасный мальчуган.

— Вы ведь любили его немного, да?

— Мистер Хагстром, — сказал Нордхоф. — Я очень его любил. Он был по-настоящему хорошим ребенком.

И Ричард задумался о том, как странно, что его брата (страшная дрянь уже лет с шести) судьба наградила такой хорошей женой и отличным умным сыном. Он же, всегда старавшийся быть мягким и порядочным (что значит «порядочный» в нашем сумасшедшем мире), женился на Лине, которая превратилась в молчаливую неопрятную бабу, и получил от нее Сета. Глядя в честное усталое лицо Нордхофа, он поймал себя на том, что пытается понять, почему так получилось на самом деле и много ли здесь его вины, в какой степени случившееся — результат его собственного бессилия перед судьбой.

— Да, — сказал Ричард. — Хорошим...

— Меня не удивит, если он заработает, — сказал Нордхоф. — Совсем не удивит.

Когда Нордхоф ушел, Ричард Хагстром воткнул вилку в розетку и включил текст-процессор. Послышалось гудение, и он подумал, что вот сейчас на экране появятся буквы «IBM». Буквы не появились. Вместо них, как голос из могилы, выплыли из темноты экрана призрачные зеленые слова:

С  д н е м  р о ж д е н и я,  д я д я  Р и ч а р д!

Д ж о н .

— Боже, — прошептал Ричард.

Его брат, жена брата и их сын погибли две недели назад, возвращаясь из однодневной поездки за город. Машину вел пьяный Роджер. Пил он практически каждый день, а на этот раз удача ему изменила, и он, не справившись со своим старым пыльным фургоном, сорвался с девяностофутового обрыва. Упав, машина загорелась. «Джону было четырнадцать, нет пятнадцать. Старик сказал, что ему исполнилось пятнадцать за два дня до катастрофы. Еще три года, и он освободился бы из-под власти этого неуклюжего глупого медведя. Его день рождения... И скоро наступит мой. Через неделю...»

Джон готовил ему в подарок ко дню рождения текст-процессор. От этой мысли Ричарду стало почему-то не по себе, и он даже не мог сказать, почему именно. Протянул было руку, чтобы выключить машину, но остановился.

«Один парнишка смастерил атомный ускоритель из двух консервных банок и автомобильного электрооборудования стоимостью в пять долларов.

Ну-ну. А еще в Нью-Йоркской канализации полно крокодилов, а ВВС США прячут где-то в Небраске замороженное тело пришельца. Чушь! Хотя, если честно, то, может быть, я и не хочу быть уверенным в этом на все сто процентов».

Он встал, обошел машину и заглянул в прорези на задней стенке дисплейного блока. Все как говорил Нордхоф: провода «Рэйдиоу Шэк. Изготовлено на Тайване», провода «Вестерн Электрик», «Вестеркс» и «Электрик Сет» с маленькой буковкой p, обведенной кружочком. Потом он заметил еще кое-что, чего Нордхоф или не разглядел, или не захотел упоминать: трансформатор от «Лионел Трэйн», облепленный проводами, как невеста Франкенштейна в известном кинофильме.

— Боже, — сказал он рассмеявшись, но чувствуя, что на самом деле близок к слезам, — Боже, Джонни, что такое ты создал?

Но ответ Ричард знал сам. Он уже давно мечтал о текст-процессоре, говорил об этом постоянно и, когда саркастические насмешки Лины стали совсем невыносимыми, поделился своей мечтой с Джоном.

— Я мог бы писать быстрее, править быстрее и выдавать больше материала, — сказал он Джонни однажды прошлым летом, и мальчишка посмотрел на него своими серьезными голубыми глазами, умными и из-за увеличивающих стекол очков всегда такими настороженными и внимательными. — Это было бы замечательно... Просто замечательно.

— А почему ты тогда не возьмешь себе такой процессор, дядя Рич?

— Видишь ли, их, так сказать, не раздают даром, — улыбнулся Ричард. — Самая простая модель «Рэйдиоу Шэк» стоит около трех тысяч. Есть и еще дороже. До восемнадцати тысяч долларов.

— Может быть, я сам сделаю тебе текст-процессор, — заявил Джон.

— Может быть, — сказал тогда Ричард, похлопывая его по спине, и до звонка Нордхофа больше об этом разговоре и не вспоминал.

Провода от детского конструктора. Трансформатор «Лионел Трэйн». Боже!

Он вернулся к экрану дисплея, собираясь выключить текст-процессор, словно попытка написать что-нибудь, окажись она неудачной, могла как-то очернить серьезность замысла его хруп-кого, обреченного на смерть племянника.

Вместо этого Ричард нажал на клавиатуре клавишу «EXECUTE» («выполнить», второе значение — «казнить»), и по спине у него пробежали маленькие холодные мурашки. «EXECUTE», если подумать, странное слово. Слово ассоциировалось с газовыми камерами, электрическими стульями и, может быть, с пыльными фургонами, слетающими с дороги в пропасть.

«EXECUTE».

Процессорный блок гудел громче, чем любой из тех, что ему доводилось слышать, прицениваясь к текст-процессорам в магазинах. Пожалуй, он даже ревел. «Что там в блоке памяти, Джон? — подумал Ричард. — Диванные пружины? Трансформаторы от детской железной дороги? Консервный банки из-под супа?» Снова вспомнились глаза Джона, его спокойное, с тонкими чертами лицо. Наверно, это неправильно, может быть, даже ненормально — так ревновать чужого сына к его отцу.

«Но он должен быть моим. Я всегда знал это, и думаю, он тоже знал». Белинда, жена Роджера... Белинда, которая слишком часто носила темные очки в облачные дни. Большие очки, потому что синяки под глазами имели отвратительное свойство расплываться. Но, бывая у них, он иногда смотрел на нее, тихий и внимательный, а Роджер накрывал их зонтом своего громкого хохота, смотрел и думал почти то же самое: «Она должна была стать моей».

Эта мысль пугала, потому что они оба с братом знали Белинду в старших классах и оба назначали ей свидания. Между ним и Роджером было два года разницы, а Белинда как раз посередине: на год старше Ричарда и на год моложе Роджера. Ричард первый начал встречаться с девушкой, которая впоследствии стала матерью Джона, но вскоре вмешался Роджер, который был старше и больше, Роджер, который всегда получал то, что хотел, Роджер, который мог избить, если попытаешься встать на его пути.

«Я испугался. Испугался и упустил ее. Неужели это так? Боже, именно так. Я хотел бы, чтобы все было по-другому, но лучше не лгать самому себе о таких вещах, как трусость. И стыд».

А если бы все оказалось наоборот? Если бы Лина и Сет были семьей его никчемного брата, а Белинда и Джон — его собственной, что тогда? И как должен реагировать мыслящий человек на такое абсурдно сбалансированное превращение? Рассмеяться? Закричать? Застрелиться?

«Меня не удивит, если он заработает. Совсем не удивит.»

«EXECUTE».

Пальцы его забегали по клавишам. Он поднял взгляд на экран и плывущие по его поверхности зеленые буквы: М о й   б р а т   б ы л   н и к ч е м н ы м   п ь я н и ц е й.

Буквы плыли перед глазами, и неожиданно он вспомнил об игрушке, купленной в детстве. Она называлась «волшебный шар». Ты задавал какой-нибудь вопрос, на который можно ответить «да» или «нет», затем переворачивал шар и смотрел, что он посоветует. Расплывчатые, но тем не менее завораживающие и таинственные ответы состояли из таких фраз, как «Почти наверняка», «Я бы на это не рассчитывал», «Задай этот вопрос позже».

Однажды Роджер из ревности или зависти отобрал у Ричарда игрушку и изо всех сил бросил ее об асфальт. Игрушка разбилась, и Роджер засмеялся. Сидя в своем кабинете, прислушиваясь к странному прерывистому гудению из процессорного блока, собранного Джоном, Ричард вспомнил, как упал тогда на тротуар, плача и все еще не веря в то, что брат с ним так поступил.

— Плакса! Плакса! Ах, какая плакса! — дразнил его Роджер. — Это всего лишь дрянная дешевая игрушка, Риччи! Вон, посмотри, там только вода и маленькие карточки.

— Я скажу про тебя! — закричал Ричард что было сил. Лоб его горел, он задыхался от слез возмущения. — Я все скажу про тебя, Роджер! Я все расскажу маме!

— Скажешь — сломаю руку, — пригрозил Роджер. По его леденящей улыбке Ричард понял, что это не пустая угроза. И ничего не рассказал.

М о й   б р а т   б ы л   н и к ч е м н ы м   п ь я н и ц е й.

Текст-процессор, из чего бы он ни состоял, по меньшей мере выводил слова на экран. Оставалось еще посмотреть, будет ли он хранить информацию в памяти, но все же созданный Джоном гибрид из клавиатуры «Ванга» и дисплея «IBM» работал. Совершенно случайно он вызвал у Ричарда неприятные воспоминания, но в этом Джон уже не виноват.

Ричард оглядел кабинет и остановил взгляд на фотографии, которую не он выбрал для кабинета. Большой студийный фотопортрет Лины, ее подарок на Рождество два года назад. «Я хочу, чтобы ты повесил его у себя в кабинете», — сказала она. Так Лина, очевидно, собиралась держать мужа в поле своего зрения, даже отсутствуя. «Не забывай, Ричард. Я здесь. Может быть, я и «поставила не на ту лошадь», но я здесь. Советую тебе помнить об этом».

Портрет с его неестественными тонами никак не уживался с любимыми репродукциями Уистлера, Хомера и Уайета. Глаза Лины были полуприкрыты веками, а тяжелый изгиб пухлых губ застыл в некотором подобии улыбки. «Я еще здесь, Ричард. — словно говорила она. — Никогда об этом не забывай».

Ричард напечатал:

Ф о т о г р а ф и я   м о е й   ж е н ы   в и с и т   н а
з а п а д н о й   с т е н е   к а б и н е т а.

Он взглянул на появившийся на экране текст. Слова нравились ему не больше чем сам фотопортрет, и он нажал клавишу «Вычеркнуть». Слова исчезли. Ричард взглянул на стену и увидел, что портрет тоже исчез.

Очень долго он сидел не двигаясь, — во всяком случае, ему показалось, что долго, — и смотрел на стену, где только что висел портрет. Из оцепенения его вывел запах, шедший из процессорного блока. Запах, который он помнил с детства так же отчетливо, как то, что Роджер разбил «волшебный фонарь», лишь только потому, что Игрушка принадлежала ему, Ричарду. Запах трансформатора от игрушечной железной дороги. Когда появляется такой запах, нужно выключить трансформатор, чтобы он остыл.

Он выключит его. Через минуту.

Ричард поднялся, чувствуя, что ноги его стали словно ватные, и подошел к стене. Потрогал пальцами обивку. Портрет висел здесь, точно, здесь. Но теперь его не было, как не было крюка, на котором он держался. Не было даже дырки в стене, которую он просверлил под крюк.

Исчезло все.

Мир внезапно потемнел, и он двинулся назад, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, но удержался. И окружающее вновь обрело ясные очертания.

Ричард оторвал взгляд от места на стене, где недавно висел портрет Лины, и посмотрел на собранный его племянником текст-процессор.

«Удивительные вещи, — услышал он снова голос Нордхофа, — удивительные вещи... Уж если какой-то мальчишка в пятидесятых годах открыл частицы, движущиеся назад во времени, то вы наверняка удивитесь, осознав, что мог сделать из кучи бракованных элементов от текст-процессора, проводов и электродеталей ваш гениальный племянник. Вы так удивитесь, что с ума можно сойти...»

Запах трансформатора стал гуще, сильнее, и из решетки на дальней стенке дисплея поплыл дымок. Гудение процессора тоже стало громче. Следовало выключить машину, потому что, как бы Джон ни был умен, у него, очевидно, просто не хватило времени отладить текст-процессор до конца.

Знал ли он, что делал?

Чувствуя себя так, словно он продукт своего собственного воображения, Ричард сел перед экраном и напечатал:

П о р т р е т   м о е й   ж е н ы   в и с и т   н а   с т е н е.

Секунду он смотрел на предложение, затем перевел взгляд обратно на клавиатуру и нажал клавишу «EXECUTE».

Посмотрел на стену.

Портрет Лины Висел там же, где и всегда.

— Боже, — прошептал он. — Боже мой...

Ричард потер рукой щеку и напечатал:

Н а   п о л у   н и ч е г о   н е т.

Затем нажал клавишу «Вставка» и добавил:

К р о м е   д ю ж и н ы   д в а д ц а т и д о л л а р о в ы х   з о л о т ы х
м о н е т   в   м а л е н ь к о м   п о л о т н я н о м   м е ш о ч к е.

И нажал «EXECUTE».

На полу лежал маленький затянутый веревочкой мешочек из белого полотна. Надпись, вы-веденная выцветшими чернилами на мешочке гласила: «Уэллс Фарго».

— Боже мой, — произнес Ричард не своим голосом. — Боже мой, боже мой...

Наверное, он обращался бы к Спасителю минуты или даже часы, если бы текст-процессор не начал издавать периодическое «бип» и в верхней части экрана не вспыхнула пульсирующая надпись:

П Е Р Е Г Р У З К А

Ричард быстро все выключил и выскочил из кабинета, словно за ним гнались черти. Но на бегу он подхватил с пола маленький мешочек и сунул его в карман брюк.

Набирая в тот вечер номер Нордхофа, Ричард слышал, как в ветвях деревьев за окнами играет на волынке свою протяжную, заунывную музыку холодный ноябрьский вечер. Внизу группа Сета старательно репетировала убийство мелодии Боба Сигера. Лина отправилась в «Нашу Леди Вечной Печали» играть в бинго.

— Машина работает? — спросил Нордхоф.

— Работает, — ответил Ричард. Он сунул руку в карман и достал тяжелую, тяжелее даже, чем часы «Ролекс», монету. На одной стороне красовался суровый профиль орла. И дата: 1871. — Работает так, что вы и не поверите.

— Ну почему же, — ровно произнес Нордхоф. — Джон был талантливым парнем и очень вас любил, мистер Хагстром. Однако будьте осторожны. Ребенок, даже самый умный, остается ребенком, он не может правильно оценить свои чувства. Вы понимаете, о чем я говорю?

Ричард ничего не понимал. Его лихорадило и обдавало жаром. Цена на золото, согласно газете, составляла 514 долларов за унцию. Взвесив монеты на своих весах для почты, он определил, что в каждой из них около четырех с половиной унций и при нынешних ценах они стоят 27 756 долларов. Впрочем, если продать коллекционерам, можно, наверное, получить раза в четыре больше.

— Мистер Нордхоф, вы не могли бы ко мне зайти? Сегодня? Сейчас?

— Нет, — ответил Нордхоф. — Я не уверен, что мне этого хочется, мистер Хагстром. Думаю, это должно остаться между вами и Джоном.

— Но...

— Помните только, что я вам сказал. Ради бога, будьте осторожны... — раздался щелчок. Нордхоф положил трубку.

Через полчаса Ричард вновь очутился в кабинете перед текст-процессором. Он потрогал пальцем клавишу «Вкл. Выкл.», но не решился включить машину. Когда Нордхоф сказал во второй раз, он наконец услышал. «Ради бога, будьте осторожны». Да уж. С машиной, которая способна на такое, осторожность не повредит...

Как машина это делает?

Он не в силах был и представить себе хоть какую-нибудь возможность объяснения. Может быть, поэтому ему легче было принять на веру столь невероятную, сумасшедшую ситуацию. Он преподавал английский и немного писал, к технике же не имел никакого отношения и никогда не понимал, как работает фонограф, двигатель внутреннего сгорания, телефон или механизм для слива воды в туалете. Как пользоватсься знал, но не знал, как все это действует. Впрочем, есть ли тут какая-нибудь разница — за вычетом глубины понимания.

Ричард включил машину, и на экране, как и в первый раз, возникли слова:

С   д н е м   р о ж д е н и я,   д я д я   Р и ч а р д!

Д ж о н.

Он нажал «EXECUTE», и поздравление исчезло.

«Машина долго не протянет» — неожиданно осознал он. Наверняка ко дню гибели Джон не закончил работу, считая, что время еще есть, поскольку до дядиных именин еще три недели...

Но время ускользнуло от Джона, и теперь этот невероятный текст-процессор, способный вставлять в реальный мир новые вещи и стирать старые, пахнет, как горящий трансформатор, и начинает дымить через несколько минут после включения. Джон не успел его отладить. Он... был уверен, что время еще есть? Нет, Ричард знал, что это не так. Спокойное внимательное лицо Джона, серьезные глаза за толстыми стеклами очков... В его взгляде не чувствовалось уверенности в будущем, веры в надежность времени... Какое слово пришло ему сегодня в голову? Обреченный. Оно действительно подходило к Джону, это слово. Ореол обреченности, нависший над ним, казался таким ощутимым, что Ричарду иногда неудержимо хотелось обнять его, прижать к себе, развеселить, сказать, что не все в жизни кончается плохо и не все хорошие люди умирают молодыми.

Затем он вспомнил, как Роджер изо всей силы швырнул его «волшебный шар» об асфальт, вспомнил, и снова услышал треск разбившегося пластика и увидел, как вытекает из шара «волшебная» жидкость — всего лишь вода — сбегает ручейком по тротуару. И тут же на эту картину наложилось изображение фургона Роджера с надписью на боку: «Хагстром. Доставка грузов». Фургон срывался с осыпающейся пыльной скалы и падал, ударяясь капотом о камни, с негромким, отвратительным скрежетом. Не желая того, Ричард увидел, как лицо жены его брата превращается в месиво из крови и костей. Увидел, как Джон горит в обломках, кричит, начинает чернеть...

Ни уверенности, ни надежды. От Джона всегда исходило ощущение ускользающего времени. И в конце концов время от него действительно ускользнуло.

— Что все это может означать? — пробормотал Ричард, глядя на пустой экран.

Как бы на этот вопрос ответил «волшебный шар»? «Спросите попозже», «Результат неясен» или «Наверняка»?

Процессор снова загудел громче. Уже чувствовался горячий запах трансформатора, который Джон запихал в дисплейный блок.

Волшебная машина желаний. Текст-процессор богов.

Может, Джон именно это и хотел подарить ему на день рождения? Достойный космического века эквивалент волшебной лампы или колодца желаний?

Он услышал, как открылась от удара дверь, ведущая из дома во двор, и тут же до него донеслись голоса Сета и остальных членов группы. Слишком громкие, хриплые голоса. Видимо, они накурились марихуаны, или выпили.

— А где твой старик, Сет? — спросил один из них.

— Наверное, как всегда, корпит в своей конуре, — ответил Сет. — Я думаю, он...

Порыв ветра унес конец фразы, но не справился со взрывом общего издевательского хохота.

Прислушиваясь к голосам, Ричард сидел, чуть склонив голову набок, потом принялся неожиданно печатать:

М о й   с ы н   С е т   Р о б е р т   Х а г с т р о м ...

Палец его замер над клавишей «Вычеркнуть».

«Что ты делаешь? — кричал его мозг. — Это всерьез? Ты хочешь убить своего собственного сына?»

— Но что-то же он там делает? — спросил кто-то из приятелей Сета.

— Недоумок хренов! — ответил Сет. — Можешь спросить у моей матери, она тебе скажет. Он...

«Я не хочу убивать его. Я хочу его вычеркнуть.»

...н и к о г д а   н е   с д е л а л
н и ч е г о   т о л к о в о г о,   к р о м е ...

Слова «Мой сын Сет Роберт Хагстром» исчезли с экрана.

И вместе с ними исчез доносившийся с улицы голос Сета.

Ни звука не доносилось теперь оттуда, кроме шума холодного ноябрьского ветра, продолжавшего мрачно рекламировать приближение зимы.

Ричард выключил текст-процессор и вышел на улицу. У въезда на участок было пусто. Лидер-гитарист группы, парень по имени Норм (фамилию Ричард не помнил), разъезжал на старом зловещего вида фургоне, в нем же группа перевозила аппаратуру для своих редких выступлений. Теперь фургон исчез. Сейчас он мог быть в каком угодно месте, мог ползти где-нибудь по шоссе или стоять у какой-нибудь грязной забегаловки, и Норм мог быть где угодно, и басист Дэви с пугающими пустыми глазами и болтающейся в мочке уха булавкой, и ударник с выбиты-ми передними зубами... Они могли быть где угодно, но только не здесь, потому что здесь нет Сета, и никогда не было.

Сет вычеркнут.

— У меня нет сына, — пробормотал Ричард. Сколько раз он видел эту мелодраматическую фразу в плохих романах? Сто? Двести? Она никогда не казалась ему правдивой. Но сейчас он сказал чистую правду. Ветер дунул с новой силой, и Ричарда неожиданно скрутил, согнул вдвое, лишил дыхания резкий приступ колик.

Когда его отпустило, он двинулся к дому.

Прежде всего он заметил, что в холле не валяются затасканные кроссовки — их у Сета было четыре пары, и тот ни в какую не соглашался выбросить хотя бы одну. Ричард прошел к лестнице и провел рукой по перилам. В возрасте десяти лет Сет глубокими буквами вырезал на перилах свои инициалы. В десять лет уже положено понимать, что можно делать и чего нельзя, но Лина не разрешила Ричарду наказать мальчика. Эти перила Ричард делал сам почти целое лето. А потом опиливал, шкурил, полировал изуродованное место заново, но следы букв все равно оставались.

Теперь же они исчезли.

Наверх. Комната Сета. Все чисто, аккуратно и необжито, сухо и обезличено. Вполне можно повесить на дверной ручке табличку «Комната для гостей».

Вниз. Здесь Ричард задержался дольше. Змеинное переплетение проводов исчезло, усилители и микрофоны исчезли, ворох деталей от магнитофона, который Сет постоянно собирался «наладить» (ни усидчивостью, ни умением, присущим Джону, он не обладал), тоже исчез. Вместо этого в комнате заметно ощущалось глубокое (и не совсем приятное) влияние личности Лины: тяжелая вычурная мебель, вельветовые гобелены на стенах (на одном изображалась сцена «Тайной вечерни», где Христос больше походил на Уэйна Ньютона; на другом — олень на фоне аляскинского пейзажа) и вызывающе яркий, как артериальная кровь, ковер на полу. Следов того, что когда-то в этой комнате обитал подросток по имени Сет Хагстром, не осталось никаких. Ни в этой комнате, ни в какой другой.

Ричард все еще стоял у лестницы, оглядывая все вокруг, когда до него донесся шум подъезжающей машины.

«Лина, — подумал он, испытывая лихорадочный приступ чувства вины. — Лина вернулась с игры... Что она скажет, когда увидит, что Сет исчез? Что...»

«Убийца! — представлялся ему ее крик. — Ты убил моего мальчика!»

Но ведь он не убивал...

— Я его вычеркнул, — пробормотал он и направился на кухню встречать жену.

Лина стала толще.

Играть в бинго уезжала женщина, весившая около ста восьмидесяти фунтов. Вернулась же женщина, весом по крайней мере в триста. Может быть, больше. Чтобы пройти в дверь, ей пришлось даже чуть повернуться. Под синтетическими брюками цвета перезревших зеленых маслин колыхались складками слоновьи бедра. Кожа ее, болезненно желтоватая три часа назад, приобрела теперь совершенно нездоровый бледный оттенок. Даже не будучи врачом, Ричард понимал, что это свидетельствует о серьезном расстройстве печени и грядущих сердечных приступах. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, глядели на него ровно и презрительно.

В одной пухлой и дряблой руке она держала полиэтиленовый пакет с огромной индейкой, которая скользила и переворачивалась в пакете, словно обезображенное тело самоубийцы.

— На что ты так уставился, Ричард? — спросила она.

«На тебя, Лина. Я уставился на тебя. Потому что ты стала вот такой в этом мире, где мы не завели детей. Такой ты стала в мире, где тебе некого любить, какой бы отравленной ни была твоя любовь. На тебя, Лина, я уставился, на тебя».

— Эта птица, Лина... — выдавил он наконец. — Никогда в жизни не видел такой огромной индейки.

— Ну и что ты стоишь, смотришь на нее, как идиот? Лучше бы помог!

Он взял у Лины индейку и положил на кухонный стол. Замороженная птица перекатилась набок с таким звуком, словно в пакете лежал кусок дерева.

— Не сюда! — прикрикнула Лина раздраженно и указала на дверь кладовой. — Засунь ее в морозильник!

— Извини, — пробормотал Ричард. Раньше у них никогда не было отдельного морозильника. В том мире, в котором они жили с Сетом.

Он взял индейку и отнес в кладовую, где в холодном белом свете флюоресцентной лампы стоял похожий на белый гроб морозильник «Амана». Положив пакет внутрь рядом с замороженными тушками других птиц и зверей, он вернулся на кухню. Лина достала из буфета банку шоколадных конфет с начинкой и принялась методично уничтожать их одну за другой.

— Сегодня игра была в честь Дня Благодарения, — сказала она. — Мы устроили ее на семь дней раньше, потому что на следующей неделе отцу Филлипсу нужно ложиться в больницу вы-резать желчный пузырь. Я выиграла главный приз.

Лина улыбнулась, показав зубы, перепачканные шоколадом и ореховым маслом.

— Лина, ты не жалеешь иногда, что у нас нет детей? — спросил Ричард.

Она посмотрела так, словно он сошел с ума.

— На кой черт мне такая обуза? — ответила Лина вопросом на вопрос и поставила оставшиеся полбанки конфет обратно в буфет. — Я ложусь спать. Ты идешь или опять будешь сидеть за пишущей машинкой?

— Пожалуй, еще посижу, — сказал он на удивление спокойным голосом. — Я недолго.

— Этот хлам работает?

— Что?.. — Он тут же понял о чем она и опять остро ощутил свою вину. Она знала о текст-процессоре, конечно же, знала. То, что он вычеркнул Сета, никак не повлияло на Роджера и судьбу его семьи. — Э-э-э... Нет. Не работает.

— Этот твой племянник... Вечно голова в облаках. Весь в тебя, Ричард. Не будь ты таким тихоней, я бы, пожалуй, подумала, что это твоя работа пятнадцатилетней давности. — Она рассмеялась грубо и неожиданно громко — типичный смех стареющей пошлой бабы, и он едва сдержался, чтобы не ударить ее. Затем на его губах возникла улыбка, тонкая и такая же белая и холодная, как морозильник, появившийся в этом мире вместо Сета.

— Я недолго, — повторил он. — Нужно кое-что записать.

— Почему бы тебе не написать рассказ, за который дадут Нобелевскую премию или что-нибудь другое в этом духе? — безразлично спросила она. Доски пола скрипели и прогибались, когда Лина, колыхаясь, шла к лестнице. — Мы все еще должны за мои очки для чтения. И платеж за видеомагнитофон просрочен. Когда ты наконец сделаешь хоть немного денег, черт побери?

— Я не знаю, Лина, — сказал Ричард. — Но сегодня у меня есть хорошая идея. Действительно хорошая.

Лина обернулась и посмотрела на него, явно собираясь сказать нечто саркастическое, мол, ни от одной его хорошей идеи еще никогда не было толка. Не сказала. Может быть, что-то в улыбке Ричарда остановило ее, и женщина молча пошла наверх. Ричард остался стоять, прислушиваясь к ее тяжелым шагам. По лбу его катился пот. Он чувствовал одновременно и слабость, и какое-то возбуждение. Потом Ричард повернулся и, выйдя из дома, двинулся к своему кабинету.

На этот раз процессор начал даже не гудеть или реветь, а хрипло прерывисто завывать, как только он включил машину. И почти сразу из корпуса дисплейного блока запахло горящей обмоткой трансформатора, а когда он нажал клавишу «EXECUTE», убирая с экрана поздравление, блок задымился.

«Времени осталось мало, — пронеслось у него в голове. — Нет... Времени просто не осталось. Джон знал это, и теперь я тоже знаю».

Нужно было что-то выбирать — либо вернуть Сета, нажав клавишу «Вставить» (он не сомневался, что это можно сделать с такой же легкостью, как он сделал золотые монеты) или завершить начатое. Запах становился все сильнее, все тревожнее. Еще немного, и загорится мигающее слово «Перегрузка». Он напечатал:

М о я   ж е н а   А д е л и н а  
М э й б л   У о р е н   Х а г с т р о м.

Нажал клавишу «Вычеркнуть».

Напечатал:

У   м е н я   н и к о г о   н е т ...

И в верхнем правом углу экрана замигали слова:

П е р е г р у з к а.   П е р е г р у з к а.   П е р е г р у з к а.

«Я прошу тебя. Пожалуйста, дай мне закончить. Пожалуйста, пожалуйста...»

Дым, вьющийся из решетки видеоблока, стал совсем густым и серым. Ричард взглянул на ревущий процессор и увидел, что оттуда тоже валит дым, а за завесой дыма, где-то внутри, разгорается зловещее красное пятнышко огня.

«Волшебный шар», скажи, я буду здоров, богат и умен? Или я буду жить один и, может быть, покончу с собой от тоски? Есть ли у меня еще время?»

«Сейчас не знаю, задай этот вопрос позже».

Но «позже» уже не будет.

Ричард нажал «Вставить», и весь экран за исключением лихорадочно мелькающего теперь слова «Перегрузка» погас.

Он продолжал печатать:

...к р о м е   ж е н ы   Б е л и н д ы   и   с ы н а Д ж о н а т а н а.

Ричард нажал «EXECUTE» дважды.

«Теперь, — подумал он, — я напечатаю: «Все неполадки в этом текст-процессоре были устранены еще до того, как мистер Нордхоф принес его сюда». Или: «У меня есть идеи по крайней мере на два десятка бестселлеров». Или: «Моя семья будет жить счастливо». Или...

Он ничего не напечатал. Пальцы беспомощно повисли над клавиатурой, когда он почувствовал, в буквальном смысле почувствовал, как все его мысли застыли неподвижно, словно автомашины, затертые в самом худшем за всю историю существования двигателей внутреннего сгорания манхэттенском автомобильном заторе.

Неожиданно экран наполнился словами:

...г р у з к а,   п е р е г р у з к а,   п е р е г р у з к а,   п е р е г р у з к а,   п е р е г р у з к а ...

Что-то громко щелкнуло, и процессор взорвался. Из блока метнулось и тут же угасло пламя. Ричард откинулся на стуле, закрыв лицо руками на случай, если взорвется экран, но экран просто погас. Ричард продолжал сидеть, глядя в темную пустоту экрана.

«Сейчас не уверен, задай этот вопрос позже».

— Папа?

Он повернулся на стуле. Сердце его стучало так сильно, что казалось вот-вот вырвется из груди. На пороге кабинета стоял Джон. Джон Хагстром. Лицо его осталось почти таким же, хотя какое-то чуть заметное отличие все же было. Может быть, подумал Ричард, из-за того, что отец другой. А может, в глазах Джона просто нет теперь настороженного выражения, усиливаемого очками с толстыми стеклами. (Ричард заметил, что вместо уродливых очков в штампованной пластиковой оправе, которые Роджер всегда покупал мальчику, потому что они стоили на пятнадцать долларов дешевле, Джон носил теперь другие — с изящными тонкими дужками.)

А может быть, дело еще проще: он перестал выглядеть обреченным.

— Джон? — хрипло спросил Ричард, успев подумать: «Неужели мне нужно было что-то еще?» Было? Глупо, но он хотел тогда чего-то еще. Видимо, людям всегда что-то нужно. — Джон? Это ты?

— А кто же еще? — Сын мотнул головой в сторону текст-процессора. — Тебя не поранило, когда эта штука отправилась в свой компьютерный рай, нет?

— Нет. Все в порядке.

Джон кивнул.

— Жаль, что он так и не заработал. Не знаю, что на меня нашло, когда я монтировал его из этого хлама. — Он покачал головой. — Честное слово, не знаю. Словно меня что-то заставило. Ерунда какая-то.

— Может быть, — сказал Ричард, вставая обнимая сына за плечи, — в следующий раз у тебя получится лучше.

— Может. А может, я попробую что-нибудь другое.

— Тоже неплохо.

— Мама сказала, что приготовила тебе какао.

— Отлично, — сказал Ричард, и они вдвоем отправились к дому, в который никто никогда не приносил замороженную индейку, выигранную в бинго. — Чашка какао сейчас будет в самый раз.

— Завтра я разберу его, вытащу оттуда все, что может пригодиться, и отвезу остальное на свалку, — сказал Джон.

Ричард кивнул.

— Мы вычеркнем его из нашей жизни, — сказал он, и, дружно рассмеявшись, отец и сын вошли в дом, где уже пахло горячим какао.


Стивен Кинг


Текущий рейтинг: 91/100 (На основе 264 мнений)

 Включите JavaScript, чтобы проголосовать